Советская архитектура Объекты досуга и отдыха эпохи застоя. Часть 2

Вера Бутко, Антон Надточий

архитекторы, бюро «Атриум»

«Для архитектуры 1970-х характерны, с одной стороны, тяга к четкой структуре и ясной геометрии, а с другой — образность и национальный колорит. Здание кинотеатра «Баку» — одно из таких. Оно напоминает дом-пароход: входная лестница наподобие трапа перекинута через провал; несколько горизонталей палуб; над ними, словно рубка, возвышается коробка зрительного зала, и уже из нее растет, как труба парохода, прямоугольник со стрельчатой аркой — это отсылка к бакинской архитектурной традиции, ведь сам пруд символизирует Каспийское море.

Кроме того, тут интересное сплетение опять-таки национальной темы и архитектурно-градостроительных тенденций того времени. Для района между метро «Сокол» и «Аэропорт» блок кинотеатра, пруда и Ленинградского рынка — это внутрирайонный общественный центр, здесь люди должны отдыхать. И тема отдыха поддерживается напоминанием о морском путешествии, о теплом крае с его своеобразной национальной архитектурой. Причем здесь древняя кавказская архитектура — каменная, лаконичная, с толстыми стенами — соответствует по характеру той стадии, на которой находится в 1970-е архитектурный модернизм во всем мире, он в этот момент становится более тяжеловесным, в Британии и США уже появился термин «брутализм».

К сожалению, в 1990-е погоня дирекции за прибылью при сдаче каждого кусочка кинотеатра в аренду привела к тому, что сейчас он выглядит грустно. Половина открытых галерей кое-как заделана с тем, чтобы там поместились магазины и офисы. При этом здание плохо эксплуатируется, а отделка из песчаника неухоженная. Хорошо хоть пруд в последние пару лет привели в порядок. Такие исторические здания несут в себе характерные признаки эпохи и нуждаются в профессиональной и качественной реконструкции».

Людмила Седова

директор кинотеатра «Баку»

«Когда я сюда пришла в 1985 году из Минкультуры РСФСР, здание было очень запущенное. Тараканы, грязь, кофе в буфете в ведрах варили. А потом, как началась эта дележка кинотеатров по всяким компаниям, я сказала арендаторам: «Ребят, скоро закончится наша с вами дружба. Кинотеатр надо приводить в порядок, аппаратуру ставить, иначе меня выкупят с потрохами, перекупят». И тогда они нашли инвестора и отремонтировали кинотеатр. Конечно, не до конца — фасад не сделали, лестничные марши хотели сделать, так и не сделали. Денег много надо.

Тут и тогда проходили разные азербайджанские встречи. До сих пор мы поддерживаем отношения с диаспорой. Здесь выступал Эмин Агаларов, проводит мероприятия Лейла Алиева, бывают концерты азербайджанской музыки. Я недавно Коран купила. Я его так использую: когда арендаторы начинают мне что-нибудь загибать, то я говорю: «Ну-ка положи руку на Коран — и говори с начала». Я была в Баку как почетный гость. У меня много друзей-азербайджанцев, концерты мы с ними общие делали. Иногда тут показывают азербайджанское кино. Был фильм, например, недавно о Гейдаре Алиеве. Кончаловский, вот я с ним тут сфотографировалась, делал этот фильм. За два месяца до смерти тут был Муслим Магомаев с женой Тамарой.

У меня вообще-то музыкальное образование, вокальное отделение. И здесь у меня есть свой Театр оперетты. Скоро будем 20-летие отмечать. В той комнате у меня фраки, в этой — платья, боа, шляпы и все на свете. Мне, человеку творческому, одно кино показывать неинтересно, а когда проходят и концерты и мероприятия, все живее становится. Я сама пишу сценарии всех мероприятий. «Баку» — это ведь единственное культурное учреждение на весь район».

