«Говорите, она не жилец? Мы докажем обратное»: каково это — пройти с женой рак груди

Рак груди у Ани выявили три года назад, и уже как полтора года жена в ремиссии. Однажды она заметила уплотнения в области подмышки. Мы сразу пошли по врачам: было понятно, что здесь что‑то не так, и в такой ситуации оставлять человека одного нельзя. Оказалось, у жены третья стадия рака груди с метастазами и уже начались поражения лимфоузлов.

Первыми моими словами Ане были: «Я спасу тебя. Болезнь пришла не только к тебе, но и ко мне и к нашим детям. Знай, мы справимся». Было понятно, что все нужно брать на себя: продумывать программу лечения, записываться к врачам, собирать информацию, выбирать клинику — не всякий заболевший человек может адекватно принимать решения. Жена говорила, что не может ничего читать и слушать об этом.

Фраза «промедление смерти подобно» точно описывает эту ситуацию. Никаких долгих размышлений у нас не было, уже через три дня мы улетели в Израиль, где в течение трех дней сделали все необходимые исследования. В нашем случае с момента постановки диагноза до начала лечения прошла всего неделя.

Врачи не давали прогнозов, просто объяснили, что происходит с организмом сейчас, а также рассказали план лечения. Сначала была химиотерапия, потом Ане вырезали опухоль и удалили несколько лимфоузлов. Затем — лучевая терапия пять раз в неделю в течение месяца, но ее делали уже в России, потому что у нас тоже есть современное оборудование и опытные радиологи. А дальше еще год биохимического анализа крови раз в три недели.

Аня не комплексовала передо мной из‑за изменений во внешности, а вот перед окружающими — да. Я читал жене выдержки из научных статей, где говорилось, что это временные трудности и скоро организм восстановится. Постоянно говорил, что она красивая, и у нее все комплексы быстро сошли на нет.

Как‑то все в голове сложилось и стало понятно, что болезнь просто так не приходит. Катализатором послужил длительный и постоянный стресс — жена переживала за старшего сына из‑за определенных обстоятельств. Аня постоянно находилась дома, чтобы присматривать за ним и за младшим сыном, и полностью перестала следить за здоровьем — не ходила к врачам, бросила спорт, практически не гуляла. Я стал изучать книги по онкологии и понял, что хорошие врачи на качественном оборудовании, скорее всего, справятся с опухолью, но окончательно победить заболевание человек должен самостоятельно. Нужно было перенастраивать организм. Мы поменяли питание, налегали на фрукты, овощи и соки; гуляли — у нас было правило ежедневно проходить не меньше 10 тысяч шагов. И, конечно, позитивный настрой — не было паники, я даже не допускал мысли, что мы не справимся с раком. Мы обсуждали, как отпразднуем годовщину свадьбы, как сын будет поступать в институт, — нам было важно строить долгосрочные планы.

Я сразу ушел с работы и на протяжении практически двух лет был вместе с женой все время. Хотя считаю, что необязательно увольняться, можно на первые несколько месяцев после постановки диагноза взять отпуск, чтобы успокоить близкого человека, выстроить новый образ жизни. Конечно, лечение было не бесплатным, мы тратили накопленные средства.

У нас двое сыновей, на момент, когда Ане поставили диагноз, им было 18 и 14 лет. Я рассказывал им все как есть, но кажется, дети не до конца понимали всю опасность ситуации. Думаю, они не осознавали, что мамы завтра может не стать, и воспринимали это как рядовой процесс лечения. Но от детей не нужно ждать полного понимания и поддержки, ведь чаще всего даже взрослые не знают, как вести себя в таких ситуациях.

Мы сталкивались с бестактными вопросами, глупыми комментариями (например, некоторые утверждали, что рак — это наказание за грехи), пугливым молчанием, когда близкие не звонят просто потому, что не знают, что сказать. Некоторые «подбадривали»: «Вот у меня женщина во дворе заболела и выздоровела» или «Держись, ты сильная, справишься». За что держаться? Это вызывает только раздражение. Мне кажется, тут вообще надо меньше говорить, а больше слушать. Поинтересоваться у близких, чем можно помочь.

Задачи отвлечься и отдохнуть от болезни передо мной не стояло. Когда появлялось свободное время, я читал книги о раке.

