«Я просто терпела и плакала»: история женщины, которая растила сына в колонии

Сейчас в России под ведомством ФСИН содержатся 355 детей, сколько беременных — неизвестно. Во время карантина многие дома ребенка при колониях приостановили посещения, и женщины не виделись с детьми месяцами. Большинство из них осуждены за ненасильственные преступления.

25 мая Элла вышла на свободу с девятимесячным сыном Ярославом из исправительной колонии № 18 в Азове. Одной из немногих, где есть совместное проживание заключенных матерей с детьми.

Этот материал вышел благодаря фонду помощи женщинам и детям в заключении «Протяни руку». Эллу, как и многих других женщин по всей России, встретили у ворот колонии волонтеры и сотрудники фонда в рамках программы «Дорожный комплект».

Впервые я попала в тюрьму из‑за наркотиков в 14 лет, это была колония для несовершеннолетних в Ростовской области. В 2000 году там было ужасно. Изнасилований не было, но нас избивали, очень сильно и жестоко. Шестеро сотрудников колонии могли залететь в камеру, схватить нас за руки и за ноги и начать бить дубинками до черноты. На осмотре мы показывали медикам черные спины, ягодицы, ноги — мы же все были детьми, — и ничего [не происходило]. Они отвечали: «Что? Где? Ничего не видим».

Когда я сидела «на малолетке» (в камере СИЗО для несовершеннолетних. — Прим. ред.), все, кто был в ней, заболели чесоткой в запущенной форме. У нас появились гнойные язвы по всему телу. Они лопались, прилипали к вещам, вместе с одеждой можно было оторвать кусок кожи. Мы были как прокаженные. Когда я освободилась, мама отвезла меня в больницу. Врачи были в шоке. Спрашивали, где я вообще подхватила такое заболевание? Откуда оно у ребенка в наше время?

Никто из семьи никогда меня не поддерживал. Родители давно разведены. Иногда папа приезжал навестить меня, если был трезвым. С ним отношения лучше, он хотя бы со мной общается. Сейчас он уже старенький, живет в Ростове.

С мамой и старшей сестрой мы уже много лет не общаемся. Для них я «воровка и наркоманка, человек-позор», они считают, что «лучше бы меня не было». Когда в 18 лет я меняла паспорт в колонии, они попросили написать заявление, что я хочу выписаться из квартиры. Обещали прописать обратно, когда я получу новый паспорт, но этого не случилось. Так я осталась без жилья и потеряла все шансы на нормальную жизнь. Даже если после колонии хочется начать все заново, то куда идти? Чтобы устроиться на работу или снять жилье, в паспорте должна стоять прописка. У меня был пустой лист, из‑за этого мне везде отказывали.

Я не видела смысла в жизни. Шла обратно к старым друзьям, которые живут в притоне. Конечно, происходило все то же самое — наркотики. Даже если первые два месяца я не употребляла и никуда не лезла, то потом наступал момент, когда я просто не выдерживала.

Когда я попала в колонию во второй раз, при обследовании в СИЗО у меня нашли ВИЧ. Я пыталась бросить [наркотики] несколько раз. Среда, в которой я выросла, очень затягивает. Сейчас я понимаю, что главное — не опускать руки и верить в себя. Рядом есть люди, которые готовы поддержать, надо их только найти. Важно, чтобы с тобой общались как с человеком.

С отцом моего ребенка мы познакомились в общей компании, он тоже был наркопотребителем, и, когда он бросил меня, идти мне было некуда. Я не знала, что мне делать. Ростов-на-Дону закрыли на карантин, у меня была ломка, но я хотела побороть зависимость ради будущего сына. Это был апрель 2020 года. Подруга посоветовала обратиться к верующим (баптистский реабилитационный центр для наркозависимых. — Прим. ред.). Я позвонила, они приехали и забрали меня к себе.

