Главный редактор радио «Шансон» о нашем всем, новой эстраде, массовом вкусе и 25 альбомах Шуфутинского

Артур Вафин

главный редактор радио «Шансон»

— Вы ведь уже очень долго на «Шансоне» работаете?

— Да, со дня основания. Начинал с самого простого: был оператором эфира, просто давил на кнопки. Я 12 лет назад приехал из Магнитогорска в надежде покорить столицу, устроился на «Шансон» и с тех пор тут работаю. Можно сказать, что я сделал успешную карьеру: прошел путь от ведущего музыкальных программ до человека, который возглавляет программную дирекцию. Сейчас я уже отвечаю вообще за все, что по радио звучит, не только за музыку.

— Насколько я понимаю, «Шансон» достаточно необычно стартовал: вы вещали на УКВ, никак не рекламировались, при этом практически моментально стали популярными. Как это произошло?

— В 2000 году не было такого количества радиостанций, как сейчас. В Москве в FM-диапазоне сегодня вещает, по-моему, 54 станции. А тогда — «Европа плюс», «Русское радио», только какие-то большие проекты. При этом все равно казалось, что все форматы и жанры распределены, ничего нового придумать невозможно. Никто почему-то не учитывал, что есть пласт такого андеграунда, который можно использовать. Шансон же до 2000 года был чистым андеграундом — музыкой для личного прослушивания, которая звучала исключительно в машинах, дома и так далее. Это сейчас музыки столько, что как у Жванецкого: куда ни плюнь — везде музыка. А 12 лет назад просто сработало сарафанное радио — люди случайно настраивались на УКВ и вдруг слышали свое любимое направление. Наверное, первыми, кто нас стал слушать, были таксисты. Многие даже были вынуждены купить новые магнитолы, у которых был УКВ-диапазон, чтобы просто иметь возможность слушать «Шансон». Так правда было.

— По состоянию на январь 2012-го шансон, кажется, самая популярная музыка в стране. Три самых главных российских концертных исполнителя являются вашими героями. Но насколько их успех связан с вашим радио? Вы тоже на подъеме, или Михайлов, Ваенга и Лепс сами по себе, а радио «Шансон» само по себе?

— Одно неизбежно влияет на другое. Надо сказать, что в 2000 году радио «Шансон» не ставило себе задачу стать номером один. Конечно, всем хочется быть лучшими, но руководство радиостанции на тот момент понимало, что хорошо бы оказаться в пятерке, ну в тройке лидеров. О таком феноменальном успехе, как мы имеем сейчас, никто не мечтал. Мы просто делали свою работу. А взрыв, наверное, произошел по одной простой причине — мы не боялись брать новых артистов. Это же был риск. И у нас уже было много апробированных музыкантов, популярных в народе, — Шуфутинский, Успенская, «Лесоповал», Новиков, все они записывали новые хорошие песни. Но мы сделали ставку на музыкантов, которые не были популярны, а нам казалось, что они интересны. Естественно, когда мы их взяли в эфир, мы привлекли ту немногочисленную аудиторию, которая у них уже была. Тот же Стас Михайлов уже был широко известен в узких кругах. Про Григория Лепса тоже было понятно, что это классная музыка, просто ее мало кто слышит. Лена Ваенга из этой троицы позже всех появилась. А дальше просто их поклонники понимали, что их музыку они могут найти в большом количестве на радио «Шансон», — а слушатели «Шансона» стали ходить на концерты этих артистов. То есть все друг другу помогли. Сказать, что мы играем их, потому что они дают нам рейтинг, нельзя. В отношении этих артистов мы не конъюнктурщики. Мы скорее конъюнктурим, беря в эфир какие-то треки Басты.

— Кажется, сейчас более-менее все согласны с тем, что радио в ближайшее время исчерпает себя как медиа. Что вы об этом думаете?

— Я плохо себя чувствую в жанре прогнозов. На мой взгляд, радио никогда не уйдет. Возможно, оно будет менять формы подачи сигнала, искать новые возможности донесения этого сигнала до аудитории. Но как жанр, как кнопочка, которую ты нажимаешь, а она дает тебе необходимую информацию, оно, конечно же, останется. Грядет эра подкастов, когда ты сам себе диджей, часть аудитории туда отвалится, но все равно будет достаточно большой массив людей, которым нужна будет радиостанция, ежечасные сообщения о погоде как минимум.