Нужно было решить этот вопрос, вылечиться, а потом заниматься собой и своими делами. При этом я не чувствовал себя плохо и дискомфортно из‑за того, что моя жизнь сконцентрировалась вокруг Аниной болезни, я был даже, если можно так сказать, доволен — ведь и сам менялся. Благодаря нашему с женой новому образу жизни я похудел на 15 килограммов, стал физически крепче, изменился внешне в лучшую сторону. Понял, что многие проблемы в нашей жизни — мелочи, перестал нервничать и зацикливаться на каких‑то вещах. Сейчас мы четыре раза в неделю ходим в парк и по два часа занимаемся скандинавской ходьбой, жена ходит на плавание. Почти не едим мясо и молочные продукты. Раньше жена употребляла алкоголь — некрепкий и очень-очень умеренно, — но вот уже три года вообще не пьет.

Точной даты, когда Аня вылечилась, нет, врачи очень осторожны в этом плане. Просто заканчивается лечение, а потом сдаешь анализы через три месяца на наличие раковых клеток. Когда у Ани их не обнаружили, мы собрались с родственниками, посидели в кафе, пообщались, порадовались.

В этом году мы с женой будем праздновать 25 лет вместе. Наши отношения и так были прекрасными, но после пройденного они еще сильнее укрепились. Именно в таких ситуациях по-настоящему проверяется партнер. Я чувствую, что у Ани больше доверия и любви ко мне, ведь я не только не бросил ее, как это часто случается, но был с ней от начала и до конца. Со мной тоже произошли изменения: когда появляется реальный страх потерять любимого человека, все чувства обостряются и усиливаются многократно.

13 октября этого года исполнилось четыре года, как моей жене Марине поставили диагноз. Я помню, что в ту осень была такая хорошая, солнечная погода, мы ходили с друзьями в походы, поднимались в горы, ездили в отпуск. И как раз в это время жена стала жаловаться, что у нее немеет нога, а чуть позже начались судороги. Невролог отправил ее на МРТ. Я в это время шел с работы, был теплый октябрьский денек, и тут мне звонит Марина в слезах и говорит: «Саша, у меня рак с метастазами». В тот момент у меня было ощущение нереальности происходящего. При этом я был уверен, что сейчас все разрешится, позвонил в страховую компанию, чтобы жену записали на повторное МРТ-обследование. Через пару дней после еще одной процедуры врачи подтвердили метастазы в головном мозге.

Через два дня Марину положили в онкодиспансер, где ее обследовали еще пару недель. Казалось, все тянется очень долго, поэтому через знакомых я узнал телефон онколога из Блохина (ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр онкологии им. Н.Н.Блохина» Минздрава России. — Прим. ред.), позвонил ему, рассказал о диагнозе и симптомах, он ответил: «Что у вас там творят, ей надо срочно начинать химиотерапию, пока не слишком поздно». Я пришел к заведующей нашей больницы, назвал фамилию онколога и передал его слова. К этому моменту судороги усилились, жена слабела все больше. На следующий день Марину перевели в хирургическое отделение и сделали биопсию. После этого лечащий врач сказал, что у жены четвертая стадия рака груди, лечению не подлежит, можно только максимально продлить жизнь. Тогда были мысли, что еще можно что‑то сделать, уехать в Корею, Германию, Израиль, но наши врачи честно сказали, что на такой стадии везде лечат одинаково и, скорее всего, мы потратим все деньги и вернемся обратно в Россию.

Я пообещал жене, что сделаю все, что в моих силах, я рядом, я здесь. Мне было очень тяжело: было ощущение, что мир вокруг меня изменился настолько сильно, что я потерял контроль и не знаю, что с этим делать. Поначалу Марина меня успокаивала, несмотря на то что ей самой было плохо. Она заставляла меня заниматься повседневными делами, чтобы я не увязал в своих мыслях. Настояла на том, чтобы я не употреблял алкоголь, помогла мне не замкнуться в себе. Помню, мы смотрели тупые комедии типа «Американского пирога», чтобы получить хоть какой‑то заряд позитива.

Мы с женой по отдельности записались к психологам, я ходил на консультации несколько месяцев. Начал пить успокоительные, чтобы хоть как‑то соображать. На работе у меня очень понимающее руководство, которое дало мне время прийти в себя. Я пошел в церковь, обратился к Богу. Психолог посоветовала занять себя каким‑то творчеством: я начал учиться играть на гитаре и записался на вокал, чтобы хоть как‑то эмоционально отдыхать. Сейчас нашел для себя новое хобби — бег на длинные дистанции.

