— Есть ощущение, что для вас концерты в Кремле и эфиры на «России» даже важнее, чем производство вещей. Для вас мода — это шоу.
— Показы Victoria’s Sectret тоже отличаются от подиумных демонстраций, которые делаются для журналистов и байеров, а не для широкой публики. Вы вряд ли наденете платье, в котором выходят модели на подиуме Victoria’s Secret.
— Вы в начале 1990-х на постсоветском пространстве были дизайнером номер один — активный, молодой действующий герой. И у вас была возможность, грубо говоря, подмять под себя всю легкую промышленность СССР. У вас были амбиции построить именно систему, а не дом имени себя?
— Деньги дают только под имя, не под индустрию — это раз. И второе — для этого нужно готовить кадры, чем занят Университет дизайна и технологии, а я там председатель попечительского совета. Мы готовим новые специальности: это и социология в моде, и профессиональная журналистика, коммуникации, авторское право. Но ограничивать себя локальной индустрией не хочется: у нас фабрики в Париже, в Португалии, в Гонконге, во Вьетнаме.
— Бренд «Юдашкин» — огромная империя. Вы выпускаете все — от мебели до солнечных очков и детской одежды. Как во время кризиса такой махиной управлять?
— Нормально. Есть лицензионные контракты — многие компании мы просто отслеживаем и консультируем. А производится действительно не только одежда: мы делаем обои, посуду, рамочки для фотографий, часы. Очки продаются в Италии, Израиле, Америке, Арабских Эмиратах. Начали продаваться в Китае, в Индии. От каких-то вещей, кстати, пришлось отказаться, потому что экономически это стало невыгодно.
— А что провалилось?
— Линию Yudashkin Jeans мы закрыли. Потому что выходили джинсы за 250 долларов минимум, а при сегодняшнем курсе это очень чувствительно.
— В документальном фильме Первого канала есть драматический момент про то, как ваша компания пережила 1998 год. Вы распродавали архивы, выступали как ghost writer для чужих домов. Насколько этот кризис сравним с тем?
— В этот кризис мы вышли подготовленными…
— Кто-то из высокопоставленных клиентов предупредил?
— Да нет, с клиентской базой у меня отношение через ателье: нет ни времени, ни возможности лично обслуживать людей. Я могу себе позволить принять максимум десять дам в году.
— А ваша главная амбиция как глобального дизайнера — она какая?
— Раньше, когда не было интернета, амбицией было оказаться в Париже, и мы стали единственным русским домом моды, который показывает свои коллекции от-кутюр регулярно. У нас столько лет существует французский офис, уже все французские журналисты, которые начинали писать про Юдашкина, состарились. Сейчас можно посылать картинки в журналы и блоги по интернету, не тратиться на поездки, меньше шить в принципе. Сейчас 15 платьев — уже коллекция! В моде, как в музыкальной индустрии, сейчас всем хочется петь и играть — слишком острая стала конкуренция за внимание.
— Редакторы «Афиши Daily» регулярно получают от пресс-службы Ульяны Сергеенко или Александра Терехова фотографии каких-нибудь звезд в их платьях. Понятно, что мода сегодня — это огромная продюсерская работа: кого-то одеть, сфотографировать на светском мероприятии, разослать по СМИ. Дом Валентина Юдашкина тоже этим занимается?
— Это, вероятно, делают мои работники, но я точно не знаю, как это у нас устроено. Что это вообще дает? Не понимаю. Я и сам когда-то писал в журналы «Крестьянка» и «Работница», делал заметки для Паши Гусева в «Московский комсомолец». Я точно представляю, что такое журналистика, — это большая работа, а вот когда за дело берутся блогеры — без знаний, зато с ошибками, — это плохо.
— Что вам еще не нравится в современности?
— То, как интернет ускорил наше проживание жизни. Есть ощущение безумной спешки. Вот я сейчас вышел после показа, еще не успел надеть пальто, а фотографии с подиума уже в сети. Пока продукт идет до реального покупателя, его видят столько людей, что возникает ощущение ношеного платья. Попутно кто-то из коллег это подхватывает и быстро пускает на колеса.
— Ну что прямо-таки воруют идеи?