Владимир Лабутин

архитектор, бюро «Сергей Киселев и партнеры»

«Здание это я знаю давно — еще в 1980-х ходил туда на концерты в органный зал. Тут потрясающая коллекция музыкальных инструментов, по богатству не сравнимая с иностранными. В Музее Страдивари меньше скрипок мастера, чем тут. Действительно драгоценное содержание, и для него сделана скромная, лаконичная шкатулка. Всего лишь два акцента в фасадной композиции: звонница, которая скрывает воздухозабор, и прекрасный витраж литовских мастеров, выполненный под руководством К.Маркунаса. Архитектор здания Иосиф Ловейко был учеником советских архитектурных авангардистов Мельникова и Веснина, что заметно в этой работе. Когда мы разрабатывали проект реконструкции музея, я видел эскизы Ловейко и макет, в них чувствуется высокий художественный уровень. Отпечаток аскетизма 1960-х (дом ведь стали проектировать за 10 с лишним лет до его строительства) мне близок. Поэтому, когда нам сказали, что мы можем убирать фасад, я решил с уважением отнестись к работе предшественника. Рисунок, который есть на сегодняшнем фасаде, мы решили перенести на стеклянный экран, там очень выразительный супрематизм. Хотя воздухозабор стал неактуален, его тоже решили сохранить, но отделать керамической плиткой, а фасадный витраж убираем вглубь дома. Здание, к сожалению, устарело в функциональном плане, тут всего две лестницы и один лифт. Сотрудникам действительно сегодня трудно в нем работать. Ну и отношение к зданию соответствует его муниципальному статусу».

Каринэ Баласанян

заместитель директора музея по хранению, учету и реставрации

«Я работаю здесь с 30 сентября 1980 года. Здание строилось 10 лет, и в 1980 году оно было уже готово. Одно время велась работа и здесь, и в старом здании, в Троекуровых палатах. К осени 1982 года с фондами мы были уже здесь. Старое здание прекрасно. И когда мы оттуда уезжали, то надеялись, что оно останется за нами. И мы думали, что русскую экспозицию сделаем в этих палатах. Но, увы, не получилось.

По сравнению с Троекуровыми палатами это, конечно громадное здание. Но потом, когда мы распаковались и начали размещать экспонаты, поняли, что за эти 10 лет мы очень выросли по фондам. И еще тогда нам было почти впритык. К тому же даже тогда уже морально устарела та техника, которой было напичкано здание. А с 1982 года мы неизмеримо выросли. У нас уже другие требования. Здание не было предусмотрено для дальнейшего роста. Сейчас многие музеи, располагая большими площадями, устраивают открытые хранения. У нас бродили такие идеи. Мы не можем себе позволить открытое хранение, потому что у нас нет таких площадей, где мы могли бы развернуть, например, все клавишные инструменты. Представляете, как красиво было бы! У меня есть одна мечта. Разными способами попадали к нам часы с боем. Они могли прийти, например, в составе личных вещей музыкантов. И они самые разные. Если бы их привести в порядок, устроить помещение — метров 20, которых у нас нет, к сожалению — и выставить все…»

Владимир Юдинцев

архитектор, руководитель «АРТЭ+»

«Это здание, конечно, очень советское, но при этом не фальшивое. Идеологически оно — конструктивистский клуб. Его входная большая лестница обеспечивает простор для подъема, одновременно отыгрывается театральная тема. Хорошая постановка под углом к тротуару. «Столбонада» (вертикали на фасаде) брутальна, но это тема Воскресенского — у него все работы такие мужские получались, как сам он — крупный мужчина. Шикарные акварели у него были и тоже с мощным жестом. А внутри мне нравятся кулуары — там свободно, но без глупых просторов. Фойе того времени часто оказывались безразмерными бессмысленными пространствами, в них не понятно, куда себя деть, но тут все достойно и уютно. Это здание еще бы в хороших материалах сделать».

Тереза Дурова

художественный руководитель и главный режиссер Театриума на Серпуховке

«Я не знаю, кто архитектор этого здания, но то, что он ошибся во многих вещах, — это точно. В это здание воткнули все, что можно было тогда сюда воткнуть: зал для футбола, тенниса, хореографии, кинозал. Ну конечно же, большой зал-тысячник. Зал построили нелепо: огромная сцена с поворотным кругом, полное обмундирование для работы большой театральной площадки и очень плохая акустика. Оркестровая яма вроде есть, но небольшая. То есть все сделали, но не понятно для чего. Один из главных недостатков — алюминиевые окна, которые не открываются толком, не закрываются, перекореживаются — и поменять их сейчас очень тяжело. Напротив здания стоит бассейн-водосборник, предназначенный  для орошения фильтров для пылеудаления, который никогда в жизни не работал. Поворотный круг никогда не поворачивался. Это было огромное показушное здание. У Завода Владимира Ильича были большие преференции. И ДК для себя они строили так, если бы они строили второй Дворец съездов.

