«Я выдохнул, что этот ад закончился»: каково с 19 лет в одиночку растить младшую сестру

Моя мама родилась в деревне в Беларуси. В 16 лет она чуть ли не автостопом перебралась в Москву, а позже встретилась с моим отцом. Маме было 20, ему 30. Родители выпивали с подросткового возраста — думаю, повлияло окружение, время, в которое они росли, поэтому тот факт, что они пили, был для меня догмой с самого детства.

Мама забеременела мной, отец хотел отправить ее обратно в Беларусь, но кто‑то его отговорил. В итоге они стали жить вместе. Мама не работала и не планировала, жила за счет отца — он был электриком. Денег у нас было немного, но жили мы в неплохом месте, на метро «Динамо», отец получил квартиру от своей матери.

Платили папе стабильно раз в месяц, но, когда люди пьют, деньги улетают легко и беззаботно еще в первую неделю. Когда я хотел есть, пил много чая с сахаром, а если не было сахара, просто чай. С тех пор я его ненавижу. Помню жуткий день, когда родители словили белку и спали два дня. Они вставали в туалет и ложились обратно, я кричал, плакал, но они меня не замечали.

Учеба проходила всплесками: то родители сажали меня за учебники, то забывали, в каком я классе. У меня есть фото с 1 сентября, на нем мама с папой стоят в очках, потому что у обоих фингалы: отец подрался где‑то во дворе, а потом ударил маму. Родители научили меня отвечать всем, кто интересовался нашей жизнью, что дома есть еда и все хорошо. Помню, как классная руководительница вместе с участковым долбились в дверь, а мама с папой говорили: «Женек, не открывай». До сих пор сильно тревожусь, когда мне звонят неизвестные номера или кто‑то неожиданно стучится в дверь.

Когда мне было семь, умер отец. Последний год перед папиной смертью был совсем кошмарным: мама изменяла ему, у него слетела крыша, отец психовал и бил ее. Они развелись за месяц до трагедии и настраивали меня друг против друга. Однажды отец напился и хотел вернуться домой, а в квартире никого не было. Он через окно подъезда пытался перелезть на наш балкон, но не смог, упал и умер.

В это время я был сбагрен в Беларусь — в деревню к сестре моей мамы, там тоже все были алкоголики. Причем у тети отобрали родительские права, забрали ребенка, но меня все равно туда отправляли. Там до меня никому не было дела: я объедался клубникой до сыпи, давил улиток, лазил по участку и помойкам, бил с пацанами бутылки. Мне кажется, я не скучал по папе, не особо понимал, что такое «потерять», и даже не осознал, что произошло. Скорее, я выдохнул, что наконец-то этот ад закончился.

После смерти отца мы переехали на другую станцию метро — родители накопили долг по коммуналке, к нам постоянно ходили коллекторы и судебные приставы, участковые. В новой квартире было хуже всего. Дома не было еды, мама уезжала к подругам бухать, иногда возвращалась, почти всегда засыпала, и я был один практически постоянно. Я жевал жвачки, пил чай и смотрел телик — так пытался заглушить чувство голода. Во втором классе я остался в школе на второй год. Учительница травила меня и подначивала детей, у меня не было друзей.

Однажды мама ушла из дома на две недели, мне тогда было восемь, из еды — халва и жвачка. У нас была бабушка-соседка, мама рассказывала, что ее чуть не посадили в тюрьму, потому что она работала в налоговой и проворачивала какие‑то махинации. Иногда эта бабушка присматривала за мной, кормила, даже водила в церковь. Я очень любил маму и не задавал ей вопросов, мне, наоборот, было в кайф сварить ей кофе, принести из холодильника пива, чтобы она опохмелилась. Когда она возвращалась после тусовок, я очень радовался, обнимал, целовал, старался поговорить.

Я постоянно попадал в плохие компании. Воровал игрушки в магазинах, а еще значки на машинах, рисовал граффити. Мы попрошайничали на Речном вокзале ради забавы. Залезали в частные детские садики, выносили оттуда игрушки. Ночью, когда наступал комендантский час, мы специально искали полицейских, чтобы побегать от них. Мама снисходительно ко всему этому относилась, никогда не наказывала. В подростковом возрасте я стал задротом, поэтому хулиганство не перешло в криминал.

