Hellspin: Больше секса

Этот материал впервые был опубликован в ноябрьском номере журнала «Афиша»

• Люся, образование театрального режиссера помогает тебе продумывать сценографию выступлений?

Людмила Шилова: Жизнь научила меня, что музыка слишком непредсказуема, чтобы строить планы. Поэтому я заранее ничего не продумываю и каждый раз словно в клетку с тигром вхожу.

• Тогда как появилась ваша фирменная подача: с раздеванием, буйным поведением на публике и элементами сексуального доминирования?

Юрий Тетерев: Мне кажется, она выработалась у нас на первом концерте…

Павел Русаков: …или даже на первой репетиции.

• Ты осталась в одном белье на первой же репетиции?

Шилова: Ну да! Станиславский ведь учил, что все начинается с вешалки, поэтому я всегда сразу раздеваюсь. Заранее заготовленного образа не было, просто я прикинула, что у меня дома висит много одежды, которая мне нравится, а возможности носить ее на людях нет. Решила, что хоть на концертах буду ее надевать.

• Тебе музыка это подсказала?

Шилова: Безусловно. В моих предыдущих проектах я себя настолько раскованно не чувствовала. Но вообще, мне кажется, рок-музыка апеллирует к высшим космическим сферам и светлым сторонам души, но делает это через обращение к земному началу и низким потребностям. Меня так воспитали, что я не вижу в сексе ничего постыдного и, наоборот, нахожу сексуальность прекрасной. И я не про шаблонную сексуальность говорю — работая в клинике пластической хирургии, я ежедневно убеждаюсь, что каждый человек прекрасен.

Русаков: Секс — такая же потребность, как и пища, но только намного легче и тоньше. В случае с сексуальностью, мне кажется, не бывает «переедания», она лишь поднимает тебя выше и выше.

• А чулки, фуражки и подтяжки откуда появились? Тебе нравится БДСМ?

Шилова: Я питаю определенный интерес к садомазохистской эстетике, но это мой личный фетиш. Мое сексуальное поведение к Hellspin не имеет никакого отношения: у меня в спальне есть игрушки, о которых никто не узнает, пока в ней не побывает. Но люди хотят видеть во мне властную женщину, ищут свою «Венеру в мехах». Все по-своему интерпретируют знаки. Например, когда я надела фашистскую фуражку, меня начали спрашивать: «Как ты могла, у меня дед Берлин освобождал». И я понимаю, что люди в этой фуражке жгли людей в печах, но, когда ты выходишь на сцену, правила должны меняться. К сожалению, сейчас у людей нет ощущения сцены как священного пространства, как это было у греков. Вот как ехал в трамвае, так и поиграл на сцене. Но на сцене я служу искусству: там я настоящая, не надеваю маски и не культивирую какой-то образ. Поэтому фуражку я надела, чтобы люди меня восприняли всерьез. И это сработало.  

• Выходя на сцену полуобнаженной, ты переступаешь через себя?

Шилова: Всему свое время и место. Например, я не поддерживаю Pussy Riot, так как считаю их действия несвоевременными и неуместными: люди привыкли молиться определенным образом и не заслуживают к себе неуважительного отношения. Вот панки молятся в других местах, но и они хотят, чтобы к ним уважительно относились, хотя им вроде как и … [плевать] на остальных. На своих концертах я приказываю всем раздеться, потому что там это нормально. Наши концерты — это как бы панк-баня, где мы можем помыться, потолкаться, может, немного обидеть друг друга, чтоб не обижать друг друга дома и на работе. Это сублимация. У меня поэтому нет ощущения, что я переступаю через себя. У известного театрального режиссер Питера Брука есть теория о первоначальном сговоре — это как теория общественного договора Гоббса или Локка, только между зрителем и артистом. Брук считал, что всегда есть человек, который хочет быть на сцене, и люди, которые хотят на это смотреть. Пока будет один, будет и другой. Это базовое взаимодействие энергий, как «+» и «–» на батарейке. Господь создал меня тем, кто выходит на сцену, и есть люди, кто будет приходить и смотреть.

• Hellspin ближе к эротике или к порнографии?

Русаков: Ближе к эротике, конечно.

Тетерев: Не, эротика отстой. Лучше порнография.

Русаков: Когда я был маленький, я нашел у дедушки фотожурналы, там было много эротических фотографий. И вот они, чувак, находились на самой грани и именно поэтому торкали.

Шилова: Если мы говорим о музыке, то вокруг нас столько выхолощенных и искусственных музыкальных групп, которые косплеят настолько неблизкие для них образы, что для меня это еще большая порнография, чем что-то откровенное. С другой стороны, многих знаменитых людей в свое время обвиняли в том, что их творчество неприлично.  

• В России мало кто из рок-музыкантов эксплуатировал тему секса так, чтобы это не выглядело дико. Для вас существуют какие-либо группы, на которые вы ориентируетесь?

Русаков: Мне на ум приходит старая фотография Юрия Шевчука, где он на концерте, одетый в полосатые штаны, показывает бицепсы. Это вот сильный образ. Шевчук … [очень круто] раздевался, кстати.

Шилова: Самый крутой концерт, на котором я была, — в конце 90-х «Неприкасаемые» с Гариком Сукачевым. Я тогда еще в школе училась. У него был приступ астмы, лицо страшно наливалось кровью, он периодически уходил со сцены… Чувствовалось, что человек как будто в последний раз играет, но энергетика была просто сокрушительная. Наверное, я внутренне к такому поведению на сцене и стремлюсь: играть — как в последний раз.