Когда мы начали химиотерапию, наш врач признался, что в Южно-Сахалинске медицина не на таком уровне, как в Москве. Я начал искать больницу в столице, где Марине могли бы удалить метастазы. Думали делать операцию платно, но нам помог брат жены, который живет в Москве. Он собрал все снимки и выписки, записался на платный прием в Бурденко (Национальный медицинский исследовательский центр нейрохирургии имени академика Н.Н.Бурденко. — Прим. ред.) и показал все результаты обследований нейрохирургу. Потом брат написал: «Приезжайте на операцию, вас ждут». И где‑то в феврале мы отправились в Москву. Марине бесплатно провели нейрохирургическую операцию, вырезали метастазы в головном мозге и фактически спасли жене жизнь. Потом мы полетели домой, жена восстановилась и уже сама поехала в Москву, где прошла в том же Бурденко лучевую терапию. Сейчас Марина проходит химиотерапию дома раз в месяц. К сожалению, у нее снова пошли метастазы по всему организму и они не оперируемые, болезнь прогрессирует, это скорее поддерживающее лечение.

Когда я осознал, что жены может не стать, мне очень помогла психолог: она посоветовала жить здесь и сейчас, одним днем. Она прямо заставляла по часам продумывать свой день, чувствовать его, ощущать свое дыхание, наблюдать, как меняется природа. Сейчас я так и живу, но все равно мне сложно отказаться от долгосрочных планов — за эти четыре года много раз срывались какие‑то отпуска, путешествия. Вот в последний раз купили билеты в Москву за два дня до вылета и все равно не поехали, так как Марине стало хуже.

Но все равно мы обязательно проводим время вдвоем — гуляем, ходим в рестораны, недавно нас навещали гости, мы делали барбекю возле дома. Когда болезнь еще не так сильно прогрессировала, мы летали в Японию, ездили в круиз. Если у Марины нет сил куда‑то идти, мы смотрим «Танцы» на ТНТ, сериалы или просто лежим и общаемся. Я очень благодарен Марине, что она отпускает меня привести свои мысли в порядок, хотя я и чувствую, что нужен ей рядом. Например, недавно я пробежал марафон. Жена не требует, чтобы я вечерами сидел дома. Я на днях на «Дюну» сходил один, с другом ходили на «Джеймса Бонда». Марина с подружками организует книжный клуб, раз в неделю они собираются и обсуждают книги.

Нашей дочке 10 лет, она очень смышленая, умная и понимающая. Жена ей рассказала о болезни и лечении. Помню, у Марины было ухудшение, она не могла ходить, лежала в больнице, и у меня были очень страшные мысли, что жена оттуда уже не выйдет. Тогда я пришел домой, сел, и у меня полились слезы, дочка подошла, обняла и успокоила: «Папа, не плачь, все будет хорошо, вот выпей водички».

Сейчас на мне больше бытовых обязательств — продукты купить, что‑то приготовить, дочку из школы забрать, убраться, постирать. Но как только Марине становится лучше, она делает это сама, ей важно чувствовать себя живой, энергичной и нужной.

В России принято ругать отечественную медицину, но это до тех пор, пока ты ни с чем серьезным не столкнулся. Я иногда ради интереса смотрю стоимость лекарств, которыми лечат Марину, нейрохирургической операции, которую ей сделали, или лучевой терапии, и думаю, у меня бы просто не хватило денег на все это. Нам же это все обошлось бесплатно, оплачивали только восстановительное лечение, например, витамины.

Еще я помню, когда мы были в Бурденко, Марину везли на каталке в операционную, а я стою, плачу, и мне медсестры говорят: «Так, ты чего в слезах, ты ни с кем тут не прощаешься. Через пару часов привезем обратно». Мне разрешили круглые сутки находиться в больнице, я ночевал на кушетке, и никто слова не сказал.

Жена не комплексовала из‑за изменений во внешности. Когда у нее начали выпадать волосы, она побрила голову, купила очки и так ходила. Потом поменяла стиль, приобрела новую одежду, шапочки, чалму. Ей очень идет.

