Обкашлять Шаламе: «Французский вестник» и «Петровы в гриппе» на Каннском кинофестивале

Уэс Андерсон уже утомил всех приличных людей, которые приезжают в Канны за высоким искусством, своими бесконечными фильмами-капустниками без сложных смыслов, зато с каждым кадром, вылизанным до видимой безупречности. Жаль, что в загруженном каннском конкурсе немногие могут разглядеть, что же имел в виду этот эстет с режиссерским обсессивно-компульсивным расстройством, вынуждающим его вечно сортировать всех актеров и объекты в кадре из соображений осевой симметрии.

«Французский вестник» на первый взгляд кажется сущей дребеденью, очередным заседанием постоянно снимающихся у Уэса актеров, но на этот раз в новом сеттинге. Якобы это экранизация одного из номеров одноименного с фильмом журнала — вкладыша к американской провинциальной газете, который пишут специальные корреспонденты из французского города Аннуя. Предисловие, три спецматериала, заключение с эрратой (работой над ошибками предыдущих номеров) и некрологами. По сути, перед нами тщательно и обильно стилизованный фильм-альманах с парой необязательных зарисовок о жизни редакции (главред — Билл Мюррей, редакторы — Элизабет Мосс и другие). Новеллы очень разные и в то же время исполнены в одном и том же стиле:

Зачем же вы стараетесь, мистер Андерсон? Зачем вам это бесконечное мельтешение, от которого непременно у любого достаточно снобирующего зрителя непременно разболится голова? А вот зачем: очевидно, что Уэс не ставит перед собой сложных задач высказаться о судьбах мира, нарочно отказывается от любой социальщины, но при этом снимает кино вневременное, подчеркнуто ретроманское.

Если в его мультфильмах, например, в «Острове собак», мания режиссера к размножению мелких деталей выглядела как попытка разнообразить анимированные кадры, то в игровом кино эта же его черта превращается в определенное художественное заявление. Уэс словно пытается вместить в свои фильмы как можно больше материального мира — уже исчезающего, виртуализирующегося и потому столь ценного. Он хочет снять как можно больше хороших актеров своего времени, чтобы сохранить их лица для истории; показать как можно больше примет прошлого, которые ему лично бесконечно дороги.

Именно поэтому и выбрал в качестве главного героя даже не конкретного человека, а неодушевленную вроде бы вымышленную газету, в каждой строчке которой в былые дни был виден живой человек, который хочет поговорить с читателем о чем‑то очень ему важном, рассказать настоящую историю.

В эпоху, когда из кино исчезает все — сюжет, изображение, смысл, — Андерсон возвращается в прошлое и живет там, уютно завернувшись в теплые клетчатые приметы времени. Да, не все во «Французском вестнике» удачно — так, первая новелла стоит всех остальных, замысел и сюжет третьей части вовсе ускользнет от даже самого внимательного зрителя, не всех актеров в принципе можно заметить, настолько густо они задекорированы. Но уже хотя бы за интенцию сохранить для нас то немногочисленное настоящее, что еще осталось в нашем умирающем мире, — большое гуманистическое merci.

Главная российская премьера. Приехал аж целый Иван Дорн, у которого все появление на экране занимает минут десять, но зато не прибыл режиссер — у него, понятно, уважительная причина, а также он сейчас снимает новое кино про жену Чайковского. Удивительно, но новый фильм Кирилла Серебренникова, чем‑то походит на «Французский вестник». Это вновь декоративное искусство: здесь в каждом кадре столько деталей, что разглядеть и осознать их все во время суетливого фестивального показа не представляется возможным.

Сюжет не имеет смысла пересказывать — многие и так читали книгу, к тому же здесь так до конца и непонятно, что же происходит в фильме на самом деле, а что лишь чудится. Скажем лишь, что главные герои — обычная и престранная одновременно семья Петровых (Семен Серзин, Чулпан Хаматова и юный непримелькавшийся актер Владислав Семилетков в роли их сына), которая, нарушая все заветы папы из «Простоквашино», одновременно и вместе болеет гриппом и сходит вместе с ума. Их психоделические галлюцинации оказываются столь крепко переплетены со знакомой им провинциальной обыденностью, что отличить одно от другого уже ни у кого не получится.