— Можно делать целые каталоги по заимствованиям. Есть даже такие, кто работает со мной на одних подиумах, и потом мои мотивы появляются в их коллекциях.
— Что скажете о современных русских дизайнерах, которые предельно далеки от вашего стиля? О Гоше Рубчинском, например?
— Гоша — чудный и чуткий мальчик. Им же занимаются Commes des Garçons — это большая система производства, пиара, продаж. В него там поверили, и он растет внутри этой системы. Плюс к тому он очень чуткий. Но индустрия его не испортила — он остался со своими взглядами, своим лицом. Он приезжал ко мне на ужин, мы общались. У парня мозги явно на месте.
Мне жалко, что Симачев ушел из моды: он талантливый, яркий дизайнер. Могу назвать еще Алену Ахмадуллину, она образованная, за ней чувствуется школа. Все остальные похожи либо на тех, либо на других.
— Сейчас всех в моде волнуют гендерные вопросы. Это всегда было, но сейчас, кажется, переживается острее в связи с новой волной феминизма. Что вы об этом думаете?
— В начале 1990-х дизайнеры из женщин делали монстров. Вспомните коллекции Монтана или Зайцева — огромнейшие плечи, кургузые пальто, мужские папахи, обувь без каблука. Вот пару сезонов назад в моду вернулись эти мотивы 90-х, и чего-то не прошло. Женщины не хотят выглядеть грубо — женщины подчеркивают свою независимость. Они занимают с каждым годом все больше политических постов: посмотрите на гендерный состав Европарламента. А как женщины готовы отдаваться бизнесу — это отдельная история. С другой стороны, многие мужчины занимаются семьей, ухаживают за детьми и нормально себя чувствуют.
Здесь и далее: Valentin Yudashkin SS 2016 Paris Pret-a-Porter
— Насколько Дом Юдашкина верен люксу? Можно ли представить себе вашу коллаборацию, скажем, с H&M?
— А я же делал очень успешную линию с сетью магазинов очень дешевой обуви. Как же они назывались? А! «Центробувь»! Там были и балетки, и кеды, и вьетнамки — отличные продажи. Или вот перед Новым годом выпустили наборы фарфорвой посуды для сети «Перекресток».
— Валентину Юдашкину можно высказать претензию в том, что у российской эстрады сложилась традиция овердрессинга. Понятно, почему вы всегда так одевали Киркорова: он импозантный певец, поп-король. Но, например, Надежда Бабкина — совершенно неясно, почему фолк-артистка оказалась такой расфуфыренной?
— Бабкина — это народный костюм. Там можно все что угодно. Мы с ней работаем многие годы, и Бабкина теперь ведет «Модный приговор» — значит, усилия были не напрасны. Киркоров всегда был человек-спектакль, он никогда не выходил с сольным концертом — это исключительное шоу.
— И все-таки не одно поколение россиян воспитано телевидением и считает, что за хлебом невозможно выйти без помады и каблуков. Этот парадный стиль реплицируют тысячи безымянных магазинов. При этом ваши вещи совсем недешевы и адресованы публике, которая понимает разницу между повседневной одеждой и «одеждой по поводу».
— Да, уникальность в этом смысле важна. Если речь про специальное мероприятие — мы стараемся сделать так, чтобы наряд остался в памяти. Те, кто заказывает единичные вещи, понимают законы жанра: мы с ними подписываем контракты, где все очень жестко прописано по поводу примерок, можем ли мы упоминать его в своих каталогах, показывать на выставках. Мы должны такие вещи сразу убирать в архив.
— И сколько стоит такая услуга?
— Не хочу портить вам настроение цифрами.
— Понятно, что вы в принципе обслуживаете очень богатых людей.
— Я сам никого не обслуживаю. Если человек хочет платье с шоу, то к нему вылетает целая команда — хоть в Арабские Эмираты.
— Вы в 2013 году к 50-летию делали свою выставку в Пушкинском музее. Какие остались впечатления?
— Во-первых, это счастье, что духовным идеологом проекта выступила Ирина Александровна Антонова — великий искусствовед, потрясающая, образованнейшая женщина. Во-вторых, я сам очень люблю Пушкинский, особенно французские залы, — и во время подготовки выставки буквально жил там год. Трудности заключались в том, что нужно было вписать выставку в действующие залы. Архитектором проекта выступила Натали Криньер, делавшая выставки Dior и Chanel в Москве, — Пушкинский музей она уже знала. Но буквально все — от светового оборудования до манекенов и подиума, буквально все ехало из Парижа.
