«Избивали и заставляли работать»: истории людей, переживших трудовое рабство

В рабстве я провел восемь месяцев. До того как попасть туда, я был водителем спецтехники в Ставрополе. У меня в жизни произошла неприятная штука: случился инсульт, и я сильно заболел. Начались трудности с поиском работы — из‑за проблем со здоровьем мне везде отказывали. И однажды я случайно познакомился с людьми у продуктового магазина. Они предложили мне уехать на заработки в поля в Ростовской области. Я доверился и согласился, потому что был в отчаянии. И попал туда, где никому не хотелось бы оказаться.

Спустя несколько дней работы я осознал, что оказался в трудовом рабстве у цыган, которые держат несколько домовладений в Ставропольском крае и Ростовской области. Первое время я надеялся, что за работу заплатят. В итоге мне пообещали, что я отработаю сумму, за которую меня привезли, и отпустят. Я поверил. Вел себя хорошо, старался. Спрятал телефон и паспорт, поэтому личные вещи у меня отобрать не успели.

Я сразу показал, что парень непростой, в обиду себя не дам. Все видели, что я постоянно вооружен холодным оружием, и поэтому опасались меня. К счастью, применять его не приходилось. Я был довольно агрессивен и сразу обозначил, что никому его не отдам — это было мое средство защиты.

Жили мы в Новотроицкой станице. Заправлял там всем цыган Михаил. На первом этаже двухэтажного дома размещались 22 человека. Условия были ужасными: теснота, матрасы вместо кроватей, которые стояли вплотную друг к другу, нехватка воды. На заднем дворе располагалось кладбище. Второй этаж занимали два брата, нас туда не пускали. Они были очень агрессивными. У них было трое помощников, которые находились там по своей воле, их называли шестерками. Они стучали на нас, как только мы косячили или отлынивали от работы. У них были особые привилегии перед нами: например, им разрешалось гулять и, в принципе, вести свободный образ жизни. По ходу, им было негде ночевать, и они работали за еду и жилье.

В шесть утра нас будили. Санузел один, а нас 22. Если успеешь сходить в туалет за полчаса — молодец, если нет — твои проблемы. Мы умывались, пили чай, затем за нами приезжала «газель», сигналила со двора, и нужно было быстро загрузиться и уехать на поле. Пахали в теплицах и на полях по 10–12 часов — то собирали помидоры и кабачки, то пололи грядки.

Фермеры, которые работали рядом, подкармливали нас молочными продуктами — делились с теми, кто был совсем худой и по кому было видно, что силы на исходе. В доме нас кормили, но этого не хватало. В основном давали готовую еду на сале. Мяса мы даже не видели.

Среди нас было несколько человек, неспособных к физическому труду по состоянию здоровья. Я, например, был после инсульта, и врачи вообще прописали мне постельный режим. У товарища из Ставрополя часто случались приступы эпилепсии, но ему не вызывали скорую и не увозили с поля, а просто велели отлежаться в кустах. Он будто не соображал, что происходит, — страшное зрелище. Другие ребята рассказывали, что как‑то девушка рожала прямо в поле, без врачей. А при мне женщину с большим сроком беременности заставляли днями пахать грядки. Но потом «хозяин» сказал, что расплатился за нее, и она может быть свободна.

И это не единственный случай. Нам постоянно угрожали и говорили: «Попробуете сбежать — мы вас поймаем, переломаем ноги и руки». За восемь месяцев трое сбежали оттуда.

Участковые и оперуполномоченный были заодно с преступниками. Мне рассказывали, что за вознаграждение полиция искала сбежавших и привлекала их к уголовной ответственности — якобы они разбили форточку, залезли в коттедж, ограбили его и скрылись. На самом деле это было во время побега. Полиция несколько раз приезжала к нам в дом, делала вид, что расследует преступление, но в итоге конфликт заминали.

Там было всего двое человек, с которыми я близко общался. Первый парень получил травму в полях, из‑за этого его продали и увезли неизвестно куда. Второй до сих пор находится в рабстве.

Местные жители не подозревали, что нас держат в рабстве. Они думали, что мы простые рабочие. За разговоры с другими людьми наказывали силой, поэтому я никому об этом не рассказывал. Боялся сообщить даже фермерам. Я хотел сбежать отсюда еще летом, но не осмеливался. Мне все время угрожали, что найдут и убьют. Я объяснял, что мне нужно уехать домой и лечь в больницу, ведь я после инсульта. А они отвечали: «Да зачем оно тебе надо?» Они оказывали на нас очень сильное психологическое влияние.