Мне кажется, до болезни мы с Мариной не ценили время, проведенное вместе, скорее воспринимали его как данность. Мы много путешествовали, занимались спортом, и казалось, что так будет всегда. А когда поставили диагноз, нам с женой как никогда потребовалась поддержка друг друга, горе нас очень сблизило. Мы стали меньше ругаться из‑за мелочей. Конечно, были моменты, когда Марина кричала на меня, но я знал, что ей очень больно и плохо, и понимающе к этому относился.

Я понял: что бы в жизни ни происходило, пока ты можешь, нужно бороться. Когда ты сдался, опустил лапки, жизнь закончилась. Я гораздо больше начал ценить семью, родителей, пришло понимание, что нет ничего вечного. Выработалась огромная стрессоустойчивость, это помогает, например, на работе.

Обстоятельства всегда сильнее нас, к ним можно только адаптироваться и принимать то, что происходит. Я боюсь потерять жену, но все, что мне остается, — стараться наслаждаться каждым днем и делать все, что в моих силах, чтобы Марина была счастлива.

Моя жена Оксана заболела раком груди еще до знакомства со мной, в 2013 году. Тогда она вошла в ремиссию, встала на ноги, работала. Рецидив случился в 2019-м, когда мы уже жили вместе. Я уезжал на вахту — все было отлично, а когда вернулся, жена лежала червячком, даже в туалет сходить не могла. Ее нижняя часть тела отказывалась работать, любое движение вызывало жуткую боль, причем до такой степени, что организм не в состоянии был удерживать в себе никакую жидкость — слюни, сопли, слезы, мочу, кал. Донести жену в туалет было огромной проблемой: как бы я ее ни брал, как бы ни старался быть аккуратным, она кричала и плакала.

Оксана — педиатр, поэтому когда почувствовала себя плохо, сразу пошла по врачам, а ей говорили, что у нее остеохондроз, радикулит. Мы начали по новой выяснять, в чем проблема, тогда жена уже не могла ходить, так что я таскал ее на себе. Где‑то год ей не могли поставить диагноз. Но нам повезло — попался хороший врач, который дал направление на КТ. Оказалось, что у жены метастазы в костях таза и позвоночнике. Из‑за них из костей начал вымываться кальций, скелет ослабевал, нервные окончания в позвоночнике, отвечающие за нижнюю часть туловища, были передавлены позвоночными дисками и уже начали обрастать хрящевой тканью. Еще месяц — и жена бы просто слегла навсегда.

Я боялся за Оксану — не понимал, как жить дальше, что делать, если болезнь будет прогрессировать. Но старался не показывать страх — если бы испугался сам, она испугалась бы однозначно.

У меня было дежавю: мой отец — диабетик и инсультник, и я в свое время прошел эту школу беготни по инстанциям и больницам, выбивания лекарств и направлений на обследования. Больше всего меня злило отношение чиновников. Например, надо было принести документы в Пенсионный фонд, чтобы жене поставили инвалидность. Все документы собраны, я протягиваю их в окошко, и тут девушка спрашивает: «А где женщина?» Я говорю: «Человек маломобильный, ходить не может». Работница заявляет, что обязательно нужно личное присутствие жены. При этом к Пенсионному фонду не подъехать на машине, то есть мне нужно тащить жену на себе несколько сотен метров, а внутри толкучка, жара, не присесть даже. Я начал кричать, мол, как так вообще можно, но в более грубых выражениях. Девушка говорит: «Я сейчас вызову полицию». Я отвечаю: «Хорошо, давай только сразу ОМОН, потому что я нахожусь в таком состоянии, что мне параллельно, кто за мной приедет». Вышел заведующий, всех нас успокоил, пригласил меня в свой кабинет. Документы были приняты за пять минут.

Когда мы приехали в онкодиспансер, доктор сказал жене: «Ну что ж, Оксана Сергеевна, с такими огромными метастазами вы протянете три месяца. Давайте положим вас в паллиативное отделение, боли снимем». Оксана отказалась, сказала, будет лечиться. У нас был такой девиз: «Вы говорите, что она не жилец? Мы докажем вам обратное». И вот уже два с половиной года Оксана прекрасно живет.

Основное лечение жена получает в нашем местном онкодиспансере, там ей назначили лучевую терапию, различные инъекции, капельницы. Некоторые уколы я ставлю ей дома. Ремиссии пока нет, врачи только стабилизировали рост опухоли.

