Новая жизнь регионов Екатеринбург

День первый

12.40

В аэропорту холодно и пусто. В киосках с сувенирами чашки, блюдца, магниты и прочая дребедень с изображением царской семьи. Еще малахитовые яйца. Шкатулок нет. Уральские пейзажи скупые и скучные — степи, редкие облезлые деревья и уродливые новостройки. Только попав в провинцию, можно понять, что даже архитектор Колосницын — не абсолютное зло. Посреди болота у въезда в город — краснокирпичный коттеджный поселок, очень элитный. Ходят слухи, что его построили на месте захоронения химических отходов.

13.20

По провинциальному городу сразу понятно, к какому именно строительному материалу имеют отношение главные люди этого города. В Екатеринбурге — это точно стекло. Все новые здания — на восемьдесят процентов из одинакового голубоватого стекла. Этим же стеклом непонятно зачем облицовывают конструктивистские дома, что выглядит совсем уж дико. Как будто на старого человека напялили костюм клоуна и заставили ходить по улице туда-сюда. Самый высокий небоскреб «Высоцкий» (название, конечно, не про певца, а про размеры) местные уже прозвали х…м. Реклама обещала, что там будут элитные квартиры и офисы, но пока там элитная пустота.

14.00

Дом офицеров, роскошное здание в самом центре — с колоннами, красными коврами, банкетными ­залами и неубиваемым советским духом. Поднимаемся по узкой лестнице куда-то под крышу. Крошечная репетиционная точка пахнет мужчинами-музыкантами. Солист группы «Курара» Олег Ягодин поет: «Мы живем — как играем в кости. Выкинем дубль, и башенку сносит. И дело не в скорости или дешевых колесах. Это осень уходит, уходит осень». Кажется, в этом городе у каждой семьи есть повинность — родить хотя бы одного музыканта. «Делать не хрена, вот все и играют», — объясняет Ягодин. На входной двери объявление: «Хард-рок-группе «Зов камня» требуются барабанщик и гитарист». Идем в местный кафетерий за пирожками и кофе. Советская Афродита в бумажном кокошнике сообщает нам, что кафетерий закрыт на спецобслуживание.

16. 00

Вместо ресторана «Уральские пельмени» попадаем в театр Николая Коляды. Коляда — одновременно екатеринбургский Фоменко, Бояков и Могучий. Поссорился со всеми городскими чиновниками, ушел из Театра драмы и сделал свой, с труппой в тридцать пять человек. Коляда рассказывает, что из старого театра его выгнали бандиты и государство дало ему новый. Особняк девятнадцатого века без отопления, света, а местами — с дырами в полу. Коляда и его актеры сами заделывали дыры, штукатурили и красили. Коляда похож на довлатовского персонажа — носит растянутый свитер, тюбетейку и черную бороду, очевидно любит выпить, умело ругается матом. Весь пол крошечной театральной сцены завален плюшевыми игрушками. По обе стороны входной двери портреты российских правителей: «Дмитрий Анатольевич и Владимир Владимирович у нас тут висят. Мы над ними издеваемся. Слезы им рисуем». Вся стена у входа увешана похвальными грамотами с русских и иностранных фестивалей. Для Ягодина, своей главной звезды, Коляда попросил титул заслуженного актера России. Получить титул оказалось куда проще, чем деньги на постановку.

18.30

Посетив берлинского вида подвал с мастерскими, дизайн-студиями и сноубордистскими магазинами, идем в ресторан кавказской кухни. Сулугуни, хаш, баклажаны, зелень, окрошка на кефире, горячие лепешки. Сюда ходят похмеляться после субботнего пьянства. За соседним столом отец учит мальчика «Символу веры», сзади девушка рассказывает о новом ухажере: «Он, в принципе, нормальный, но пузо, если честно, почти до пола». Несколько лет назад казалось, что все, кто тут делал что-то стоящее, переехали в Москву и поселились где-то между «Симачевым» и «Солянкой». Мне говорят, что это чушь. В смысле, про переехали — правда, но уже подросли новые. Приходят Саша и Аня. Саша ведет музыкальный блог raketa4000.ru и играет в клубах. Аня тоже ведет блог bigcitybuzz.ru — про городскую жизнь. Вместе они сделали группу «Циники» и теперь проводят лучшие в городе вечеринки.