У меня всегда был телефон, просто я боялся им воспользоваться из‑за угроз. В итоге я попросил сестру о помощи, а она связалась с «Альтернативой» (организация, которая борется с современными рабством. — Прим. ред.). Спустя несколько месяцев они приехали за мной вместе с репортерами и меня отправили домой в Ставрополь. Это было в канун Нового года. Я был счастлив. К тому моменту я уже потерял всякую надежду на спасение.

Именно поэтому я не спешу подавать заявление в полицию. Но я считаю, что они должны быть наказаны, потому что ломают людям жизни. Из‑за них я больше не доверяю малознакомым людям. Еще и получил травму — порвал щиколотку во время работы, и никто не вызвал врача. Нога загноилась и болит. До сих пор не могу ее вылечить. Мне обидно и больно до слез. Я не могу забыть эту историю и начать жить сначала.

В трудовом рабстве я находился целый год. До того как попасть в него, я работал в Пскове на стройке. В декабре 2019 года я оказался в трудной жизненной ситуации и потерял работу. Детство провел в детдоме, и материальной помощи ни от кого ждать не приходилось. Денег не хватало, хотелось найти стабильную, хорошо оплачиваемую работу. Я увидел в интернете объявление, что строительная компания набирает маляров-штукатуров. Позвонил менеджеру, обговорил условия, купил билет и вылетел в Армению. За смену обещали 1300 рублей. Уже на месте оказалось, что я попал в «реабилитационный центр», как все его почему‑то называли. По факту это был обычный двухэтажный дом вблизи Еревана. У меня сразу отобрали телефон, но паспорт оставили. Вместе со мной там находилось еще 15 человек. Я спросил у них, почему так произошло, а мне сказали: «Знаешь, куда ты попал? В рабство. За работу здесь не платят». Я был в шоке.

Нас заставляли заниматься физическим трудом: копать ямы, разгружать фуры, помогать с переездом. Вставали в семь утра и уходили на работу в половину восьмого.

Нам вообще не платили. Мы подходили к старшему и говорили: «Давай нашу зарплату». А он отвечал, что уже отдал ее «хозяину». Я никогда его не видел, он находился в Москве. А старший — это его правая рука, который руководил рабами в Ереване.

На первом этаже частного коттеджа жили 12 мужчин и трое женщин. Парни занимались физическим трудом, а Тома, Жанна и Света — уборкой и готовкой. На втором этаже жили старший и трое его помощников, которых мы называли шестерками. 

Я очень мало ел, потому что мне не нравилось то, что нам предлагали: каша на воде, суп и макароны — вот и все, никакого мяса. Старший с помощниками покупали еду отдельно от нас — могли позволить себе молочные продукты, яйца, мясо.

В «реабилитационном центре» нужно было жить по правилам старшего: шестерки стучали, если мы нарушали их. За это им платили деньги и отпускали гулять по Еревану. Обычные рабы тоже могли стать шестерками, если хорошо выполняли все указания. Со старшим у нас были плохие отношения и вечные стычки, потому что я курил, а это было запрещено. Если слежки не было, то я подходил к друзьям на стройке и просил несколько сигарет. Мужики всегда выручали. Я часто обращался к прорабу, он давал 500 драмов (79 рублей. — Прим. ред.), и я втихаря шел в ларек.

Строители — обычные жители Армении. Они знали, что мы в рабстве, но не могли ничего сделать, потому что понимали: полиция куплена. Если нарушаешь правила или ленишься, сначала с тобой разговаривают, потом могут поднять руку. Но со мной этого не происходило, потому что я мог за себя постоять.

Если за кого‑то заступаешься, тебя могли избить. Я не общался ни с кем, кроме Жанны. Она, кстати, до сих пор пишет мне в «ВКонтакте» с просьбами о помощи. Кроме нее мне никто не нравился, потому что многие были стукачами.

На наши деньги старший оплачивал себе отпуска, хвастался новой машиной, дорогой одеждой и фотографиями из‑за границы. При этом некоторые рабы заступились за него — он мог выпустить погулять по Еревану и решал, кто и где будет работать.

