24 февраля я был в Ханты-Мансийске на фестивале «Дух огня», где я работал членом жюри и собирался представить вне конкурса свою собственную протестную картину. За день до этого я говорил всем друзьям, что посмотреть выходящий в прокат режиссерский дебют Ченнинга Татума про дружбу качка и собачки для меня интереснее, чем идти на фестивальный показ. В ответ я получал смешки, но я не шутил. Утром 24 февраля я почувствовал, как земля уходит из‑под ног, и зацепился за последнюю надежду сохранить психическое здоровье — отправился на запланированный дневной сеанс фильма «Лулу и Бриггс». В зале ханты-мансийского мультиплекса, больше похожего на частный особняк в центре города, я был совершенно один. Тогда я еще не понимал, что это будет последнее кино на этом фестивале, которое я смогу посмотреть и воспринять как нечто большее, чем бессмысленный набор пикселей на киноэкране.
Это была горячо ожидаемая премьера (два года подряд я включал это кино в свои вотчлисты с надеждой на нежный портрет мужественности), но ему удалось превзойти все ожидания, у Татума даже получилось коротко заглушить сердечную боль. Как такое возможно? Ведь все друзья смеялись над очевидной пошлостью концепции: существуют ли более приторные голливудские жанры, чем кино о дружбе песика и человека? Неужели я стал жертвой конфетной американской киноиндустрии, обещающей сладкий эскапизм взамен на гниющие от лицемерия зубы? Если какое‑то кино и можно смотреть в это время без тошноты и угрызений совести, то что это должно быть за кино? Жанровый эскапизм? Или, наоборот, брутальный реализм?
«Лулу и Бриггс» — несомненно голливудский продукт в самом классическом смысле этого словосочетания. Однако механизмы его работы со зрительскими эмоциями несколько более сложные, чем принято считать. В истории, которую рассказывают Татум и Кэролайн, есть место подлинному реализму. Как и в случае всех классических голливудских шедевров, авторы не чураются изображать сиюминутное время жизни, не стремятся к высокохудожественной абстракции. Бездомный крадет у главного героя военную форму в попытке войти в индустрию ряженых ветеранов, а герой его выслеживает и отбирает силой награбленное прямо посреди коммуны бездомных под мостом. Увиденные мрак и тоска сводят скулы.
В другой сцене герой Татума пытается знакомиться с девушками в баре в Портленде, хипстерской столице. Одна из девушек отвечает этому ветерану, заговаривающему ей зубы военными байками, что готова продолжить разговор лишь в другой жизни, когда Татум избавится от «комплекса белого спасителя». Необязательно искать ясно определенную мораль в этой сцене, чтобы признать, что такого болезненно острого отображения конкретного времени и места в современном кинематографе (в диапазоне от фестивального до блокбастерного) найти непросто. Да и вообще сама завязка с расцветающей дружбой между собакой и человеком не столь банальна, если обратить внимание, что сходятся они на почве общей болезни — ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство). Сколько вообще вы знаете фильмов про песиков, где главный четвероногий герой вынужден принимать прозак после ранения?
Настоящая голливудская магия кино возникает, когда на реалистичный драматический фундамент начинают настраиваться легкомысленные приключения с оглядкой лишь на их развлекательное свойство. Агрессивная бельгийская овчарка Лулу портит Бриггсу «тройничок». Здесь становится ясно, что мультяшное переводное название «Лулу и Бриггс» больше подходит фильму, чем аскетичный оригинальный «Dog» (редкий случай!). Селекционерка конопляных кустов (волшебная, как всегда, Джейн Адамс) заявляет, что обладает способностью коммуницировать с животными (не без помощи допинга). После чего сообщает, что Лулу больше всего мечтает впервые в жизни поспать на мягком матрасе.
В следующей сцене Бриггс откуда‑то берет темные очки и тактильную трость и, притворившись слепым ветераном, заходит с собакой в роскошный отель. Разумеется, он моментально заселяется в люкс («Еще ни разу в истории не случалось так, чтобы слепому ветерану на дали бесплатный номер в гостинице»). Бриггс и Лулу принимают теплую совместную ванну. Кто‑то назовет этот образ китчем, а кто‑то (автор этих строк) — идеальным воплощением знаменитого французского выражения joie de vivre«Радость жизни».
Как и многие другие актеры, ставшие режиссерами, Ченнинг Татум работает гораздо умнее и тоньше, чем можно было ожидать. Очевидно, что он и его соавтор Рид Кэролайн давно разделяют интерес к нежному изображению неконвенциональной мужественности: главный герой здесь такой же трепетный, неловкий и хрупкий, как и герой Татума в «Супер Майке» (Кэролайн был сценаристом того фильма). Режиссер «Супер Майка» Содерберг, практикующий минимализм, тоже стал явным источником вдохновения. Сцена, снятая одним широкоугольным дублем, в которой скорбь Татума передается не через стоическое лицо, а через на редкость экспрессивные широкие плечи, рубящие дрова, — высший пилотаж экономичной постановки. То же касается и разбивающего сердце эпизода с воссоединением с женой и дочерью, где всю неловкую встречу и быстрый разворот у порога съедает джамп-катВид монтажной склейки, создающий эффект «прыжка во времени».
Как и полагается голливудскому фильму, лечащему тоску, все заканчивается хеппи-эндом. Два раненых одиночества нашли друг друга и романтично смотрят на закат с капота машины. Настоящее кино — это не эскапизм абстрактного эстетства. Настоящее кино — это не брутальный реализм, отказывающий зрителям в незамысловатых удовольствиях и простых радостях жизни. Настоящее кино — это «Лулу и Бриггс».
Никиты Лаврецкого