20.00

Едем в машине на турнир по настольному теннису, который устраивает местный филиал московского Ping Pong Club. Кругловатый молодой человек в спортивном костюме рассказывает: «Так-то магазин мы делаем для хипстеров, только у них денег нет». У московских хипстеров их тоже нет. «Зато, — радуется он, — у них есть друзья, у которых есть деньги. И эти друзья хотят быть похожи на хипстеров». — «То есть хипстеры — это, получается, рекламоносители», — добавляет его товарищ. Над баром надпись: «Счастье просто так». Почти правда — вино стоит пятьдесят рублей. Рядом разминаются сноубордисты, которые разговаривают точь-в-точь как герои сериала «Реальные пацаны»: «Федян, послушай, ты так-то гуляешь сегодня, не?» — «А че?» — «Да ниче. Машину мне ставить?» — «Не, ну так-то ты можешь и не ставить. Мы будем всю ночь тусить, а ты, типа, за рулем будешь». Спать хочется невыносимо, не выдерживаю и еду в гостиницу.

21.30

На проспекте Ленина молодой человек в трениках предлагает глотнуть пива и сходить на Плотинку. Женщина-полицейский орет в рацию: «Потому что Михалыча слушать нельзя. Михалыч, бл…дь, ох…ел». Не знаю, кто такой Михалыч, но я на его стороне. В гостинице закончилась еда.

1.30

«Квартира» — клуб, о котором все мечтают в Москве, но почему-то именно в Москве такие клубы не открываются. Сразу понятно, что трезвой отсюда уйти не получится. Есть места, где эта необратимость чувствуется еще до первого глотка. Чтобы оттянуть момент, иду в лучшее место здесь и вообще, кажется, на свете. Небольшой кинозал, где музыки почти не слышно, на экране крутится какая-то закольцованная чушь, можно курить, пить, разговаривать и, при желании, спать. Знакомят с двумя молодыми людьми — естественно, музыкантами. Один похож на молодого Вуди Аллена. Второй — на его антипода. Их группа называется «Биполяр», и они невероятно серьезные. Долго рассказывают про то, почему важно играть электронную музыку на аналоговых инструментах. Через час разговора один из них спрашивает: «В Москве люди что, правда думают, что за пределами этого пятачка — темень?» Ответить я не успеваю — в зал вбегают три девушки с криками: «Разврат! Секс! Похоть!» Одна делает колесо перед экраном. Выйдя в соседний зал, понимаю, что кричали они не просто так. В туале­те пьяная вусмерть девочка говорит подруге: «Ань, короче, если хоть какая-то сука попробует снять с моей головы шляпу, сразу давай в е…ло». Нахожу зал потише. За окном — серые дома. Кажется, они вообще все здесь серые. Кто-то говорил мне, что чем тоскливее пейзаж вокруг, тем активнее люди пытаются сделать хоть что-то прекрасное, чтобы не свихнуться или не впасть в депрессию. Раз в минуту ко мне подводят диджеев, музыкантов, художников, дизайнеров. Из Екатеринбурга уезжать никто не хочет. Привычная для Америки мысль, что куда интереснее развивать культуру, скажем, в Портленде, чем ехать в Нью-Йорк и становиться там одним из тысячи, похоже, добралась до русской провинции. Здесь тоже хотят свой Портленд.

День второй

12.00

Слушаю группу «Биполяр». Хорошая. Нужно позвать их в «Солянку».

12.30

«В моем вегетарианском ролле курица», — говорю официантке. Вегетарианский ролл, кстати, стоит как горячее в «Пушкине». Молчание. «Курица — видите?» — «Вижу». — «Но у вас же написано, что ролл вегетарианский». — «Ну?» Приходится сдаться.