• Вопрос к мужской части Hellspin — как вы не теряетесь на фоне Люси? Вы как-нибудь прихорашиваетесь специально?

Тетерев: К сожалению, в России девочки редко ходят на рок-музыку. Честно говоря, я плохо представляю, куда они вообще ходят. К року же отношение в обществе однозначное: он ассоциируется, увы, не с сексуальностью — мужской или женской, — а с чем-то очень маргинальным. Поэтому мы с Пашей находимся на втором плане.

Русаков: Я во время выступлений стою боком или спиной к зрителям, в зал почти не смотрю, все мое внимание направлено на группу. Я кайфую от нашего треугольника, от того, как мы заряжаем друг друга энергией.

Шилова: Это парадокс. Ребята говорят, что они на втором плане, но без них невозможно представить Hellspin. Если бы это было мое пение а капелла, то в нем не было бы и десятой доли той энергии и сексуальности, что дает их музыка. Даже когда мы репетируем без посторонних, наша репточка превращается в вулкан, в невероятную коллективную эякуляцию.

• Вы когда-нибудь задумывались, что кумулятивная сексуальная энергия, которая высвобождается из тебя и людей в зале, помогает достигать каких-то новых вершин во время выступлений?

Шилова: Ну вообще, еще Ницше писал в «Рождении трагедии из духа музыки», что есть дионисийское начало и аполлонистическое. Аполлонистическое — это космическое начало, самое чистое и духовное, которое несут мужчины из космоса в землю. Но оно не может существовать без дионисийского начала, земного. Так сексуальная энергия позволяет пробудить через животное во мне человека. Безусловно, на подсознательном уровне я разговариваю с публикой на языке сексуальной энергии, но поет мое сердце, поет мой разум. Мы никогда не претендовали на какую-то академичность, на какую-то бесконечную духовность, мы всегда апеллировали к животной энергии, к безумным танцам.

• Собственно, это вам и принесло славу группы, на чьих концертах происходят всякие бесчинства.

Тетерев: Что до поведения поклонников, то я считаю нормальным разрушение сцены и носовых перегородок, но это не может быть основной целью! Ты не должен приходить на концерт с желанием что-то сломать, разве что только внутри себя. Да, когда тебя переполняют эмоции и вокруг тебя еще несколько людей, которых тоже переполняют эмоции, что-то может сломаться. Но главное — это все-таки наслаждаться энергией.

Русаков: Важно, чтобы в этот момент никто мою гитару не хватал, потому что тогда я начинаю лажать, а я не хочу играть херню. Все остальное — пожалуйста. Пусть вокруг меня летают доски, копья, ядра и взрываются гранаты, но мои пальцы должны быть целы.

Шилова: Был удивительный случай на концерте в Обнинске. Неудачно выпущенный файер просвистел буквально в двух сантиметрах от головы Паши, который, не отрываясь от игры, прописал «одессу» (удар головой в переносицу. — Прим. ред.) стрелку и продолжил свое дело.

• Каково тебе быть сверхжеланной?

Шилова: Я так себя не ощущаю. И никогда в жизни себя не ощущала.

• Даже во время выступлений?

Шилова: Именно в моменты выступлений я чувствую какой-то невероятный трепет со стороны мужчин. Никто меня не хватает за какие-то места и не говорит непристойности. Я думаю, что их привлекает что-то другое, поскольку ничего негативного в сексуальном плане я от мужчин не чувствую. Мой внешний вид говорит «бери меня здесь и сейчас», но я на самом деле чувствую себя неприкосновенной женщиной. Меня все время спрашивают: «Как тебя еще не разорвали на концертах?» А мне, наоборот, всегда дают коридор, словно я папа римский.

• Что-то изменилось в ваших выступлениях за время существования Hellspin?

Шилова: У меня появился мужчина, и я теперь немного иначе все воспринимаю. Раньше, когда его не было, моим выступлениям была присуща другая энергия, а теперь я более гармоничная личность. Естественно, люди это замечают. Мы разговаривали недавно с одним человеком из модного клуба, и он мне сказал: «Ты перестала возвращать сексуальность в панк-рок». Думаю, это не так. Энергетика концертов действительно несколько изменилась, но она не стала хуже. Она стала другой.

• Как он реагирует на происходящее?

Шилова: Потому он и мой мужчина, что с уважением к этому относится и поддерживает меня. Он видит в этом какие-то позитивные веяния, и ему это доставляет удовольствие. Но не извращенное удовольствие, словно ему нравится, когда с его женщиной что-то такое делают, а удовольствие от искусства. Он понимает, что я делаю и зачем.

• Кстати, а зачем вам все это вообще?

Тетерев: Банальный ответ — «чтобы все … [охренели], как мы можем». Но на самом деле я хочу, чтобы людям было хоть иногда не все равно и не наплевать. Это дорогого стоит.

Шилова: Я давно ощущаю мир вокруг как театр абсурда, в котором мы все, такие классные, интеллигентные, взрослые и мыслящие люди, почему-то допускаем, чтобы с нами происходило столько странного. Поэтому я перестала заниматься театром. Внутренне я пришла к пониманию, что сверхзадача — это, как учил Станиславский, воспитывать в человеке что-то хорошее. Каждый раз я выхожу на сцену, чтобы люди хотя бы на тридцать минут расслабились в моем присутствии; чтобы они почувствовали себя красивыми, смелыми, желанными, могущественными и пафосными — в хорошем смысле слова; чтобы у них пропала тревога; чтобы они поняли, что они не одни. И не важно, что для этого нужно сделать. «Как» — не имеет значения. Одетый ты или раздетый. (Плачет от избытка чувств.)