— Это понятно, но в чем будет функция именно музыкального радио? Например, вряд ли кто-то станет искать новые группы с помощью радио, когда можно обратиться к интернету.

— Радио сегментируется в последнее время. Мы переходим в эпоху жесткого форматирования, когда люди говорят: «Я хочу слушать радиостанцию, где только песни про любовь под гитару». Или: «Я люблю только грустные песни, спетые женщинами, ставьте мне их». Все будет зависеть от того, что хочет аудитория. В данный момент есть спрос на шансон, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что в какой-то момент большая волна схлынет. Но шансон в своей смысловой и ритмической основе — корневая для нашей страны песня. Пока живы русские люди, пока существует преемственность, все будет. На концертах шансона не сидят только великовозрастные тетеньки и дяденьки, молодые люди тоже приходят. Через 10, 20 лет они будут взрослыми, у них будут семьи, дети. Спрос на эти песни будет всегда. Потому что шансон — это локальная история, она исключительно для людей, которые живут в нашей стране. Для России шансон — это наше все. Он будет всегда. Возьмем начало 90-х — тогда как раз появились Шуфутинский, Успенская, «Лесоповал». Их не очень часто показывали по телевизору, но как они гастролировали! У Шуфутинского было по три стадиона в день! Смотрим еще дальше, 30 лет назад — Высоцкий, Визбор, авторская песня, Окуджава. В принципе, то же самое. Я говорю о преемственности. Меняется время, меняется саунд, меняются технические требования, но в основе своей это музыка смысловая, это песни, которые близки большинству. Можно спорить о вкусовых, художественных категориях, но это направление не исчезнет.

— И все-таки я не понимаю, почему человек, который захочет послушать шансон, станет включать радио. Почему он не станет искать какие-то знакомые песни в интернете — то, что ему уже нравится?

— Надо понимать, что радио — это прежде всего развлечение. И сколько бы человек ни качал музыку, это не заменит ему того, что может предложить радиостанция. Радиостанция предлагает тебе людей, которые с тобой общаются, радиостанция предлагает тебе программы, которые ты слушаешь, откуда ты черпаешь вдохновение, эмоции, впечатления, информацию. Это невозможно заменить. Вообще, мне кажется, это новое поколение, которое лазает в интернете и выискивает музыку, — оно в какой-то момент сойдет на нет. Люди же ленивые страшно по природе своей. Зачем я буду куда-то лезть, искать артистов, когда я могу просто нажать на кнопку. Просто все будет очень сегментированно.

— Где-то во второй половине нулевых «Шансон» стал сильно меняться. С условного блатняка вы перешли на какие-то лирические, как бы возвышенные вещи. Насколько это было реакцией на социальные изменения в стране, или это было волевое решение редакции?

