2035 год. Мир настолько очистился, что воспоминания оцифрованы, биологический возраст поддерживается примерно в районе тридцати, а удовольствие от секса доставляется прямо в миндалину, без всякого «трения и физического унижения» . В этом мире Миша (Иван Николаев) назначает Норе (Алена Старостина) свидание в старом Zoom. Она кокетничает, удивляясь, что Zoom еще существует, вспоминает, как в первый раз сняла для него маечку, и заметно недовольна тем, что Миша зачем‑то призвал с собой на это романтическое свидание толпу ботов, — в их роли зрители.
В пьесе-антиутопии Аси Волошиной моделируется новый мир, переживший пандемию. В этом мире нет войн и насилия, однако под запретом и всякая телесность, которая вдобавок признана источником агрессии. Репродукция доступна только представителям высшего сословия (он — ученый-медиевист, она — психотерапевт, попали в этот высший свет отчасти авансом), а телесные развлечения — обитателям нижнего мира. При этом в нижнем мире и подумать не могут, что у вакцины, которую щедро поставляет им мир верхний, есть побочное действие: бесплодие.
И вот в этой почти идеальной реальности случается страшное: женщина склоняет мужчину «к старому сексу». Пытаясь разобраться, что же случилось с их идеальной (совместимость — 86 процентов!) парой, они вспоминают 2020 год и пандемию, в разгар которой и завязался их роман. Он говорит литературными изящностями, она — цитирует своих клиенток, превращая рассказы в притчи. В зуме кроме них явно присутствует кто‑то третий. И этот третий — не только зрители-боты. Прослушка, становящаяся третьим действующим лицом спектакля, — режиссерское решение Семена Александровского, у Волошиной на нее только намек.
Первые показы «Брака» пришлись на момент, когда от онлайн-спектаклей и цифровых развлечений все уже устали, — это признавал в одной из рассылок и сам фестиваль «Точка доступа», частью программы которого и является «Брак». Безупречных на крупных планах Николаева и Старостину, однокурсников Александровского по Мастерской Льва Додина, отчаянно хотелось увидеть вживую, а история с прослушкой, которая решена посредством трансляции экрана компьютера третьего героя в одном из окон зума, казалась визуализацией страха всех, кто в любой непонятной ситуации вспоминает про оруэлловский «1984».
Эта идея, поначалу казавшаяся слишком банальной, ближе к концу проката вдруг стала удивительно созвучна новостной повестке. Ближайшие показы «Брака» невозможно воспринимать вне контекста задержания Ивана Сафронова, допросов его девушки Ксении Мироновой, обысков в квартире главреда «Холод медиа» Таисии Бекбулатовой. Теперь «Брак», в котором главный герой готов платить за «непрослушку», ощущается не только разговором о том, зачем нам сегодня нужны отношения и институт брака, но и политическим предостережением. Ведь таинственный третий персонаж, с ошибками конспектирующий слова героев, может исказить их слова и даже вписать в них что‑то новое — и цели его тоже неясны.
После первых показов «Брак» составлял логичную дилогию с прошлогодней премьерой pop-up театра, спектаклем Александровского со сложным названием «В. м. и п. с. с. ж. н. м. м. с. и н. с.», сыгранным на фестивале «Толстой» в Ясной Поляне. Название прошлого спектакля — романтическая шифровка, которую Лев Толстой адресовал когда‑то Софье. В Ясной Поляне герои и зрители шли навстречу друг другу с разных концов поля.
«О, мой возлюбленный, принимай меня в бритости и небритости, в худобе и дородности, в депрессии и мании», — кричала на другой конец поля Алена Старостина. Иван Николаев же обещал примириться со слингоношением и готов был помогать писать любимой заявки на гранты. На каждую букву из названия спектакля приходилось размышление Толстого про взаимоотношения мужчин и женщин, деторождение и спасение вперемешку с текстами драматурга Михаила Дурненкова. Тогда после спектакля отчаянно хотелось бежать в тиндер — цитировать фразы из спектакля и наблюдать за реакцией. «Брак» предложил игру в то, что может случиться дальше.
(Осторожно, сейчас будет спойлер).
Нора, как и ее тезка из «Кукольного дома» Ибсена, выбирает побег в нижний мир вместе с ребенком, которым она забеременела с помощью «старого секса», без всяких разрешений на репродукцию. Антиутопия, сочиненная Волошиной, отсылает не только к пелевинскому «Айфаку», где для секса есть специальные технологические ухищрения, но и к популярным в СССР повестям Кира Булычева про Алису Селезневу. Булычев тоже заглядывал недалеко — как раз в наши десятые-двадцатые: люди у него пользовались видеосвязью (привет, Zoom), вкалывали иностранные языки уколами (ах, почему это не сбылось) и демонстрировали приверженность принципам любви и дружбы на фоне всеобщего покорения космоса. Герои Булычева были абсолютно свободны от всяких проявлений телесности. Это касалось не только Алисы и ее друзей (в конце концов, Булычев писал сказку для подростков СССР), но и взрослых героев — например, Ирии Гай, женщины с фиолетовыми глазами, влюбившейся в земного мужчину и сменившую ради него скафандр на платье (в финале повести «Гай-до» феминистки должны плакать горючими слезами).
Персонажи антиутопического «Брака», как и персонажи Булычева, похожи на нас: как и мы, они пытаются понять, зачем в XXI веке институт брака и нужен ли все еще человеку человек — и если да, то в каком качестве.
А старый театр — это почти как старый секс. Надо тратить время, добираться до одной географической точки и оказываться в близком контакте с другим. Долго, не гарантированно продуктивно и, может быть, опасно для здоровья (интересно, что шахматную рассадку зрителей Александровский практиковал еще в 2013 году, в спектакле Театра на Таганке «Присутствие»). Однако, учитывая, что во время пандемии появились не только новые нормы этикета, включающие социальное дистанцирование, но и подпольный театр (фестиваль такого театра в Москве сделал Всеволод Лисовский), у человечества в 2035 году явно есть надежда. Во-первых, на старый театр, который после пандемии кажется небезопасным, но таким притягательным искусством. А во-вторых, на старый секс.