12.40

Встречаюсь с художником Тимофеем Радей. Если бы Екатеринбург был Берлином или хотя бы Будапештом, Тимофея давно уже включили во все возможные антологии современного искусства. Его серия портретов военных, выжженных каким-то непонятным для меня образом на заброшенном госпитале — лучшее уличное искусство, что я видела. Радя рассказывает, что проект «Вечный огонь» он придумал, когда читал Маяковского: «У него есть строчка такая: «Идите, изъеденные бессонницей, сложите в костер лица». Я много думаю о войне и о том, что День Победы отмечают широко, а день начала войны никто не помнит». Он пошел в архивы искать непарадные фотографии военных и нашел информацию об уральском добровольческом полке, в котором служили рабочие уральских заводов, освобожденные от воинской повинности. Рабочие своими силами собрали танк и отправились на войну. Почти все погибли.

13.00

Проходим речку Исеть. Здесь у Ради тоже была инсталляция — «Бродский». По реке с нефтяными разводами плывет бутылка, пакет и еще куча какого-то неопределенного мусора. Когда Тимофей ползал по этому болоту в гидрокостюме, устанавливая белый стол с книгами, его искусством заинтересовались полицейские. «Они такие говорят: «Вы что делаете? Где разрешение?» А мы: «Да нет у нас никакого разрешения. Извините. Но наша работа посвящена Бродскому. Это такой известный поэт». Милиционер обиделся: «Ты что думаешь, я не знаю, кто такой Бродский?» Ну они пошли и приняли каких-то парней, которые рядом пивко распивали».

16.30

Протестировали легендарную кулинарию. Раньше над ней находился первый Дом моделей. Модели сидели в кулинарии, поедали пирожные, а потом долго худели. Моделей нет, советских пирожных тоже, зато есть мужчины, которые распивают водку. На улице страшный ветер. На мосту еще одна работа Ради — «Домино». Когда она появилась, власти сделали официальное объявление: «Искусство это никому не мешает, мост не портит, можно оставить». Тимофей думает, что им просто было лень перекрашивать мост.

18.00

Думаю съездить на Уралмаш. Года четыре назад видела там в музее гениальный экспонат — голову Ленина, сделанную из цельного куска сахара. И никакой не Дэмиен Херст — обычные советские труженики. Вместо Уралмаша иду смотреть на усадьбу купца Расторгуева, который якобы устроил у себя в подвалах пыточные камеры для челяди, а дочь довел до того, что она утопилась в пруду у усадьбы. В живописном, но полузаброшенном парке полная идиллия: мамы с детьми, влюбленные и толпы фотографов-любителей. Полураздетая девушка, выгнув спину, позирует на фоне осеннего дуба. Что-то расторгуевское тут, впрочем, осталось: в глубине парка под деревом валяется рваный свитер и одинокий старый ботинок.

23.30

С вечеринкой «Циников» на открытии клуба Republic вышла странная история. Republic — это такой «Симачев», только по-екатеринбургски. На первом этаже горит яркий свет, стоят белые диваны. В туалете стены леопардовые, ну и вообще все богато. Одетый в брюки и остроносые туфли фейсконтрольщик cо сверкающими от геля волосами ждал одну публику, а пришла другая. «Эти не пройдут», — фейсконтрольщик заворачивает уже пятую пару молодых людей в помятой одежде. «Но мы договорились. Это наши друзья, мы их позвали», — повторяет промоутер Аня. «Не пройдут», — Бриолин тем временем пропускает толстого мужчину с борсеткой и его спутницу, которая надела красное летнее платье без рукавов на черную шерстяную водолазку. Часа через два мне все равно сообщают, что здесь все. После третьего коктейля кажется, что это место отличается от «Симачева» только тем, что там москвичей чуть больше, чем екатеринбуржцев, а здесь наоборот. Завтракать едем в «Макдоналдс».