—Очень хорошо сказал Шуфутинский: у каждого свое определение шансона. Особенно в России. Останови человека на улице, спроси, что такое шансон — у каждого будет свой ответ, и каждый будет прав. Радио «Шансон» делится своим представлением о том, что это такое. Тот же Шуфутинский сказал, что шансон по-русски в своей основе — это отражение жизни. Шансон очень остро реагирует на то, что происходит в обществе. Так и радио — для меня это не музыкальная радиостанция, а музыкально-общественная. Помимо красивых песен о любви, этого тренда, сформулированного Стасом Михайловым и Еленой Ваенгой, тут много чего есть. Мало кто знает, например, что Михайлов — достаточно сильный социальный поэт, у него много песен в какой-то степени пророческих, основанных на истории. Или взять того же Сергея Трофимова: он мне рассказывал, что очень долго писал песню «Боги мои боги», потому что три года собирал литературу, и только после этого смог написать песню про разные религиозные направления и конфессии. Шансон отражает какие-то основные настроения в обществе. В лихие 90-е годы тренды были понятно какие. Мы только вышли из коммунизма, стали переходить в капиталистическое общество с новыми понятиями — все это было очень болезненно, был страшный криминал, зачем глаза на это закрывать? Шансон реагировал — и были песни криминального содержания. И конечно, когда мы открылись в 2000 году, эта волна хлынула в эфир. Мы с этим шлейфом до сих пор живем — и всегда будем жить, наверное. Но мы просто пожинали плоды того, что было в 90-е годы. Другой вопрос, что надо было аккуратнее подходить к художественному выбору. 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году сложно было наполнить радио только одними бриллиантами — конечно, мы совершили какие-то ошибки взросления. В 2004-м, когда я уже пришел в программную дирекцию, уже все начало меняться. Было понятно, что малиновые пиджаки с золотыми пуговицами — позавчерашний день, и люди уже не думают о том, как им дожить до следующего месяца и не попасть под рэкет. Пришли другие ценности, на первый план вышли общечеловеческие вещи, о которых мы мало задумывались в 90-е годы — семья, друзья, любовь. И появился целый ряд артистов. Не только Стас Михайлов — просто он пошел дальше всех. Андрей Бандера, Рада Рай — продюсерские проекты, нацеленные на новых слушателей. Более мелодичная, эстрадная волна шансона. Нам вообще в тот момент очень нравилось это слово — «эстрада»: ведь если вспомнить советскую эстраду 70-х — 80-х годов, то это как раз были очень мелодичные песни, написанные величайшими поэтами и композиторами. То есть смысловую задачу выполняла эстрада — а поп-музыка ушла в более модную танцевальную тему. А потом хорошая эстрада в необходимом объеме перестала производиться — и мы эту тему подхватили. Это была на самом деле очень сложная задача. Достаточная большая часть нашей аудитории любила и любит песни андеграудного толка. Я это по-прежнему называю андеграундом, потому что ряд песен мы просто не могли взять в эфир по лексическим соображениям. Даже не ненормативная лексика там была, а просто своеобразная. Например, «Окурочек» Алешковского, какие-то песни «Лесоповала» или Новикова ушли в ночной эфир. Кстати, мы это разделение до сих пор сохраняем. Те же треки Аркадия Северного, Алеши Дмитриевича, какие-то би-сайды у нас больше в ночном эфире звучат.

— По поводу шлейфа: мне кажется, вы до сих пор с ним боретесь. Многими «Шансон» воспринимается как радио для таксистов и охранников, при этом вы во всех интервью стараетесь говорить, что вас теперь слушают успешные бизнесмены и менеджеры. Это правда?

— На самом деле, мы в какой-то момент перестали этим заниматься. Да, мы били себя в грудь, говорили: «Ребята! У нас все давно изменилось». Но потом мы поняли, что доказывать, что ты не верблюд, совершенно бессмысленно. К сожалению, русский народ любит вешать ярлыки. Я до сих пор сталкиваюсь с тем, что люди один раз включили наше радио в 2000 году и уверены в том, что то же самое там звучит до сих пор. Убеждать их в обратном, заставлять их насильно настраиваться на «Шансон» — бессмысленно. Увешать всю страну баннерами типа «Послушайте «Шансон», он теперь другой», — бессмысленно. Мы и с рекламодателями сталкивались, которые неохотно шли на нашу волну, потому что были уверены, что это нельзя слушать ни женщинам, ни детям, а потом, когда начинали с нами работать, становились фанатами радиостанции. Только миссионерская деятельность, только рассказ о том, каким мы видим шансон сегодня, каким он нам кажется правильным и интересным. Переубеждать аудиторию, проводить массовые рекламные кампании, ребрендинг — мы этого не делали и не будем делать. Достаточно один раз прийти на наш ежегодный концерт в Кремль, посмотреть его, и все станет понятно. Если вам кажется это низким по какой-то художественной части — пожалуйста, это ваше право. К счастью, в этом смысле мы живем в свободной стране. Когда нам говорят: «А у вас есть в эфире блатные песни!»... А что вы понимаете под блатными песнями? Это же песни, по сути, запрещенные. Но если мы говорим о той криминальной составляющей, которая в них есть, — никогда на радио «Шансон» не звучала песня с призывом к тому, чтобы пойти украсть, убить. Это все песни покаянные, люди раскаиваются в том, что они сделали. Не дай бог в жизни совершить эти ошибки — вот чему эти песни учат. Любая музыка — это ритм прежде всего. Гармонии, которые влияют на нас как на организм, — мы же ходячий набор химических элементов. До того как я пришел на «Шансон», работал с совершенно другой музыкой. С музыкой современной, иностранной. Первые полгода работы здесь мне было после эфиров физически тяжело. Не потому, что я ненавидел шансон, — вот просто плохо себя чувствовал, и все. Потом я сам понял, почему. Я сначала семь лет с одной музыкой работал и слушал ее по пять-шесть часов в день — а потом стал иметь дело с совсем другим музыкальным массивом, тоже по пять часов в сутки. А это же все звуковые колебания, они влияют на наш организм, как погода, как что угодно. Организм перестраивается. Возможно, есть люди, которым ритмически этот ля минор, грустный, он не очень нравится. Но никто же не отрицает, что миллионы людей в этой стране эту музыку воспринимают.