В центре мне помогли восстановить документы (паспорт, медицинский полис, СНИЛС) и оплатить штрафы. Я была на пятом месяце беременности и с ВИЧ, очень плохо себя чувствовала. У меня начались проблемы со здоровьем. Они возились со мной и помогали получить терапию, чтобы ребенок родился здоровым. Однажды на служение приехали женщина по имени Настя, ее муж Виталий и трое детей. Мы познакомились и начали общаться. Они постоянно поддерживали меня. Виталий тоже несколько раз сидел в колонии, а потом пришел к вере.

Через несколько месяцев я узнала, что я в розыске по делу 2018 года о краже. Тогда я пришла к руководителю центра и сказала про это. Никто не заставлял меня сдаваться, мы просто поговорили и решили: куда бежать-то? Поняла, что если не приду в полицию сейчас, то потом меня найдут в больнице после родов (это маловероятно, так как полиция не отслеживает рожениц в роддомах, если речь не идет о серьезном/насильственном преступлении). Мне хотелось оставить все в прошлом, сбросить этот груз. 

Я собрала вещи и пошла в отделение. Там на меня посмотрели как на дуру. Пробили по базе и ответили: «Да, действительно, вы в розыске». Дали мне подписку о невыезде и назначили наказание в виде лишения свободы в колонии-поселении Каменск-Шахтинска (это более мягкий вид наказания, чем колония общего режима. — Прим. ред.), я должна была приехать туда самоходом (самостоятельно, а не конвоем. — Прим. ред.). Настя все это время меня поддерживала, она же помогла доехать.

Когда пришло время рожать, меня с конвоем отвезли из колонии-поселения в роддом. Там ужасно ко мне относились. Врачи говорили, что я «наркоманка, зечка», что «здоровые и хорошие родить не могут, а вы нарожаете таких же».

Я пробыла в роддоме три дня, потом меня увезли обратно в колонию-поселение. Но у меня все еще были швы, поэтому меня отправили в тюремную больницу в Ростове. Сын Ярик пробыл в роддоме месяц, а потом его увезли в дом ребенка (учреждение, в котором содержатся дети осужденных женщин. — Прим. ред.).

Я пробыла в колонии-поселении в Каменске-Шахтинском с июля 2020-го по март 2021 года. Я впервые увидела Ярика, только когда ему исполнилось четыре месяца. Смотрела на сына примерно три минуты через окно, пока его держала нянечка. Меня и еще трех мам не пускали внутрь, мы стояли на улице в холод и дождь.

Другие женщины вообще не видели своих детей до моего появления. Когда после родов прошел месяц, потом второй и третий, я начала скандалить. Звонила подруге Насте и рассказывала, что мы не видим детей, хотя сотрудники обещали полноценное посещение на три часа два раза в месяц. Она стала разговаривать с ГУ ФСИН, ОНК (общественная наблюдательная комиссия). Сотрудники колонии, которые слушали наши разговоры по телефону, тоже поняли, что я не собираюсь сдаваться. Говорили: «Зачем жалуетесь, мы сейчас вас вывезем [к ребенку]». После этого нас начали раз в месяц отвозить к дому ребенка и показывать детей через окно.

Начальница отдела подходила и говорила: «Напишите заявление, что просите отвезти вас в дом ребенка, чтобы посетить сына». Через несколько дней его подписывал начальник колонии-поселения, и нас, четырех женщин из отряда, сажали в уазик и везли к детям.

Я постоянно плакала, просила увидеться с сыном, даже отказывалась от работы и два раза сидела за это в ШИЗО (штрафной изолятор, в который помещают нарушителей режима. — Прим. ред.). Хотела перевестись туда, где буду содержаться вместе с Яриком, но суд все переносили (заявление о смене режима на более строгий рассматривается в суде. — Прим. ред.). Не могла перетерпеть, думала только о том, что должна забрать ребенка в ту колонию, где буду вместе с ним. Он рос и начинал понимать, что мамы нет рядом.