Мама много кого водила к себе домой, я слышал, как она занималась сексом, мне было жутко и страшно. Один раз она привела домой 17-летних братьев. С ней жили разные мужчины, потом они понимали, что здесь ловить нечего, и сливались. На нашу семью никто не обращал внимания, потому что, когда доходило до грани, мама могла неделю не пить вообще, а наши соседи и сами выпивали.

Родственников у мамы не было, а бабушка со стороны папы была крутой, но родители заставляли врать ей, что у меня все хорошо, и сами делали так же. Мама скрывала от нее, где мы живем, бабушка знала только станцию метро. Потом она рассказывала, что искала нас, ходила по подъездам, спрашивала консьержек.

Мы жили на мою пенсию по потере кормильца, плюс мама сдавала старую квартиру мигрантам. Позже она все-таки решила переехать к бабушке, чтобы сэкономить, и все деньги с аренды забирала себе — где‑то 40–50 тысяч рублей, что по тем временам было очень неплохо. Она вверяла меня бабушке и уходила из дома, оставляя нам два пакета продуктов на месяц. Бабушка пыталась ее контролировать, но безуспешно. Мне нравилось жить у бабушки: я никогда не был голодный, дома было тепло и уютно, я перешел в хорошую школу, где у меня появились друзья.

Через время мама устала от бабушкиного контроля. Мы вернулись на «Динамо», там жили восемь человек, которые убили квартиру, мама всех выгнала. Бабушка предлагала остаться с ней, настраивала меня против мамы, но я не хотел ее слушать — она была строгой, заставляла учить уроки, а жизнь с мамой означала вседозволенность. Например, иногда я не ходил в школу вообще, тогда учителя звонили маме, но она не брала трубку: мы вместе смеялись, я чувствовал между нами связь, будто мы сообщники по преступлению.

Когда мне было двенадцать, мама родила Злату. В свидетельство о рождении отец Златы не вписан, никто особо не разбирался, от кого она. Мама продала квартиру на «Динамо», и мы уехали в Зеленоград. Так мы стали жить втроем. После продажи старой квартиры и покупки новой осталось где‑то полмиллиона рублей, мне купили компьютер, наушники. Вскоре все деньги растворились, а мы оказались в жопе.

Мама уже не уходила, поначалу застолий, драк Злата не видела. Сестра всегда была накормлена. Мама даже давала мне небольшие карманные деньги: мы все так же жили на мою пенсию, но теперь она делала фиктивные регистрации в нашей квартире и немного зарабатывала на этом. Мама продолжала пить, но даже пьяная кое-как могла ухаживать за Златой. Я вставал ночью кормить сестру, разводил смеси, менял памперсы. Не сказал бы, что 24/7 ухаживал за ней, просто помогал, когда это было нужно.

В тринадцать лет меня уже начало напрягать мамино пьянство. Она врала, что не пила, я прятал бутылки и ключи, чтобы она не ходила в магазин. За месяц мама не пила всего дня четыре. Могла набухаться, уснуть и не услышать, как я звоню в дверь после школы.

Я очень устал. Меня раздражал алкоголизм мамы, видеть это каждый день стало невыносимо. В шестнадцать я переехал в Серпухов — моему другу-сироте дали там квартиру, а он жил у бабушки, так что квартира была свободна.

В новой квартире были кровать, стол и неработающая стиралка. Чтобы иметь хоть какие‑то деньги, я долго ходил по инстанциям и перевел пенсию по потере кормильца на себя.

Я даже толком не окончил 9-й класс, хотя ОГЭ все-таки сдал. Поступил в колледж в Серпухове и перестал учиться через полгода — было невыносимо скучно. Я постоянно брал академические отпуска, так что сижу на первом курсе уже шестой год. Вместо учебы я читал книги по саморазвитию типа «Богатый папа, бедный папа» и очень хотел стать предпринимателем. Для этого мне был нужен стартовый капитал, поэтому я пошел работать. Устроился грузчиком на склад, работал в ночные смены по 12 часов. Через четыре месяца пошел разнорабочим — выносил строительный мусор. Но на меня давил контингент — в большинстве это были старые алкоголики, которых выгнали из семьи. В 17 лет устроился в «Tele2» — точки были убыточные, всем было все равно, поэтому меня взяли на работу, заключив какой‑то липовый договор. Я продавал сим-карты, но чаще ничего не делал и залипал на блогеров в инстаграме. Думал, какой же я лох: люди миллионы зарабатывают, а я всего 20 тысяч в месяц. Через полгода уволился.