У нас в команде был армянин Гриша, он перенес операцию на сердце, и ему нельзя было носить тяжести. Он говорил об этом старшему, но тот заставлял его работать на стройке, таскать цемент. Угрожал, что если Гриша сбежит, то он найдет его и покалечит. Просто так из реабилитационного центра никого не отпускали. Когда человек сбегал, его искали. Если находили — было только хуже. Привозили обратно, избивали и снова заставляли работать. Им же нужна рабочая сила.

К тому же идти было некуда: денег, документов, телефона и знакомых нет, полиция не поможет. Все понимали, что даже если человек сбежит, то, скорее всего, вернется за неимением выбора. Если кто‑то пытался уйти и устроиться на настоящую работу, старший звонил туда и говорил: «Его не берите, он наш».

Спустя несколько месяцев мне вернули телефон и разрешили пользоваться интернетом. Я собрал вещи и, пока все были заняты, перелез через забор и сбежал. Обратился в полицию — рассказал, что меня удерживают в рабстве, на что мне ответили: «Вы гражданин Российской Федерации, мы не имеем права вам помогать». К тому же сотрудники правоохранительных органов сами находили алкоголиков и продавали их в рабство. После этого я пошел к армянину, с которым познакомился на стройке в гостинице и обменялся адресами. Я рассказал ему, что нахожусь в рабстве, и он поселил меня у себя. Дал работу, за смену платил полторы тысячи рублей. Старший искал меня, но так и не нашел.

Мне удалось связаться с крестным отцом, а тот рассказал обо мне организации «Альтернатива». Через несколько дней за мной приехал их сотрудник и отправил сначала в хостел в Ереване, где я пробыл несколько дней, затем в Москву, а потом домой в Псков. Я был очень рад. Ребята — красавчики, вытащили меня из этого ада. Кроме меня за год сбежали еще трое мужчин и Тома. Свете было 75 лет, и ей не повезло больше всех — ее продали в Москву. До рабства она работала уборщицей и получала пенсию. Когда старший узнал об этом, то отобрал у Светы банковскую карту, снял деньги и вложил их в свой автомобиль.

В полицию я еще не обращался, но собираюсь это сделать. Я хочу наказать их. Хочу, чтобы они выплатили мне компенсацию в размере 200 тыс. рублей, которые я заработал за год.

Это болезненные события, я стараюсь их не вспоминать и никому не рассказывать о том, что пережил. Я начал все с чистого листа. Работаю на двух стройках, свожу концы с концами. Жду, пока мне выдадут квартиру, ведь я воспитанник детдома, и она полагается мне по закону. Чувствую, буду стоять в очереди еще несколько лет. Хорошо, что знакомые и друзья помогают.

Основная часть людей, попадающих в трудовое рабство, — жители Центральной Азии или российских глубинок, которых заманили обманным путем. Они не понимают, как строятся отношения между работодателем и сотрудником и привыкли договариваться обо всем на словах. Из‑за неблагополучной экономической ситуации такие люди часто решаются на путешествие в Москву, Петербург или другой крупный город, где выше зарплаты и больше возможностей. Из‑за этого они часто становятся жертвами обмана.

Самое распространенное рабство — трудовое. Второе по популярности — секс-рабство. На третьем месте находится нищенская мафия. Количество поступающих к нам заявок увеличивается с каждым днем, но мы связываем это с тем, что о нас узнает все больше людей.

Случаи, когда людей действительно увозят в другие регионы, в основном связаны с нищенской мафией. Как правило, похищают инвалидов, одиноких стариков, выпускников детских домов и тех, у кого есть видимые увечья. Сейчас в России большой поток рабов с Украины из‑за того, что там орудует огромная диаспора молдавских цыган, которая выискивает социально незащищенных людей в сложной жизненной ситуации.

Нищенская мафия — это семейно-криминальный бизнес. Обычно одна семья содержит от двух до четырех попрошаек. Если в трудовом рабстве участвуют разные слои населения, то нищенская мафия — это в основном этнические преступные группировки, такие как астраханские и молдавские цыгане. Попрошаек держат в съемных квартирах или домах, чаще в области, а не в городе.