После решения суда о перережиме меня этапировали (передвижение осужденных конвоем. — Прим. ред.) в колонию общего режима, потому что в ней есть совместное проживание. В первый раз я взяла сына на руки, когда ему было восемь месяцев. Сейчас он узнает меня, а что бы было, если бы я дотянула?

Меня перевели в исправительную колонию № 18 в Азове в марте 2021 года. Как только я приехала туда, то сразу попросила помочь забрать ребенка. Начальница учреждения сказала, что уже решает этот вопрос. Ярика привезли ко мне в апреле — я чуть не сошла с ума от счастья. Постоянно целовала его, плакала, не спускала с рук.

Там со мной жили еще 28 матерей, нас не заставляли работать. Подъем был в шесть утра, Ярик в это время еще спал, потом я его кормила и прибирала комнату, чтобы, когда он ползал, ни за что не зацепился. В комнате было очень тепло. А дальше был выбор: пойти с ним в игровую комнату (ее оборудовал фонд «Протяни руку». — Прим. ред.) или на детскую площадку. Она была огромной, с кучей разных красивых горочек. Коляски тоже были хорошие. Еще в игровой можно было смотреть мультики. Были разные игрушки, лошадки-качалки. Я купала сына, играла с ним. Потом Ярик спал, а когда просыпался, мы ели и проводили время вместе.

Я не представляла, что могут быть такие хорошие условия, и до конца не понимала, как все будет устроено, ждала подвоха. Думала, здесь будет какое‑то посещение (речь о посещении детей на несколько часов, распространенная практика для колоний, в которых нет совместного проживания. — Прим. ред.), что буду жить в отряде с другими заключенными, а не вместе с Яриком. Я была готова даже на это, потому что забрать ребенка из колонии-поселения, где я была раньше, практически невозможно. Это большая проблема — нужны свое жилье и официальное трудоустройство. Обычно женщины не забирают оттуда своих детей, у многих просто нет такой возможности.

С отцом Ярика я не общаюсь, потому что он не захотел бросать наркотики. Когда я пошла сдаваться в полицию, он был в Воронеже. Я позвонила ему, чтобы рассказать, что беременна от него, бросила наркотики и скоро уеду на зону, а он ответил: «Будь счастлива, постарайся меня забыть. Решай свои проблемы сама».

Часто у женщин есть партнеры на воле, но такие, что лучше б их не было. В колонии-поселении до сих пор сидит мама, которая хочет развестись, но не может. Сначала муж ей помогал, ездил на свидания, а потом перестал. Сейчас подходит срок отдавать ребенка, так как ему скоро три года (дети содержатся в доме ребенка при колонии до трех лет, затем их должны забрать родственники или они отправляются в детский дом. — Прим. ред.).

Есть, конечно, и те, кого ждут. У нас были телефоны, видеозвонки через «Зонателеком» (это одна из самых прогрессивных практик, есть только в некоторых колониях. — Прим. ред.) и неограниченное время для общения с родственниками. Была девушка, которая постоянно созванивалась с мужем и показывала ему ребенка.

Такие условия очень помогают подготовиться к жизни на воле. Это не сравнить с тем, что было в колонии-поселении. Если бы вы меня там увидели, то были бы в шоке. Не было вообще никаких условий. Ледяная вода и такой холод, что мы даже ели в пальто, шапках и сапогах. Сто человек в отряде, питание ужасное, один туалет на всех. Не было нормального магазина, медобслуживания — ничего.

Мне всегда было сложно адаптироваться на воле, потому что никого не было рядом. На зоне ты как робот, ты деградируешь — там думают за тебя. Вся жизнь по режиму: подъем, завтрак, работа, обед, снова работа, ужин и отбой. В личное время можно помыться, почитать или посмотреть телевизор. Все. Даже разговоры одни и те же. А здесь [на воле] ты живешь сама, и нужен тот, кто поможет снова влиться в социум. Сейчас мне проблематично даже перейти дорогу, потому что я от этого отвыкла. Но я чувствую, что есть возможность начать все сначала. В колонии мне даже оформили материнский капитал.