Я жил очень скромно, на всем экономил, поэтому к 18-летию смог накопить 300–400 тыс. рублей — откладывал еще с работы грузчиком. Могло быть больше, но иногда я отсылал деньги матери, хотя знал, что она все тратит на себя, но надеялся, вдруг Злате что‑то перепадает.

Я написал бывшему однокласснику. Он поступил в универ, ему вообще там не нравилось, и я предложил открыть бизнес. Хотел исполнить свою мечту и стать предпринимателем. Нашим стартовым капиталом были все деньги друга, которые родители оставили ему на учебу, плюс мои сбережения.

Мы решили открыть салон красоты — почему‑то нам тогда казалось, что это будет очень прибыльно. У меня был знакомый, который снимал под барбершоп пару помещений в Москве, и несколько из них пустовали. Договорились с ним арендовать помещение под процент от прибыли, а если бизнес пойдет в гору, процент будет больше. Дальше создали аккаунт в инсте: выставили работы других салонов красоты и установили очень маленькую цену. Нам реально начали писать. Мы просили предоплату, на нее оплачивали расходники. Мастеров находили на «Авито», они тоже работали за процент и, естественно, не говорили клиентам про нашу схему. Конечно, люди получали не такую прическу, как на фото, но это работало. Сначала у нас был клиент в неделю, а в какой‑то момент выручка была 300–400 тыс. рублей в месяц.

Я переехал в Новоизмайлово, снимал там студию, потому что было нереально из Серпухова ездить в салон. Мы тратили деньги на привлечение клиентов в интернете. Помню, даже просили консультацию в инсте у владельцев какого‑то успешного бизнеса.

Понятно, что рано или поздно закончатся люди, которые придут к тебе в салон, ведь твои прически очень отличаются от фото в инстаграме. Мы закидывали еще больше денег в рекламу, но это не помогло. В итоге мы просрали все деньги, а я еще и остался должен. Весь бизнес просуществовал восемь месяцев.

Я вернулся в Серпухов, понял, что нельзя сдаваться и нужно снова копить деньги. Работал логистом, продавцом-консультантом, оператором светотехники, отвечал в чатах на сайте. Я часто перегорал, иногда вставал утром и думал: «Господи, куда меня выплюнул мир?» Но как‑то крутился.

Я очень редко приезжал домой, но постоянно звонил, контролировал ситуацию. У нас с мамой были дикие скандалы, потому что она пропивала все деньги, которые я присылал. Однажды мне позвонили и сказали, что мама лежит в больнице. Я приехал домой: Злата была дома с маминым сожителем, к ним приходил участковый, органы опеки уже заинтересовались нашей семьей. Я забирал Злату к себе либо жил там. Потом мама вернулась домой и сказала, что все нормально, хотя позже оказалось, что домой она ушла сама под расписку.

Я уехал в Серпухов. Ситуация повторилась, но мне уже никто не позвонил, и Злату забрали в специальное учреждение, где приглядывают за детьми, а потом возвращают домой, сестра жила там две недели. Мама опять вышла из больницы, позвонила мне, я оплатил рентген в частной клинике. Врачи сказали, что это «почти цирроз печени». Либо она наврала мне, чтобы успокоить, либо врачи оказались некомпетентны. На самом деле там была уже третья стадия. Я купил маме лекарства. Искал, где сделать пересадку печени. Я прекрасно понимал, что это за человек, но это было не основанием забить на нее.

Мама уже не могла заботиться о Злате, и я начал думать, как оформить опеку над сестрой — других вариантов даже не рассматривал. Я понимал, что будет много сложностей, но это было единственное правильное решение. У меня есть опыт самостоятельной жизни, я умею готовить, если бы возникли финансовые проблемы, я смог бы найти выход.

Позвонил по первому же номеру в интернете, пришел в органы опеки. Они думали, что я тупой: ну какой мальчик в 19 лет захочет взять опеку над сестрой? Предложили отдать Злату в детский дом. Я отказался. Мне сказали, какие документы собрать, чтобы оформить предварительную опеку. Я вернулся домой, поговорил со знакомым юристом, у которого на тот момент снимал квартиру, а он такой добрый человек, что решил помочь мне бескорыстно.