Трудовой раб только лишь делает вклад в строительство будущего завода, в то время как инвалид или старик приносит чистую прибыль. В среднем в Москве попрошайка зарабатывает 10–15 тыс. рублей в день. Мы всегда говорим, что не нужно давать деньги людям на улице. Среди них нет нуждающихся — это либо мошенники, либо рабыОбычный человек на точку встать не может. Поэтому «Альтернатива» призывает всех спрашивать у попрошаек, нужна ли им помощь..

Кстати, средняя продолжительность жизни такого младенца — от полутора до трех месяцев. «Мадонна» — это женщина с грудным ребенком, которая занимается попрошайничеством. Доказать, что ребенок не ее, невозможно. Доказать его вовлеченность тоже невозможно, так как он просто лежит на руках как реквизит. Был случай, когда мы задерживали одну и ту же женщину с тремя разными детьми, и каждый раз она показывала одинаковое свидетельство о рождении.

Продать детей очень легко. Если девушка вышла из роддома со справкой и не донесла ее до ЗАГСа, то для государства ребенка не существует. Несколько раз мы ловили женщин, которые продавали их в группах в «ВКонтакте». Проводили эксперимент вместе с московским уголовным розыском и под видом покупателей вступали в переписку с матерями. Предупреждали, что будем использовать ребенка для попрошайничества и в любящую семью он не попадет. Если выживет, то будет определен в детский дом, если нет — не наши проблемы. За ребенка мы предлагали 300 тыс. рублей. После согласия еще несколько раз пытались переубедить женщину, но если она приходила на встречу, то ее задерживали при передаче денег.

В итоге удалось привлечь к уголовной ответственности четырех девушек. Мы не занимаемся этим регулярно, но если видим объявление о продаже детей, то отзываемся. Иначе ребенка продадут тем, кто будет эксплуатировать его по-настоящему.

Что касается секс-рабства: если раньше удерживали много девушек из СНГ, то сейчас это редкость. В основном секс-рабынями становятся уроженки Нигерии и стран Центральной Азии, особенно Узбекистана и Казахстана. В последние годы множество девушек вынужденно идут работать в секс-индустрию. Экономический кризис в ближайших странах подталкивает их на такие риски. На этом фоне происходят случаи, когда девушка рассчитывает стать секс-работницей, но попадает в рабство. Многие уезжают в Бахрейн, где их удерживают годами.

Недавно к нам обратилась мать девушки с просьбой помочь. Ее дочке предложили работу хостес в отеле на Кипре за 3500 евро в месяц. Им нужна была красивая русскоговорящая девушка. Я сразу понял, что это обман. Сначала она не верила, но потом я убедил ее, что это Северный Кипр, где средний размер зарплаты — 300 евро. Страшно представить, сколько девушек соглашается на подобные предложения в интернете просто из‑за незнания.

В России сложилась уникальная ситуация по сравнению с остальными странами. С одной стороны, сюда привозят девушек из разных государств, а с другой — вывозят россиянок, например, в Турцию, Северный Кипр, Грецию, Арабские Эмираты.

В какой‑то момент тема рабства стала популярна, а мошенники начали активно на ней спекулировать. К нам регулярно приходят люди из Центра Виноградова, где за 10 тыс. рублей «ясновидящие» рассказывают гражданам, что их пропавшие родственники находятся в рабстве. Люди охотно верят в это и идут к нам за помощью. Часто такой пропавший в итоге находится погибшим при случайных обстоятельствах — например, замерзшим в снегу.

Один раз мы отправили нашего сотрудника с ботинком коллеги в Центр Виноградова. Он пришел и сказал, что это обувь пропавшего. Гадалка «нашла» человека в Перми, сказала, что его держат в рабстве. А он был в Москве в целости и сохранности. Вот так на людях зарабатывают. Из‑за этого многие думают, что их близкие в рабстве, хотя это не так. Мы засняли на камеру эту «экстрасенсорную» помощь и написали заявление по факту мошенничества, которое до сих пор не рассмотрели.

Работорговля — сложно наказуемая сфера. В прошлом году на нашей практике первый раз завели уголовное дело в отношении взрослого гражданина. До этого было пять-семь дел, которые касались детей.