— Париж и вообще Франция играют ключевое значение для русской моды — и для вас, и для Зайцева, и для Александра Васильева. Как вы считаете, почему Шанель, Диор, Карден, Синдикат высокой моды, Парижские недели — а не Нью-Йорк или Лондон — оказалось ключевыми для развития русского стиля.
У нас планировалась большая экспансия в Америку до 11 сентября 2001 года. Был показ 8 сентября в Брайант-парке, уже был основан пресс-офис, мы начали очень активно работать в США, и при возвращении в Москву в суматохе потерялось много вещей. А ведь там идеально организованная Неделя моды — все как машина работает. И бэкстейдж, и кастинги — как в кино прямо. И потом этот ужас, паника. Как-то мы очень долго восстанавливались после той трагедии.
— Говорили о Париже и Нью-Йорке, а что вам в Москве нравится?
— Это город, который я знаю пешком. Конечно, я люблю старую Москву — дом Сумарокова, Вознесенский переулок, Никольскую. К сожалению, я не в Москве живу — за городом. Тут я только работаю.
— У вас при этом штаб-квартира на Кутузовском — проспекте, через который целый класс людей ездит по работе в центр Москвы.
— У нас тут 24 года уже магазин. Мы как-то смотрели по моей энергетике карту города, и Кутузовский прямо мое место. Здесь же исторически было ателье — я работал сначала на Кузнецком Мосту, а потом перешел сюда. Мы сделали пару коллекций, и пошли первые приватизации. Некому было вести ателье, время было тяжелое — меня попросили остаться. Ну я и остался на 20 лет.
— А что вы скажете о том, как Москва сейчас усилено пытается переизобрести себя в качестве европейского города? Где вам уютнее — в Марэ или на Патриках?
— Стало много красивых мест в центре, это правда. Вот сейчас открыли Никольскую, которую долго реставрировали, и стало видно Красную площадь и Кремль.
— Вы же по большому счету такой гранд-амбассадор образа жизни, который Москва пытается изобразить. Столики в кафе у ГУМа с видом на Красную площадь, надписи «Ленин» и «Chanel» друг напротив друга.
— Ну нет, я люблю где потише, конечно. И хорошо, что не привыкли мы ко всему этому и по-прежнему радуемся открытию чего-то нового в Москве, тем же ресторанам. Мне, допустим, отрадно видеть мировые успехи шеф-повара Владимира Мухина. Приятно видеть человека в поиске, и я горжусь тем, что его оценили.
— Вы на себе чувствуете изменения в отношениях между Россией и западным миром в последнее время?
— Мы думали, что по прессе почувствуем холод, но нет. Масса людей устала от политики. Вот ваше поколение — не поймешь, вы из Лондона, или из Нью-Йорка, или из Москвы. Настолько похожей жизнью живет молодежь, что границ фактически не существует. Разве что азиатская молодежь отличается.
— Вас не смущает, что риторика российских государственных деятелей и различные инициативы — по части геев, роли религии в обществе, например, — утверждают отличие нашей страны от Европы?
— А Россия и правда всегда имела свой взгляд на все. Чем мы были интересны и в литературе, и в кино, и в театре. Мы все видели и все переживем. Мы всегда ели себя изнутри, сомневались. Если взять, скажем, музыку XX века, мы в ней самые сильные — потому, может быть, что эмоционально переживаем мир жестче, как северные люди. А переосмысление роли семьи и религии происходит повсюду. Посмотрите, какие скандалы были вокруг Дольче и Габбаны. Я думаю, что в смысле политики и экономики весь мир хочет какой-то остановки: нельзя бежать столько лет в какой бы ты ни был отличной спортивной форме. Я много езжу и вижу нечто подобное и в Китае, и в Лондоне, и во Франции, и в Италии. Все эти стремительные изменения волнуют любого человека — и итальянца, и француза, и американца, и русского. Важно, что всем нам хочется общаться, оставаться свободными, путешествовать.
— То есть глобальные ценности навсегда утвердились?
— Конечно. На 100%.