И для театра на самом деле здесь достаточно тесновато. Есть большая сцена, есть гримерки, которые идут впритык прямо к выходу на сцену — типичное ДК. Театральные помещения так не строятся. Второй этаж только кажется большим из-за коридора, но там с трудом помещаются административные службы театра. Третий этаж — это репетиционные помещения. Большая сцена здесь одна, и мы не можем себе позволить репетировать на ней, так как она сдается другим театральным проектам тоже. Но оно уже очень родное, намоленное. Пришлось, правда, приложить грандиозные усилия, чтобы приучить публику к этому зданию. Понадобилось лет 15, чтобы определить, что это не ДК, а театр, потому что очень долго люди называли адрес — ДК ЗВИ. Нам нужно было перебить эту историю».

Николай Лызлов

архитектор

«Комплекс в Горках — это завершающий памятник эпохи, культовое сооружение, храм несостоявшейся, неформализованной религии. Причем, храм, посвященный смерти. Что очень важно, это пример настоящей неоклассики, самой искренней, последовательной, — тот случай, когда классическая традиция проявляет себя не за счет декора, поверхностной похожести, не за счет внешних признаков. Как всякий храм, это квинтэссенция стиля и идеологии, здание такое же знаковое, как мавзолей Ленина. Вот мавзолей — это начало великого стиля, эпохи, а Горки — конец. То есть, эпоха отмечена двумя мрачными, посвященными смерти, храмами.

Но мавзолей построен в начале советской архитектуры — при всей мрачности в этом еще была некоторая юность, гениальность молодости, то в Горках уже — старческая мудрость. Дальше уже ничего не могло быть — построенная из последних сил немощной экономикой — тут даже плохое позднесоветское качество строительства становится частью образа, здание как будто собрано дрожащими от старости руками. Хотя дизайн и внутреннее оснащение комплекса делались на каких-то самых лучших советских предприятиях, с лучшими военными, конечно, технологиями — но уже понятно, что это как динозавр, тупиковая ветвь развития, которая не может дать никакого потомства.

Но архитектура при этом гениальная, несет невероятное количество энергии. Это произведение искусства невероятно насыщенное, как проза Пушкина, где в одном слове невероятно много заключено. Павлов вообще был гениальный архитектор и только ради этой вещи им изобретен целый культурный текст, который был использован только один раз. И вычленить из него ничего нельзя, можешь вспоминать отдельные детали — как при небольшом объеме таким широким жестом архитектор ставит этот куб на восьми колоннах и сразу отсылает ко всей традиции храмового строительства, от античных времен. Но, как и во всякой хорошей архитектуре, это здание внутри — больше чем снаружи: когда ты к нему подходишь, оно не пугает тебя своими размерами, но когда ты входишь, то оказываешься сразу в другом масштабе, и потом невозможно вспомнить, сколько там переходов, лестниц, залов, — ты был в каком-то другом мире».

Наталья Мушиц

старший научный сотрудник музея «Горки Ленинские»

«Я работаю здесь с 1983 года, получила сюда распределение сразу после истфака МГУ и была свидетелем строительства этого здания. Причем оно было построено быстро, за два года: спешили к юбилею Октябрьской революции. Я сейчас выскажу свое сугубо личное понимание проекта Павлова. Мне кажется, он синтезировал в этом здании наработки многих архитектурных школ истории человечества. Если мы посмотрим на портик, то сразу же вспомним древнегреческую агору, где собирались люди, обсуждали политические новости, проблемы. В основе здания находится куб — символ вечности: в Мекке стоит Кааба — тоже куб. Мы видим, что это здание состоит из кубов, а в каждом помещении находится куб с аудиовизуальным комплексом. И словно совершая хадж в каждом зале вокруг куба, зажатые между стеной экспозиции и кубом, проходят посетители. Может, Павлов об этом и не думал, а так получилось. С задней стороны здания не хватило средств на создание еще одного куба, и если смотреть на него сверху, представляя его, то мы увидим крест. Все жреческие монументальные сооружения предполагали поднятие по лестнице к некому алтарю — и вот перед нами сидит Ленин, и мы к нему поднимаемся по лестнице, на стенах которой висят лампы, словно факелы. Социалистические идеи — это синтез лучших политических и социальных мыслей человечества, и музей — это синтез многих архитектурных школ.

