— В некоторых сценах «Хищника» чувствуется, что вы сильно соскучились по крови и эксплуатейшену. Там разрубают людей на части, ножи ранят, а пули попадают в цель. Все очень телесное.
— Хотелось какой-то близости. Помните «Логана»? Ранняя «Росомаха» всегда показывала насилие, но это оставалось PG-кино: все только движется, а результата не видно. И ты сидишь и думаешь: «А что, собственно, происходит, кого тут режут, кого убивают?» А фильм с рейтингом R наконец расставляет все по своим местам: «Да, я так и думал, он просто порвал им шею». Это честно, в конце концов.
— Сейчас, когда фильм готов, вы считаете его страшным и кровавым, оправдывающим рейтинг R?
— Мне кажется, в первую очередь это обаятельное кино про приключения. Приключений тут больше, чем мрака. Я думал о «Буче Кэссиди и Санденсе Кида», их химию на экране и шанс повторить это в моем кино. Кажется, получился больше старый добрый вестерн, а не мрачный клаустрофобный боевик. Суровые вещи работают только однажды — например, с первым «Чужим». Уже в сиквеле Джеймс Кэмерон добавил много иронии. Я думаю, даже твари должны быть человечными, не говоря уже о человеческих героях. И быть человеком — в том числе находить смешное в ужасе вокруг нас. Но и просто шутливое кино я делать не хотел: чтобы герои просто прикалывались друг с другом и попадали в передряги. Ведь, в конце концов, это кино о товариществе очень разных и уязвимых в их боли людей.
— Вы обычно даете актерам свободу добавлять что-то в сценарий. В «Хищнике» героев много, все дико разные, каждый со своей харизмой. Они придумывали что-то вдобавок к написанным ролям?
— Я очень люблю давать актерам возможность придумывать, когда у нас есть время репетировать. Сейчас репетиции — большая редкость. Часто ты приглашаешь актера, и он прилетает за сутки до съемок. Все дело в их расписании. Репетиций было мало, но мы постоянно додумывали сцены, которые снимали на следующий день. «Оливия, чего ты хочешь?» «Киган, а что ты только что сказал?» Все это добавляем в сценарий, всю химию между актерами, которая становится химией персонажей. И эти расслабляющие мелочи постепенно превращались в текст без первоначальной цели. Мы держались сценария, шли на игровую площадку и возвращались к сценарию. Нам нужно было это время, чтобы настроиться друг на друга, чтобы команда заработала.
— Отряд, собравшийся против Хищника, — не солдаты удачи, а скорее ребята из стоунер-комедий: расслабленные, неуклюжие. Вы их такими задумали или переделали после встречи с актерами?
— Многое возникло стихийно, но с самого начала я держал в голове героев «МЭШ» — смешных не только из-за шуток, но и из-за их особых отношений друг с другом в кадре, их различий и несовпадений.
— Сын главного героя в «Хищнике» тоже особенный со своим отношением к миру вокруг. Как вы его придумали? Очень часто ребенок героического родителя — просто ребенок, который дожидается его дома и хочет внимания. Здесь мальчик с синдромом Аспергера, и у него в фильме своя борьба.
— Мы хотели, чтобы каждый герой был так или иначе неудачником. Мальчика дразнят в школе, он не просто непопулярный — он не понимает, как расти в этом мире и прячется внутри себя. Героиня-ученый Оливии Манн тоже живет в собственном мире: она любит животных куда больше людей, она мизантропка. И люди отвечают ей взаимностью. Мне не хотелось просто собрать банду очень симпатичных героев и отправить их на задание. Мои ребята не обаятельные и не миленькие, в их жизни полный бардак. Мы хотели их принять и обнять. Я люблю в кино детские, неловкие моменты, которые ничего не значат и никуда не ведут, но дают фильмам жизнь. Как в «Близких контактах третьей степени» или в «Инопланетянине» — что там Спилберг делал с детьми! Вот таких вещей мне хотелось в моем «Хищнике».
— Можете представить, что снимаете фильм, в котором вообще ни строчки не написали? Вы же всегда пишете, хотя бы немного.