Настя с Виталием, с которыми мы познакомились еще до тюремного заключения, помогают мне до сих пор. Они не могли приезжать на свидания, потому что был карантин, но присылали посылки, делали денежные переводы и доставали мне медикаменты. Один раз у меня резко упал гемоглобин, и нужны были очень дорогостоящие лекарства. Они нашли батюшку, переводили ему деньги, он покупал все необходимое и вез ко мне в колонию-поселение. В тот момент я была на последнем месяце беременности. Они очень много для меня сделали. Я вообще не думала, что такое возможно. Сейчас я счастлива. Если вы ошиблись и попали на зону, то не опускайте руки. Обязательно стучитесь во все двери и ищите поддержку.

Главное, чего не хватает женщинам в колониях, — это поддержка близких и бережное отношение. Все это зависит от сотрудников учреждения. Кто‑то примет во внимание, что женщина ждет ребенка, а кто‑то нет. Мы знаем случаи, когда беременных заставляли работать на производстве уже на серьезном сроке. Наверное, нам никогда не удастся понять этих людей. Если говорить о материальной части, то, к сожалению, женщинам до сих пор не хватает базовых вещей: гигиенических средств, послеродовых прокладок, вещей для ухода за новорожденным малышом.

Мы запустили программу «Набор будущей мамы» как раз потому, что в СИЗО и колониях многого не хватает. Беременным положена повышенная норма питания, но это не роскошные обеды, а дополнительный стакан молока и хлеб. ФСИН — очень закрытая система, и НКО не могут узнать про нужды заключенных и тем более повлиять на условия без воли администрации конкретной колонии. В России есть 13 исправительных колоний для женщин с домами ребенка, и, к сожалению, не все из них идут на контакт.

Мы давно поддерживаем связь с колонией в Азове, и там действительно одни из лучших условий. Есть совместное проживание, когда матери живут с детьми в отдельном здании и под присмотром социальных работниц проводят весь день вместе. Так они учатся быть матерями.

Все женщины, которых встречают наши сотрудники или волонтеры в рамках программы «Дорожный комплект», отбывали наказание за ненасильственные преступления: обычно это экономические статьи или те, что связаны с наркотиками. Конечно, хочется, чтобы для беременных и матерей с детьми выбирали другие меры наказания. Со своей стороны мы делаем все, чтобы поддержать маму и малыша после выхода на свободу.

Вместе с правозащитниками и профильными НКО мы подняли этот вопрос на государственном уровне, и нас услышали. Сейчас в половине колоний, где содержатся женщины с детьми, есть совместное проживание. Наша задача — максимально приблизить условия жизни матерей и их детей к гуманистическим стандартам.

Расти без мамы — большой стресс, который мешает нормальному развитию ребенка. Дети ведь ни в чем не виноваты. С другой стороны, если женщины не могут ежедневно быть рядом с ними, то большинство из них не научатся быть матерями. Между ними не появится та связь, которая должна сформироваться.

В тех колониях, где нет совместного проживания, дети живут вместе, обычно их не больше 30. Рядом всегда есть нянечки. По сути, это маленький детдом на территории колонии, только иногда детей посещают мамы. Так проходит три года, затем ребенка либо забирают под опеку родственники, либо отправляют в детдом. Матерей не лишают родительских прав, просто забрать ребенка сложно: [после выхода из колонии] нужно найти подходящее жилье и официальное трудоустройство. Можно догадаться, у скольких бывших заключенных получается сделать это в короткий срок.

Есть такая максима, которую часто вспоминают, говоря о детях с очень трудным детством, выросших сильными, свободными, состоявшимися людьми. Эти дети говорят, оглядываясь назад, что было достаточно одного неравнодушного человека, чтобы компенсировать всю эту неблагополучность.