— Десять лет назад у «Шансона» была уникальная черта: очень много песен в ротации, в несколько раз больше, чем обычно. Я послушал ваш эфир, там та же история — у вас вообще не повторяются песни. Обычно на радио хит звучит два-три раза в день, а у вас в день шесть песен Стаса Михайлова, и все разные. Почему так?

— В какой-то момент мы изобрели формулу, которой, как мне кажется, пользуется еще и «Наше радио». Смешанный тип, очень хитрая система, когда ротационность есть — и баланс сохраняется за счет того, что треки не приедаются. 70 процентов эфира строится на том, что вы говорите, — берутся несколько песен одного исполнителя, и одна песня идет раз в три-четыре дня, чаще ты ее не услышишь. Это удобно, потому что заставляет слушателя долго не переключать, тебя не задалбывают одними и теми же песнями. Слава богу, у нас артисты, у которых много песен. У того же Шуфутинского 25 альбомов. Там есть что играть. У Новикова порядка 30 дисков. А, скажем, ранние альбомы Круга, Кучина — они все золотые, там каждая песня — хит. Это принципиальное отличие шансона от поп-музыки. Это долгоиграющая музыка. Диски Круга как хорошо в конце 90-х продавались, так и до сих пор продаются. Высоцкий как продавался тогда, так продается и сейчас. И я уверен, что Михайлов будет еще достаточно долго продаваться. А поп-музыка строится на сиюминутности.

— Насколько часто у вас на радиостанции появляются новые исполнители?

— Редко. На самом деле, это проблема. Я надеюсь, что новое десятилетие приоткроет дверцу для каких-то новых талантов. Да и в нулевых их могло быть и побольше. Но это же сложно — шансон в основе своей есть либо смешение талантливого авторства с талантливым исполнением (например, Трофимов или Михайлов), либо настолько талантливое, проникновеннейшее исполнение, когда веришь артисту, как самому себе. Это случай Успенской и Шуфутинского. Проблема и с авторами, и с исполнителями сейчас налицо в шансоне. Повторов очень много, очень много подражателей, тот же Стас Михайлов породил новую волну эстрадного лирического шансона.

— Меня еще стилистический диапазон удивил. Буквально за два часа я успел услышать группу «Жуки», Ирину Богушевскую и Чижа, это все не совсем шансон в традиционном смысле. Почему вы их ставите?

— Это было всегда. Когда «Шансон» только появился, основной плейлист был даже более разнообразным, чем сейчас. Несмотря на то, что мы расширили стилистические границы, мы все равно стремимся к узкоформатности. Нам казалось, что шансон — музыка для взрослых, основной костяк аудитории — люди, которые себя осмыслили в этой жизни, у них есть семьи, они работают. И ей могут быть интересны как раз смысловые песни. Мне кажется, что и у Шевчука, и у Гарика Сукачева есть много песен, которые нам близки. Конечно, мы не играем песню Чижа «Фантом», но другие можем. Мы подходим к песне как к штучному товару. У Сергея Чигракова есть «На поле танки грохотали», есть «Прогулки по Одессе», мы их возьмем, но это не означает, что мы возьмем всего Чижа. У Гарика Сукачева есть потрясающие песни, он вообще для меня скорее шансонье, такой наш Том Уэйтс, нежели рок-звезда. Но песню «Эрегированный», конечно, мы не будем играть. Мы ставим песни, которые нам близки. Песни, которые люди поют. Вообще, если говорить концептуально, сегодня «Шансон» — хит-парад того, что поют в караоке.