Нужно было обойти врачей, предоставить справку о доходах, автобиографию, согласие мамы на проживание Златы со мной. Мама уже почти ничего не соображала и очень плохо себя чувствовала, поэтому была не против, что я стану опекуном Златы, говорила что, наоборот, это хорошо. Также нужно было создать хорошие условия для проживания сестры, так что все отложенные деньги я потратил на улучшение квартиры, одежду и другие вещи для Златы. Где‑то через месяц я собрал все документы, и мне «в формате одолжения» дали временную опеку над Златой на полгода. Потом эта временная опека превратилась в постоянную.

Для Златы это не было сюрпризом. Маму несколько раз забирали на скорой, у нее увеличился живот. Сестра все это видела, но, естественно, не осознавала всю серьезность ситуации. Мы вдвоем жили в квартире в Зеленограде, я сделал там небольшой ремонт, чтобы опека видела, что у нас все нормально.

Однажды мы с мамой очень откровенно поговорили. Она на трезвую голову говорила, что навидалась всякой жести, несколько раз чуть не умерла, была и в реанимации, и в коме и поняла, что больше не хочет пить, хочет измениться, найти работу. Не знаю, насколько правдивы были ее слова, она столько раз меня обманывала, но в тот момент я поверил, что она начала меняться, и думал, что будет как в кино: она поправится и станет хорошей мамой. Мы договорились, что она съездит в санаторий для алкозависимых, когда ей станет лучше.

Но у нее начался асцит брюшной полости, в животе было чуть ли не 20 килограмм жидкости. Мама постоянно кричала от боли. 24 января 2020 года она умерла. Я не испытывал большой любви к этому человеку, но когда врач позвонил и сказал о ее смерти, у меня было ощущение, что я резко встал, хотя и так стоял, к голове прилила кровь. О чувствах я особо не думал, потому что мне нужно было работать и организовывать похороны. Жил на износ. Помню, на похороны тогда пришла пара маминых собутыльников, они уже были бухие, так смешно меня обняли и пробубнили: «Женек, если что надо, ты обращайся!»

Злата, конечно, не была на похоронах, я о смерти мамы вообще не особо хотел ей говорить. Мне в опеке потом сказали, что лучше все-таки рассказать. Я объяснил ей, что мама умерла, она на небесах, у нее все будет хорошо. Она поплакала, но уже отвыкла от мамы, адаптировалась к другой жизни. Ну, и она маленькая была, лет семь, поэтому еще не особо понимала, что такое смерть. Когда ты взрослый, ты это болезненнее переживаешь, чем будучи ребенком. Осознание к ней пока не пришло.

Родителей я похоронил вместе, хотя это было сложно сделать, потому что папина могила на каком‑то семейно-родовом кладбище и там не родственников хоронить рядом нельзя. А они ведь развелись. Я себе все мозги сделал, но все-таки добился своего.

После маминой смерти выяснилось, что она прописала в нашей квартире больше 20 человек и получила за это условный срок. За каждого из этих фиктивных жильцов управляющая компания списывала деньги по двойной норме горячей и холодной воды, и счета за коммуналку каждый месяц выходили космические — 20–35 тыс. рублей. Естественно, их никто не оплачивал, и в итоге накопился огромный долг — больше миллиона рублей. Оказалось, что с 13 лет у нас с мамой был общий лицевой счет, соответственно, все коммунальные долги перешли на меня.

И вновь мне помог бывший арендодатель-юрист, который объяснил, что долги, накопленные за время, пока я был несовершеннолетним, можно частично списать. У меня получилось это сделать, долг уменьшился до 450 тыс. рублей, я его потихоньку выплачиваю. Я знал, что нам могут вырубить электричество, газ, не стал этого дожидаться, и мы со Златкой переехали. За новую квартиру я плачу 30 тыс., старую сдаем за 25. Благодаря тому что я ежемесячно выплачиваю долги, там ничего не отключают, но возвращаться мы туда не планируем. Да, я доплачиваю 5000, но здесь квартира гораздо лучше — больше и с хорошим ремонтом.

Я интроверт и люблю побыть в одиночестве, а Злата всегда была очень открытой, веселой, общительной, так что нам поначалу было сложно и непривычно, но потом мы притерлись друг к другу.