Я продолжал ездить на вахты, потому что выбор был небольшой — либо работаешь, либо увольняешься, и потерять работу мне было никак нельзя. Оксана оставалась одна либо с дочерью от первого брака. Конечно, я переживал — мы с женой раньше и так каждый день были на телефоне, а тут я звонил каждый час. Оксана же старалась все посещения больницы, капельницы, уколы, осмотры и тому подобное переносить на тот период, когда я буду дома. Пока я месяц работал, месяц отдыхал, все было нормально, но когда началась пандемия, нас перевели на режим три месяца работы — три месяца отдыха. Хорошо, что к тому времени Оксана уже могла как‑то ходить и сама ездила на такси.

Понятно, что негатив, который накапливается, рано или поздно выплеснется наружу, невозможно всегда жить в моральном и физическом напряжении. Поэтому у меня есть несколько способов для разрядки. Например, выехать на машине туда, где никого нет, и просто проораться. Или наблюдать за огнем, за водой — речкой, водопадом. А еще умиротворяют обычные аквариумные рыбки — смотреть видео про них или просто представлять в голове, в детстве у меня был аквариум. Еще я не могу жить без руля, безумно люблю ездить на машине. И когда вез Оксану в больницу или из нее, я расслаблялся.

Мой младший сын от первого брака служил в армии. Из‑за я работы не смог попасть к нему на присягу, поэтому пообещал приехать потом. Оксана к тому моменту уже начала ходить — пусть очень медленно и с ходунками, но зато сама. И мы поехали с ней в Щелков к сыну на машине. Ехать туда было минимум трое суток, и я очень сильно переживал, перенесет ли жена такую длинную дорогу. Но эта поездка, наоборот, была самым правильным решением. Смена обстановки, пейзажи, сам факт путешествия стали большим толчком, чтобы организм жены начал восстанавливаться. В том же году мы съездили к Оксаниной маме, которая живет на море. Общение с семьей, чистый воздух, купание также помогли жене. Она стала лучше ходить, даже на работу вышла, чтобы не сидеть в четырех стенах.

По возможности мы стараемся выезжать куда‑то на выходные — за город или погулять по парку. Когда жена еще не очень хорошо ходила, у нас было такое развлечение: мы устраивали шопинг в «Ашане». Я качу инвалидную коляску, Оксана держит перед собой тележку, и мы затариваемся.

Не так давно ездили в Верхнюю Пышму в военно-исторический музей, в Ганину яму, гуляли чуть ли не полдня. Да, жена физически безумно устала, но у нее улыбалось и светилось все, что только можно. И ее хорошее настроение снимает с меня усталость. Оксане даже в радость просто прокатиться на машине — не 15–20 минут, а несколько часов, ей нравится сидеть и смотреть по сторонам.

Моя работа связана с вождением, так что вахта для меня не каторга — я, наоборот, на ней отдыхаю, а вот дома работаю 24/7. Так как постоянно нужны деньги, то на второй-третий день после вахты выхожу подрабатывать в такси, по 10–16 часов, стараюсь, чтобы семья ни в чем не нуждалась. Полы иногда помою, приберусь, приготовлю поесть — жене нравится, как я готовлю. Я купил посудомойку и робот-пылесос, чтобы Оксане было легче справляться. Но жена говорит, что у меня частенько помощь перерастает в опеку, я будто ее обездвиживаю, она меня останавливает, просит: «Дай, я сама».

Оксана никогда не комплексовала из‑за этого, была уверена, что подходящего ей, любящего человека это не оттолкнет. Так и случилось: мы познакомились в «Одноклассниках», долго общались, и потом через какое‑то время она рассказала о болезни и мастэктомии. Для меня это никаким шоком не было, одной груди нет, но вторая-то на месте!

Мы с Оксаной никогда особо не ссорились, даже поводов для ругани найти не можем. Очень часто один из нас о чем‑то думает, а второй говорит это, будто мы одно целое. После того, что мы прошли, на какие‑то мелкие недостатки друг друга просто закрываешь глаза. В эмоциональном плане наша жизнь никак не изменилась — мы так же, как и раньше, любим друг друга, просто в каких‑то моментах жене нужно уделить побольше внимания и где‑то помочь. Не надо зацикливаться на проблеме, иначе можно утонуть. Необходимо двигаться, но главное — в нужном направлении и вместе.

Материал подготовлен совместно с VK в рамках кампании #надопоговорить.