Заключенные, как «спецконтингент», должны быть изолированы от контакта с другими роженицами, поэтому для них выделяют отдельные палаты. Тем удивительнее редкие, но достойные случаи, когда врачи встают на сторону девушек из колоний. Например, они не выписывают тех беременных женщин, кого нельзя, а кладут на сохранение. Это же кошмар для ФСИН — держать конвой в больнице. Зато есть примеры, когда такие мамы живут с детьми уже на воле, а их могло бы вообще не быть.

По закону медпомощь в колониях доступна, но специальные условия и права появляются, только когда подтверждается факт беременности. Это дико невыгодно администрации, и подтвердить его может гинеколог или живот. И того и другого женщина может ждать очень долго. Бывает, что, даже если в магазине при колонии есть тесты на беременность и девушка придет к фельдшеру с положительным результатом, это не будет доказательством.

В «вольную» больницу можно попасть только при угрозе выкидыша, кровотечении, но и для этого надо очень сильно качать права. В нормальном состоянии туда повезут, когда отойдут воды, а если выкидыш происходит, его никто не документирует.

Хороший вопрос — а где отцы на воле? В мужской гендерной социализации подразумевается, что мужчине нужна постоянная обслуга и исполнительница супружеских обязательств. Если ее нет или она в местах лишения свободы, надо найти новую. Учитывая процент неполных семей и общий долг по алиментам в России (152 млрд рублей), вовлеченный отец — большая редкость.

Ребенка нельзя разлучать с мамой до трех лет, но и людей пытать нельзя. Поэтому здесь вступает в силу человеческий фактор: все зависит от политики администрации и от тех, кто работает с детьми. После подтверждения беременности женщин часто уговаривают сделать аборт. Дети, конечно, не нужны системе, и есть некоторый смысл в том, чтобы не рожать в местах лишения свободы, но давление на мать говорит о многом.

Есть места, где женщина может спать, гулять с ребенком, играть с ним. Есть места, где все это доступно только после перевыполнения трудового плана. Но надо понимать, что привязанность между женщиной и ребенком нарушится в любом случае. Мама ходит строем, маму забирают, мама часто в депрессии. Конечно, любовь побеждает все, но вопреки системе и обстоятельствам, а не благодаря.

Есть эксперимент, когда сравнивали развитие младенцев в детском доме, где их посещали только медицинские сотрудники, и в доме ребенка при тюрьме, где к ним приходили еще и мамы, но на ограниченное время. При контакте с родителем ребенок развивался, а в полной изоляции — практически нет.

Наша пенитенциарная система построена так, что множество женщин просто возвращается за решетку. Они не могут найти помощь в социализации и работу, даже если ищут их годами. В какой‑то момент надо кормить ребенка, ты крадешь батон и опять отправляешься в колонию.

Кроме того, есть огромная проблема с тем, что роженицу увозят обратно на зону через пару часов, а ребенок остается в больнице иногда на неделю или на месяц. Это не способствует образованию той привязанности, которая складывается дома. Женщине и ребенку приходится строить отношения, опять же, вопреки, а не благодаря, потому что весь тот эволюционный багаж, который есть у вольных матерей, отбирает система, и связь между ними может быть слабее.

Можно поддержать фонд «Протяни руку», который ведет свою деятельность уже семь лет. На его сайте вы можете найти программу или проект, который отзовется именно вам, или стать волонтером фонда и встречать женщин с детьми на воле.

Также вы можете поддержать центр содействия реформе уголовного правосудия «Тюрьма и воля» — старейшую организацию, которая помогает заключенным. Каждый месяц к ним приходят письма от тех, кто находится в неволе. Волонтеры собирают посылки с гуманитарной помощью для женщин в колониях, поддерживают с ними переписку, предоставляют одежду и помогают тем, кто вышел на свободу.