1987 год — это уже сомнения: «А куда мы идем? А правильно ли мы делаем?». У нас по инерции еще был сплошной поток посетителей до 1989 года. Среди экскурсоводов была такая фраза — «чувство локтя»: в каждом зале стояло по группе. А с 1989 года резко поток снизился. Раньше этот музей был идеологическим, сейчас он исторический. Мы никуда никого не зовем, никого не пытаемся ни в чем переубедить. Сейчас экскурсии интереснее, чем в советское время: идут дискуссии, мы спорим».

Владимир Уборевич-Боровской

архитектор

«Расположен театр в сложной градостроительной ситуации: рядом с началом эстакады над Цветным бульваром и между двумя крупными зданиями, одно из которых «украшено» башенным объемом. Но это не мешает театру (несмотря на свою небольшую высоту) привлекать вполне заслуженное внимание. Почему? Архитекторы проекта Шевердяев, Мелихов и Уткин из «Моспроекта-2» упростили объем здания до параллелепипеда, обратив к Садовому кольцу фасад без окон, оставив пешеходу лишь три элемента для оценки: первое — ритм облицовочных камней на гладких поверхностях стен, второе — главный вход в здание, организованный с красной линии Садового кольца и третье, а может быть главное: огромная «брошь» — по центру фасада здания — часы в пол-фасада, привлекающие внимание каждый час, особенно в 12 часов дня, когда открываются все окошки и все звери из часов показываются одновременно. Кстати, по воспоминаниям современников, час начала продажи водки, а это было в 11.00, начали называть часом волка по имени персонажа, появляющемся на фасаде театра именно в это время. Все это очень сильно напоминало прекрасные образы башенных часовых многофигурных каруселей в Венеции и в Праге. В целом можно сказать, что благодаря тонкому и точному архитектурному решению образ здания до настоящего времени не устарел и вполне адекватно может быть причислен к ряду удачных проектов 1970-х годов, реализованных в Москве».

Наталья Кострова

методист музея при Театре кукол имени Образцова

«Я работаю в музее театра с 1963 года. Очень важно, когда заказчик точно знает, чего он хочет от архитекторов и конструкторов. Тихомиров, наш художник-конструктор, вместе с Образцовым разработали заранее, что и как должно быть. Образцов на моих глазах чуть ли не каждый день выкраивал время, чтобы из старого здания театра кукол на площади Маяковского приезжать на стройку нового. Он ходил здесь в каске, лазал по стропилам, выяснял, что получается, что не получается. Он хотел создать облик театра через соединение лаконичной простоты и ярких выразительных деталей: фасад театра украшен уникальными кукольными часами, а интерьеры — антикварной мебелью и люстрами. Образцов был счастлив, когда строилось здание. Он человек невероятно увлекающийся, восторженный, и когда мы пришли, Образцов с наслаждением все показывал. Он был как у себя дома, потому что строил этот дом. А мы были в растерянности. Потому что после маленького уютненького театра, где все рядом, ходить по этим коридорам, боковым лестницам было сложно. Мы потерялись, а он недоумевал: чего это люди не восторгаются?

В малом зале были невысокие детские кресла четырех  цветов. Это очень удобно, потому что билеты в зал были тех же четырех расцветок и ребята быстро находили свои места. В фойе малого зала были туалеты для детей, рассчитанные на их рост. Иностранцы, когда приезжали, просто балдели, как это все было продумано. Малый зал уже не тот. Единственное, что сохранилось, — это стены со встроенными светильниками. Кукольники из Советского Союза, увидев это чудо, старались строить театры по подобию нашего: установить часы, устроить зимний сад».