Когда я только забрал Злату, у нее была отстойная одежда, поэтому мы по три часа ходили по торговым центрам и выбирали ей новую — себе-то я за 30 минут могу найти все что надо, а сестра очень избирательна в этом плане. Еще мы распределили вещи в шкафу — повседневная одежда, домашняя одежда, одежда для мероприятий, чтобы быть красивой, или одежда для мероприятий, чтобы было удобно. А то помню, мы на скалолазание пошли и она надела модную юбку — конечно, у нее все просвечивало. При этом я хочу, чтобы Злата сама училась принимать решения. Я свои 9 лет отжил, поэтому она должна прожить свои 9 лет в тех платьях и колготках, которые хочет.

До того как я стал опекуном Златы, ее здоровьем никто не занимался. Весной прошлого года Злата пожаловалась, что стала хуже видеть. Оказалось, что у нее панувеит обоих глаз — такая грозная форма воспаления сосудистой оболочки глаза. Это хроническое заболевание, в данном случае оно не лечится, потому что у него неясная этиология, непонятно, откуда и как оно возникло. По идее, когда она вырастет, должно быть полегче, а пока мы должны его сдерживать. Из‑за него у Златы постоянно воспаляются глаза, образовались катаракты — на глаза находит пелена, которая мешает видеть, — во время первой госпитализации в июне у Златы было 20% общего зрения левого глаза и 40% общего зрения правого глаза. Благодаря каплям, уколам, лекарствам, мазям зрение восстановилось до 70%.

Не так давно мы выяснили, что проблемы с глазами вызваны ревматоидным артритом, для его лечения мы каждую неделю ездим на уколы сильного гормонального препарата, и так до 18 лет — мы надеемся, что к этому моменту артрит войдет в ремиссию и, соответственно, панувеит тоже.

Я считаю, что есть две модели воспитания: порицательная и поощрительная. Я больше поддерживаю вторую.

В общем, я за любые телодвижения, самостоятельность, пробование себя в чем‑то новом.

У нас нет ультиматумов, только диалог. Иногда, конечно, доводы 9-летнего ребенка слушать — такое себе, кажется, что ты в этом вопросе самый умный, но все равно говоришь, объясняешь и в итоге приходишь к какому‑то общему с ней знаменателю. Например, задали в школе что‑то нарисовать, а Злата не хочет, я не буду говорить ей: «Какой ты несносный ребенок», а постараюсь понять, почему так. Я очень приветствую выражение любых эмоций, открытость, если ты с чем‑то сталкиваешься — плохим или хорошим, сразу делишься этим.

Злата — очень спокойный ребенок, кроме того, я для нее очень большой авторитет, она делает все, что я говорю. Мне, наверное, повезло в этом плане. Ну поначалу ей было лень, допустим, убирать за собой посуду или застилать кровать, мы много раз обсуждали, почему это важно, сейчас она уже без напоминаний делает такие базовые вещи. Бывает, что заиграется или разбалуется, в таком случае я просто прерываю веселье и начинаю диалог. Думаю, это тупняк какой‑то орать на ребенка, я себе такого не позволяю.

Злата для своего возраста очень самостоятельная: она моет посуду, убирается в комнате, кормит кота, выбирает одежду и игрушки. Когда я болел, она мне лекарства приносила, как‑то заботилась. Не так давно она начала учиться распоряжаться деньгами. Мне хочется, чтобы она отходила от концепции, будто игрушки или сладости берутся из какого‑то магического ящика Пандоры. Я даю ей на карманные расходы 500 рублей в неделю, и она сама решает, копить ли ей, потратить ли все в первый день или постепенно.

Пока Злата еще маленькая, круг ее тем для разговора ограничен, то есть она еще не задавала каких‑то неудобных вопросов, где я бы запнулся или не знал, как реагировать. Хотя вот о ее симпатиях к мальчикам мне трудно слушать — она для меня принцесса, а тут какой‑то пацан непонятный, мне аж не по себе. Я ее выслушаю всегда, конечно, но не раскручиваю этот диалог, еще рано.

Злата любит пошутить, думаю, у нее характер такой, с приколом будет. Естественно, пока все шутки она перенимает от меня. К примеру, у нас дома живет кот, и я как‑то сказал Злате: «У меня для тебя сюрприз», она радостная из комнаты выбежала, а ей за котом нужно убрать. И она мне потом отомстила. Мы готовили блины, вся кухня была грязная, мы муку просыпали… Я вечером лежал, уже забыл про эти кухни, эти блины, залипал в тикток. Слышу, Злата зовет, говорит, что приготовила мне сюрприз. Выхожу, а меня ждала грязная кухня. Еще я как‑то сидел на диете, она сделала какао, оставила его у меня, а потом такая: «Ой, забыла его забрать» — и прям с подноса утащила.