День третий

13.00

В Екатеринбурге есть дворец высокой моды. Настоящий дворец, в котором продают Gucci, Louis Vuitton и т.п. Стоит он посреди новостроек. Мне объясняют, что в девяностые в Екатеринбурге завелась мода селиться в новостройках, и все богатые люди из центра переехали сюда. Теперь район с типовыми домами вокруг улицы Московская тоже называют центром. К разрисованной граффити стене вразвалочку подходит парень с руками в карманах. Наумом Бликом заинтересовались, после того как он сделал альбом хип-хопа на стихи русских классиков. Блик показывает свой балкон: «Выйду на балкончик, ­посмотрю на райончик, напишу пару строчек». Поэзию улиц при этом Блик не особо уважает: «Мне просто захотелось выразить мысль чуть посложнее, чем у нас обычно в рэпе: «Вот я крутой, вот мои пацаны, у меня рэп нормальный». Раньше рэперов в Екатеринбурге было так много, что они делились на кланы и враждовали. Теперь все повзрослели и успокоились. Почти час беседуем за чаем о судьбе хип-хопа, русской поэзии и образовании. Больше всего Блик похож на рэпера-мессию: «У меня даже в новом альбоме есть такая строчка — «Слово как крапива, к рэпу отношусь ревниво». Меня задевает, когда так говорят про мою музыку. И мне хотелось им утереть нос. Я взял классику и зачитал на бит». Еще Блик сделал театральную постановку своего альбома про поэтов и теперь хочет проехаться с ней по стране. Или хотя бы в Москву. Но пока никто не зовет. На традиционный вопрос, отчего же тут так много музыкантов, отвечает: «Не знаю, может, земля у нас заколдованная».

14.20

Узнала важный городской топоним — памятник отцам-основателям Екатеринбурга Татищеву и де Геннину называют «Бивис и Баттхед».

15.00

Посреди зала местного отделения ГЦСИ сидит бабушка и вяжет спицами какой-то носочек. Выясняется, что это, как и все в современном искусстве, неспроста. Вяжет она никакой не носочек, а множество математика Мандельброта, который додумался до способа построения этого множества, глядя, как его собственная бабушка вязала ему носочек. Директор Алиса Прудникова рассказывает, что раньше они делили этот особняк с вечерней школой — в одном классе художник Шабуров в гробике, в другом урок химии. Школьников в итоге все-таки увезли от греха подальше. У ГЦСИ стратегическое расположение — из его окна видно желтое нечто, которое оказывается резиденцией полпреда президента на Урале, как сообщают местные газеты — «в стиле французских королей». Алиса — как раз один из тех людей, которые пытаются объяснить бизнесменам, что новые здания не всегда должны быть небоскребами или в стиле французских королей. И что уродливые развалюхи по всему городу на самом деле шедевры. Однажды, чтобы доказать владельцам заброшенного завода, что это место может притягивать людей не хуже, чем новый торговый центр, Алиса и ее друзья прожили на заводе месяц: «Мы спали на полу, как узбеки, с одним полуработающим душем, еду готовили кое-как. Зато устраивали выставки, концерты какие-то. Звали друзей». Теперь на этом заводе самый большой в городе клуб, куда привозят Трики и Марка Ронсона. И любимая всеми элитная недвижимость.

18.00

Настя и Леша тоже пытаются сохранить старый город: для этого им нужно получить разрешение от правительства города взять охранные обязательства над памятником архитектуры — единственным уцелевшим цехом медового завода девятнадцатого века. Леша и Настя недавно открыли отделение «Теорий и практик», и им очень нужно место для лектория. Сейчас у здания забиты окна, внутри валяются балки, рядом с собачьей будкой стоит раскладушка с матрасом и подушкой. Вокруг ко­торой бегает одинокая собака. Правительство само выставляет такие здания если не на продажу, то хотя бы на такое вот попечительство. Но земля обычно стоит дороже трухлявых руин. Леша уже давно написал письмо, но ответа пока не получил. На вопрос, не проще ли уехать в Москву, я раз в двадцатый слышу: «Где родился, там и пригодился. Можно куда-то свалить за лучшей жизнью, а можно остаться и устроить лучшую жизнь здесь. Это значит, что ты, скорее всего, пройдешь через все круги ада. Но зато получишь в итоге крутой результат». Леша, как и все здесь, верит в теорию малых дел: «Я так думаю, что сверху будет идти что-то хорошее, только когда у власти будет стоять человек, кото­рого выбрали мы сами — активные люди, которые действительно хотят что-то делать». — «Ну и когда это произойдет? — спрашиваю. — Лет через пятнадцать?» Леша смеется: «Давай мы этот вопрос лучше опустим. Потому что я, вообще-то, думаю, что лет через пятьдесят».