— Радио на протяжении своего существования играло какую-то роль в музыкальной индустрии — искало новых артистов, давало им шанс и так далее. Из того, что вы рассказываете, у меня сложилось впечатление, что шансон — закрытая история в этом смысле. Так ли это?

— У нас есть какое-то сотрудничество с рекорд-лейблами. Просто немножко изменилась стратегия бизнеса. Сегодня лейблы не рождают столько артистов, сколько, скажем, десять лет назад. Раньше лейблы больше предлагали контента радиостанциям, и мы выбирали уже по своему усмотрению. Сегодня иначе. Артист может появится на радио, а потом уже заинтересовать лейбл, скорее так. В случае с «Шансоном» такое бывало — сначала Андрей Бандера появился у нас в эфире, уже потом «Квадро-диск» выпустил его альбом. При этом я регулярно от ряда компаний получаю какие-то песни, альбомы, но такого эффекта, какой был раньше, уже нет. Сложно с музыкой, сложно с талантами, новыми именами. То, что компаниям кажется интересным, нам совершенно таковым не кажется.

— Лейблы просто потеряли вес, наверное. Та же Ваенга возникла практически из ниоткуда.

— Компакт-диски уходят. Уходит прошлая эра. Меняются формы, меняются принципы продвижения, людям не нужны альбомы, им нужны песни. Посмотрите, что сейчас в айподе среднестатистического слушателя. Да чего только там нет! Там может быть одна песня Стаса Михайлова, альбом Бритни Спирс, последний сингл Леди Гаги, Rammstein, песня какого-нибудь барда, классическая музыка. Слушатель сегодня в этом смысле непредсказуем. Хвала тем людям, которые чувствуют волну. Мы тоже стараемся ее не потерять. Почему мы берем каких-то нетипичных исполнителей, ту же Иру Богушевскую? У нее есть, на мой взгляд, выдающиеся песни, которые надо показывать. Как радиостанция, которая занимается демонстрация взрослой, серьезной смысловой музыки, с хорошей мелодией, с хорошими стихами, мы стараемся это делать.

— Мне сложно поверить, что вы сам любите один только шансон. Что вы слушаете дома?

— Большую часть времени, конечно, в машине я слушаю радиостанцию — это моя работа. И могу сказать, что получаю удовольствие. А когда не получаю, стараюсь все-таки разобраться в причинах, почему мне не нравится. Что касается личных предпочтений, я с большим удовольствием сейчас послушал альбом Ленни Кравица «Black and White America». Я считаю, это один из сильнейших дисков Кравица. Я не знаю, что он  пил, читал, употреблял, ел во время записи этого альбома, но там каждая песня — шедевр. Я, на самом деле, очень люблю фанк, люблю мелодичный рок, являюсь давним фанатом Jamiroquai, с удовольствием сходил на их концерт. Да вообще много разной музыки. Приобрел с удовольствием «Greatest Hits» группы Queen. Я слушаю классическую музыку, радио «Классик» у меня настроено в машине. Это на те случаи, когда надо немножко отойти, — как с сорбетом: отбить вкус, чтобы снова понять, что ты ешь. Чуть-чуть дать себе послушать другую музыку. Когда ты слушаешь много разной музыки, тебе проще понимать, в какой системе координат ты находишься. Но я до сих пор поражаюсь тому, насколько у нас люди лишены музыкального вкуса, когда слушаю то, что присылается нам на радиостанцию. Надо этот вкус прививать. Вот во Франции такого нет — когда я приезжаю в Париж и слушаю тамошние радиостанции, я понимаю, что они вообще никак не сегментированы в основе своей. На радио после Гайдна может пойти новая песня Дэвида Эспозито, после него может заиграть Ленни Кравиц, и все подобрано со вкусом, все органично. К органике надо стремиться, к гармонии, к музыкальному качеству. Шансону этого не хватает, и это тоже одна из задач, которую мы до сих пор решаем. Слава богу, уже лучше. Тот же Шуфутинский записывает песни по три-четыре месяца, он трудится над каждым звуком, над каждым шорохом. Это может показаться странным для такого уровня мастера, но он по-настоящему заморочен. Я бы всем нам пожелал, и слушателям, и нам самим, больше качественной музыки. Слушателя невозможно обмануть. Его невозможно заставить что-то слушать. Люди, на самом деле, все понимают.