Распорядок дня во время учебного года у нас выглядит так: мы просыпаемся, Злата самостоятельно собирается в школу — разогревает еду, умывается, одевается, собирает портфель, кормит кота, поливает бонсай в своей комнате. Дальше она зовет меня, я веду ее в школу, мы с ней общаемся по дороге, я Злате наставления какие‑то даю, что вот, давай проживем этот день хорошо, в конце дня взвесим успехи и посмотрим, чего мы добились, какие эмоции испытали. После я прихожу домой, ложусь спать, встаю, ругаю себя за, то что опять так поздно проснулся, работаю. Забираю Злату из школы, мы с ней проводим время, играем, болтаем, обедаем. Проверяем уроки, потом Злата читает книжку — 20–30 страниц, просто чтобы скорость чтения набивать.

Я продолжаю работать, а Злата занимается своими делами — играет, что‑то смотрит. Если это те дела, которые требуют моего участия, то я по возможности вовлекаюсь в них: попить чай, съездить в торговый центр, погулять. После этого мы ужинаем, я под конец дня уже упахиваюсь и залипаю в какие‑нибудь видосы. Готовлю Злату ко сну.

Потом Златка ложится спать, а я иду дальше либо работать, либо поглощать какой‑нибудь контент.

Злате не очень нравится ходить в школу — она много пропустила из‑за болезни и немножко отстала от программы, и ей в принципе лень. Я пытаюсь помогать с домашкой, но мне это очень тяжело дается. У меня школа до сих пор ассоциируется с чем‑то неприятным, часто снится, как я сижу на уроке и не понимаю, что я тут делаю, почему не иду работать, а слушаю людей, которые ненавидят детей. И чувство еще такое, что меня заперли, я в ужасе просыпаюсь.

Злата в основном учится на четверки, но это начальная школа, тут оценки детские еще. Двойки-тройки тоже бывают, я понимаю, в каких моментах она знала и просто забила или поленилась, и объясняю, что не мне приходить в школу и что‑то переписывать и кое-кому не в кайф будет это делать. Ну вызовут меня в школу, я там посижу, покиваю, а потом пойду домой. То есть это твои вопросы, тебе их нужно решать, поэтому давай не тупи в этом плане.

Я состою в родительских чатах в вотсапе, не уверен, знают ли родители, кем я прихожусь Злате. Я особо это никогда не афишировал. Иногда меня называли папой Златы, очень осторожно и в замешательстве. Кто‑то спрашивал, кто я, а потом говорил: «А я думала, как это так, что же, у вас ребенок в 10 лет появился?»

За это время Злата, конечно, очень изменилась. В шесть лет она была прямо ребенком, на детской площадке восхищалась: «Уууууу! Божья коровка!» Сейчас у нее подростковые интересы — музыка, одежда, тикток. Конечно, Злата еще играет в игрушки, но уже разыгрывает какие‑то сценки из школы, ситуации, кто кому нравится. У нас есть и куклы, и «Лего», и машинки — мы трассу купили, запускаем их через всю квартиру. Мы регулярно мочимся подушками, я вообще стараюсь внедрять в наши игры соревновательный момент. Иногда приходится, конечно, играть в куклы и отыгрывать какую‑то там Стефани, которая влюбилась в Джейкоба, это жестко.

Бывает в торговых центрах Злата выпрашивает у меня косметику, не для ежедневного использования, а просто для опыта. Она же смотрит тикток, видит всякие маски, патчи под глаза и хочет прикоснуться к поп-культуре. Я не ограничиваю ее в таком опыте в разумных пределах. Так что мы вечно эту хрень пробуем, покупаем, потом Злате становится неинтересно, а я пользуюсь, чтобы продукт зря не выкидывать. Однажды я так целый месяц банку увлажняющего крема Dolce Milk на себя намазывал.

Злата очень любит плавание. Она хочет им заниматься, но пока из‑за проблем с глазами это под запретом. Еще ей нравится диджитал, производство какого‑то контента. Я купил Злате планшет, потому что с телефона она плохо видела, и ручку Apple Pencil. Сестра рисует, снимает видео, она хочет развиваться в этом направлении.