Во всем мире в рабство попадает 5–7% пропавших без вести людей. В России это 70 тыс. из 120 тыс. человек, пропавших за год. Правоохранительные органы иногда оказывают помощь в поиске, но в целом не особо идут на контакт. Есть те, кто научился с нами работать, и мы даем друг другу какие‑то кейсы, они нам помогают доводить некоторые дела до суда, но такое происходит редко. У полицейских нет плана на такие преступления, нет комментариев к соответствующим статьям, и из‑за этого они не любят связываться с работорговлей. Странная ситуация складывается.

Чтобы работорговля перестала существовать в таких масштабах, нужно изменить законы, которые помогут официально признать, что она существует. Здесь недостаточно активистов и организаций, решать проблему нужно на государственном уровне. В год мы спасаем меньше людей, чем их пропадает в день.

Эта работа дает мне стабильный минус примерно в 800 тыс. рублей из личных доходов. В 2017 году я хотел централизовать эту деятельность и передать ее, но пока дураков не нашлось.

Психологические последствия после освобождения из рабства есть у всех, независимо от длительности эксплуатации и того, что происходило. Помощь психолога нужна, но должна оказываться только добровольно. Мы всегда предлагаем ее, но не можем настаивать, иначе работа не будет эффективной. Мы помогает даже в случае попытки вовлечения, потому что вербовка — тоже преступление, оказывающее влияние на человека.

Основное психологическое последствие у переживших рабство — посттравматическое стрессовое расстройство, которое развивается через какое‑то время. Одно из его проявлений — нарушение внимания и памяти. Из‑за этого правоохранители нередко могут высказывать недовольство, что пострадавший чего‑то не рассказывает или путает какие‑то факты. Важно объяснять, что это происходит под влиянием травмы.

Какие‑то события забываются или искажаются, воспоминания могут приходить непоследовательно. Это защитная функция психики, люди делают это ненамеренно. Иногда они сами страдают, так как не получается вспомнить, что с ними происходило.

После такого травматичного опыта общее состояние организма тоже меняется. Возможны трудности со сном — бессонница или, наоборот, сонливость, неприятные или пугающие, тяжелые сновидения. Появляются проблемы с аппетитом, расстройства питания. Люди становятся более чувствительными, сильнее реагируют на разные звуки и другие раздражители. Могут быть повышенная пугливость и агрессивность.

Еще одно проявление, которого иногда пугаются и думают, что сходят с ума, — флешбэки. Когда появляется ощущение, что ситуация происходит снова. Обычно катализатором становится какой‑то триггер: предмет, голос, звук или запах, похожие на те, что видел, слышал и чувствовал человек, находясь в травматичной ситуации. Это может запустить реальные переживания и вызвать защитные реакции — ступор, бегство или агрессию.

У нас была пострадавшая, которая тяжело реагировала при виде мужчин средних лет — они напоминали ей ее насильников [во время секс-рабства]. Она просто не могла нормально заниматься, потому что постоянно сталкивалась с этими людьми в университете. В итоге девушка бросила учебу.

Процесс восстановления зависит от многих факторов. Если у человека до эксплуатации были травмирующие ситуации, может потребоваться больше времени. Помимо этого, возможны медицинские последствия, требующие лечения. Также очень важно оценивать социальную ситуацию и уязвимости.

После освобождения жизненная ситуация человека может усугубиться еще больше. Поэтому обычно недостаточно просто освободить его и вернуть домой. Это только начало, после которого нужно проделать очень много работы.

По нашему опыту восстановление может занимать до семи лет. Только по истечении достаточно длительного периода можно говорить о стабильности и о том, насколько человек устойчив и может самостоятельно справляться с трудностями. Это не значит, что каждый день мы оказываем подопечным все виды помощи, но бывают спады, и они могут снова обращаться к нам, и это нормально. Некоторым требуется более длительная системная поддержка — например, меньше материальных вложений, но больше психологической помощи. У нас также есть формат индивидуального сопровождения, когда наставник ведет конкретного подопечного, помогает в решении каких‑то задач в быту, трудоустройстве, оформлении документов.

Также мы оцениваем медицинские, психологические, социальные и юридические последствия и запросы, предлагаем соответствующую помощь, организуем, оказываем и оплачиваем ее. Если люди хотят сотрудничать с правоохранительными органами, мы им в этом помогаем. Когда кто‑то не желает возвращаться домой, мы помогаем адаптироваться в другом месте.