«Петровы в гриппе» Кирилла Серебренникова утомляют, как и «Французский вестник», от них точно так же болит голова. Но зрительская усталость эта иной природы: данная картина воспринимается как какая‑нибудь простуда, от которой вроде ни горячо, ни холодно (в смысле, ни жара, ни озноба) — так, течет что‑то и течет, превращаясь в хроническое заболевание. С этим хроническим надо бы что‑то делать, да все никак руки не доходят — а что есть наша жизнь, как не хроническое заболевание? Сентенция в духе высокопарного Гаспара Ноэ, но и пусть, Серебренников тем же балуется, что и француз в «Экстазе» и «Вечном свете» — по всему фильму расклеены бумажки с надписями или просто граффити, которые никак не связаны с происходящим.

Вот такова и новая картина режиссера, явным образом пострадавшего от рук российской превратной действительности, но не оставившего попытки эту самую действительность описывать и превращать в веселый карнавал. Это кино очень длинное, даже мучительно продолжительное — два с половиной часа, и ни про одну из частей его нельзя сказать, что она совершенно неотъемлема и прямо вот необходима. Ни одно из сюжетных событий не происходит на самом деле — все это мифология, чушь, горячечный бред. И в то же время этот бред не так уж фантасмагоричен, чтобы все списать на причуды сна в зимнюю ночь. Наверное, точнее описания для нашего с вами удручающего быта и не подобрать — все это словно не на самом деле, как будто не своей жизнью живем, но это, к сожалению, печальная явь без конца и края.

Отрицая реализм, Серебренников при этом ближе всех предшественников подбирается к тому, чтобы точнейшим образом зафиксировать русский мир во всем его однообразии, вне рамок времени и места. В фильме показывают сразу несколько эпох, и наши дни, и советские, но особой разницы между тем и этим все же не наблюдается — хтонь и хмарь одна и та же.

Матрица поломалась давно, уж явно до рождения нас и наших отцов и дедов — поэтому Серебренников так глубоко во второй половине уходит во флешбэк, показывает нам всю предысторию несчастной советской Снегурочки из ТЮЗа (Юлия Пересильд), что когда‑то поразила на предновогодней елке грипповавшего еще в детстве Петрова. У нее рука была холодная, словно она и в самом деле сделана была из снега (а на самом деле это Петров просто температурил). То чудесное появление сказки в жизни впечатлит главного героя так сильно, что мы еще несколько раз увидим ту же самую сцену с разных ракурсов — это возвращаясь к ощущению, которое оставляет фильм, будто он какой‑то очень уж длинный и мог бы быть короче где‑то на час. На самом деле избыточный хронометраж призван для того, чтобы вызвать физиологическое ощущение у зрителя, что это он заболевает вместе с героями, проваливается куда‑то за грань осознанности, думает по кругу одни и те же навязчивые мысли (в смысле, пересматривает одни и те же сцены). Мама, мы все тяжело больны.

Погрузившись так глубоко в подсознание русского народа, Серебренников не намерен к финалу фильма выбираться на берег. Все закончится тем, что из гроба восстанет труп (рэпер Хаски) и побредет по припорошенной снегом России куда‑то из ниоткуда в никуда. И это сильный жест, причем, вероятно, фак — в сторону всевозможных власть предержащих. Опять же, средний палец вытянут на сильно дрожащей руке — все же Серебренникову по-прежнему, как и в предыдущих картинах, регулярно отказывает чувство вкуса, он начинает корячить из себя пророка в своем отечестве, разбрасывается банальностями и так далее.

Но, наверное, он и вправду один такой из оставшихся, режиссер, который по-прежнему способен снимать на каннском уровне. И это уже дает надежду тем, кто, как и сам Серебренников, живет в России: однажды мы из всего этого наконец выберемся, Россия воспрянет ото сна — и нам будут рукоплескать Канн и весь калифорнийский берег.