Если говорить обо мне, то у меня сейчас нет увлечений. Я стал, как мне кажется, неинтересным человеком за время, когда я работал на трех работах, разбирался с опекой, думал, как улучшить нашу со Златой жизнь. Еще у меня есть такой психологический момент: большинство людей живут от хорошего к лучшему, я же живу от плохого к идеальному. И сейчас я до сих пор в той стадии, что нужно немножко поработать и потом все будет хорошо, можно будет отдохнуть, заняться чем‑нибудь своим.

Мой блог появился, потому что Злата хотела поснимать угарные видео. Я посмотрел, что у нас выходит, показалось, что это неплохо, но не думал, что инстаграм — моя история. Там в основном хотят видеть красивую, богатую жизнь, развлекательный контент, а я какой‑то лох — чем я могу заинтересовать? Но решил, что могу попробовать просто быть собой. Да, я не богатый, не уверенный в себе, не качок. У меня вот такой бэкграунд. И нашлись люди, которые откликнулись. Блог начал расти, я понял, что мог бы вкладывать какие‑то финансы в его продвижение, а блогерство может стать профессией. И это сработало, потому что я и до этого занимался маркетингом и в принципе у нас такая история, которая, как оказалось позже, легко продвигается. Блог начал приносить деньги где‑то через год, сначала я вообще не рассматривал его как источник дохода.

За год-полтора я набрал 250 тыс. подписчиков. Злата не считает, что мы какие‑то популярные блогеры: мы живем не в Москве, нас редко узнают, но, когда узнают, мы радуемся. Хейтеры есть, но их немного. Думаю, это связано с тем, что я открыто говорю о каких‑то табуированных вещах — о проживании смерти, например. У некоторых создается впечатление, что мы хотим набрать популярность на нашей истории. А почему бы мне не рассказывать про опыт, который я действительно пережил? Это мое авторское право, и я на свою историю и на свою жизнь имею все права, чтобы как угодно об этом говорить.

Сейчас наш доход складывается из блога, моей основной работы (я занимаюсь упаковкой аккаунтов и маркетингом), сдачи квартиры, пенсии и разных пособий. Получается не так много, но нам хватает. Трачусь я на аренду, выплату долга по старой квартире, еду, Златину продленку. Много денег уходит на здоровье сестры: больницы, капли, реабилитация. Плюс улучшение текущих жизненных условий: одежда, игрушки, электроника, покупки для дома. Стараюсь поддерживать Златины молодежные запросы.

Еще один важный пункт расходов — благотворительность: я перевожу 5000–10 000 в разные фонды. Все, что остается, я откладываю — хочу накопить Златке на квартиру к ее 18-летию. Я знаю, что сиротам положено жилье, но не могу рисковать благополучием ребенка и рассчитывать на помощь государства, поэтому взял ситуацию в свои руки.

Я с 18 лет работал волонтером, приходил к детям в больницы — играл, рисовал, читал, навещал стариков и общался с ними, рубился в карты и шахматы. Старался 10% от зарплаты отдавать в разные благотворительные фонды. Еще ездил в детские дома — сначала подрабатывал грузчиком или искал аниматоров, потом уже сам начал придумывать мероприятия, дарить детям подарки на Новый год, причем не только сладости и игрушки — через блог я организовывал сборы на бытовые вещи: тумбочки, кровати, инвалидные коляски.

Я объяснял Злате, что люди мне очень помогли в свое время, например тот же юрист, и я не знаю, где был бы без их отзывчивости. Говорил, что мы общество и чем больше будет счастливых людей, тем быстрее человечество придет к процветанию. Мы стали ездить в детские дома вместе, делать небольшие праздники по поводу и без, привозить кукол, хорошую одежду, которую не носим, вкусняшки. Когда я увидел, как Злата общается с детьми в детском доме, осознал, что я не просто кормлю ее и вожу в школу, а что она начинает формироваться как личность — со своими характером, взглядами, желаниями, жизненными установками.

Исполнилось мое желание, то, чего я больше всего хотел, — растить Злату в достатке и счастье. Мы каждый день говорим, что любим друг друга, у нас отличная семья, и Злата никогда не комплексовала, что наша семья именно такая.

Я горжусь тем, что у меня хватило мужества и сил, чтобы пройти это. В планах — продолжать работать, развиваться в волонтерских проектах, подтянуть свое и Златино здоровье. Главное, сделать так, чтобы Злата выросла образованным, открытым, сильным и самостоятельным человеком, раскрылась со своими интересами и увлечениями, стала такой, какой мечтает.