В ситуациях торговли людьми люди оказываются чаще всего, когда ищут работу, а преступники предлагают возможность заработать. Мы смотрим, как можем помочь трудоустроиться безопасно. Анализируем, какими до этого были опыт, образование, что человек умеет, хочет и, главное, что востребовано на рынке труда в месте, где планируется проживание. Большинство мы отправляем на курсы, чтобы люди получили какую‑то простую специальность. Это такой старт, благодаря которому человек становится менее уязвимым и имеет возможность найти оплачиваемую работу.

Помимо оказания помощи пострадавшим мы занимаемся превентивной работой с уязвимыми группами — к ним относятся выпускники детских домов, женщины с детьми в трудной жизненной ситуации, мигранты, бездомные, разные дискриминируемые группы, люди, вышедшие из мест лишения свободы, люди с зависимостями и другие.

У многих возникает вопрос: «Почему люди могут долго не пытаться сбежать?» Мы приводим аналогию с домашним насилием — это очень схожий механизм. Человек, который находится в ситуации постоянного контроля и абьюза, со временем адаптируется из‑за сильнейшего страха за жизнь и за своих близких.

Преступники используют огромное количество приемов, чтобы поддерживать это состояние. Это могут быть насилие, угрозы, показательные наказания над теми, кто попытался сбежать, запугивание долгом. Формируется выученная беспомощность, когда человек перестает предпринимать попытки освобождения. Также может появляться опасение, что пытаться убежать опаснее, чем оставаться. Часто людей останавливает то, что они находятся в другой стране, без документов и возможности связаться с родственниками, страх обращаться к правоохранительным органам и остаться должным «хозяевам».

Часто очевидцы не обращаются за помощью по разным причинам. Они могут не догадываться, что рядом совершается уголовное преступление. На это влияет недостаточная информированность. Более того, у некоторых есть страх. Часто люди предпочитают не вступать в конфликты, которые их не касаются. «Не вмешивайся, а то будет только хуже и тебе, и всем», — все это от отсутствия ощущения, что конкретный человек может на что‑то повлиять.

У нас был случай, когда парня держали в рабстве в автосервисе. Его контролировали и не давали связываться с близкими. Он был приезжим и очень плохо говорил по-русски. Место было удалено от города. Трасса, лес — бежать некуда. Парень часто контактировал с клиентами, потому что выполнял всю эту работу, и у многих просил телефон, чтобы позвонить родственникам. Почти год никто не давал ему позвонить. Чего они боялись? Они же видели, что это мигрант. Что он может сделать: схватить телефон и убежать в лес? Это абсурд. В итоге кто‑то откликнулся, он позвонил матери, а она передала данные в правоохранительные органы, и его освободили.

Ситуацию в обществе нужно менять системно. Чтобы, когда человек звонил рассказать о случае домашнего насилия, ему говорили не «Когда убьют — приедем», а «Да, спасибо, выезжаем». Желание помочь должно исходить с разных сторон. Общество может влиять, но одни активисты не решат такие проблемы самостоятельно. Государство и бизнес тоже должны участвовать.

Нет волшебных лайфхаков, как себя защитить. Мы всегда говорим, что уязвимые группы больше подвержены риску попасть в современное рабство. Но по большому счету любой может оказаться в эксплуатации, потому что преступники владеют огромным количеством приемов для вовлечения.

Существует мнение, что в ситуации торговли людьми попадают только неграмотные, необразованные граждане, но это не так. Все хотят лучшей жизни. И вот в этом своем стремлении к изменениям каждый в какой‑то мере рискует, соглашаясь на предложения переехать в другой город, устроиться на новую работу. При этом может повезти, а может не повезти. И если в отношении человека совершено преступление, ответственны только преступники.

Нужно рассказывать близким, куда и зачем вы едете, оставлять копии основных документов, договариваться об обязательной регулярной связи, иметь кодовые слова, которые можно сказать, если вас будут контролировать. Это оптимальные рекомендации, которые стоит соблюдать каждому.

Если вам или вашим близким нужна помощь, то вы можете обратиться в «Альтернативу»:

Телефон: +7 (800) 550 71 40

E-mail: support@alternative.help, human@alternative.help

Или в «Безопасный дом»:

В любом удобном для вас мессенджере (WhatsApp, Viber, Telegram, Signal) по номеру +7 926 073 95 75

E-mail: safehouse@safehouse.foundation