— Я легко возьмусь за сценарий человека, которого хорошо знаю и мышление которого мне близко. Я могу устать, а мои друзья напишут свежий сценарий, который так и просится на экраны. Когда в идее много энергии, я всегда рад попробовать. Ну что-то, может, и допишу, но с уважением к предыдущему автору.
— Вы как человек с двумя франшизами в фильмографии что думаете об остальных франшизах?
— Ой, я думаю, все можно продолжить, улучшить и сделать интереснее. Поэтому первоисточник, как мне кажется, не имеет большого значения. Принципиальна свежесть. Для меня «Хищник» был как сложное задание. Например, «Чужой против Хищника» — кино, которое максимально реализовало свой потенциал. Но и такое кино можно продвинуть дальше, дать ему новую душу, энергию и теплоту. Я верю, что может быть и отличный сиквел «Челюстей», например, с новым авторским видением. Ведь идея — это просто форма, которую можно превратить в принципиально другой фильм. Многие режиссеры просто ленятся копать глубже. А вообще делать сиквелы — очень достойное занятие, если знаешь, зачем и для кого снимаешь. Я бы мечтал снять продолжение «Славных парней» или «Поцелуя навылет», например, но этому не суждено случиться. А вот «Железный человек» и «Хищник» состоялись. Среди последних сиквелов мне очень понравились «Звездные войны» Райана Джонсона и продолжение «Бегущего по лезвию» Дени Вильнева. Но мои самые любимые серии — Джеймса Вана: он сейчас важное имя для американского жанрового кино. Его хорроры любят почти все, кого я знаю. У них есть сердцевина, они остроумные, классно сделаны — и вообще для их небольших бюджетов куда лучше, чем от них это требуется.
— «Хищник», последний Спилберг, комиксы, нарисованные полвека назад, возвращение героев тридцатилетней давности — так сейчас в основном выглядит дорогое студийное кино. Ретромания и постоянные возвращения кино в прошлое — это скорее на пользу или во вред самому кино?
— Я не возражаю против ретро, если оно сделано с сердцем. Если кто-то просто пытается быть стильным, копируя моменты старых фильмов, — это почти всегда неудача. Помню, когда-то и про Квентина Тарантино говорили, что он ретроман, но он-то как раз пошел дальше взгляда в прошлое. Его фильмы — плод любви к старым фильмам, которые он знал наизусть. Он не мог бы снимать иначе, даже если бы захотел, — просто потому что эти фильмы уже были в его ДНК. Есть такая искренняя режиссерская любовь, которая достает аж до костей. И такое ретро мне нравится, а не постмодернистские штучки. Просто модное никогда не удается, глубоко прочувствованное работает всегда.
— Если мы так часто говорим о старых фильмах и вообще ностальгии, то как думаете: когда будут снимать что-то ностальгическое про нулевые и наше время, что это будет?
— Я думаю, что наше время куда больше определяют сериалы «Во все тяжкие», «Безумцы» и «Рассказ служанки», чем летние блокбастеры. Новаторские, живые и веселые вещи делаются телевидением. И через двадцать лет ностальгировать мы будем по «Очень странным делам», а не по большим студийным историям.
— Как вам оскаровская номинация за «Лучший популярный фильм»? Она нужна? Многие режиссеры и проекты, которых бы никогда не было на «Оскаре», внезапно там окажутся.
— Разделять фильмы на те, которые зарабатывают много денег, и фильмы «для «Оскара» сейчас слишком высокомерно. Есть такой снисходительный взгляд, что какие-то фильмы в принципе «Оскара» не достойны и достойны никогда не будут. Вот, например, «Прочь» — типичный жанровый фильм, хит проката с «Оскаром» за лучший оригинальный сценарий. И я радовался этой награде. Пусть эти фильмы приходят к «Оскару», а не «Оскар» высокомерно придет к ним (вскоре после интервью стало известно, что Американская киноакадемия передумала вводить такую номинацию. — Прим. ред.).
— Каково быть режиссером, чьими фильмами постоянно вдохновляются или откровенно воруют из них?
— Я точно не считаю себя очень влиятельным или известным, чтобы вдохновить режиссеров по всему миру на оммаж себе. Скорее я просто везунчик. Но скажу честно: если вижу, что меня копируют, то принимаю это как большой комплимент.