— Несколько месяцев назад вы стали генеральным продюсером канала RTVI. C чем связан такой резкий переход в карьере? Как чувствуете себя на новой должности?
— Мне становится скучно жить, поэтому я искал себе занятие по интересам. И очень вовремя поступило предложение от RTVI. Я поразмышлял месяц-другой над ним и подумал: «Почему бы нет?». Взвесил все «за» и «против» — «за» перевесило. Уже два месяца хожу в офис, что не позволял себе с 1999 года.
— Вы всегда были активны в творческих проектах, в продюсировании, сейчас как‑то изменились ваши рабочие процессы?
— У меня работа была не регламентированная: без расписания, дедлайнов и обязательств. Я мог себе позволить даже отменить концерт. Понятно, что мне это приносило финансовые убытки, но я тем самым не особо много людей подводил. И ответственности, конечно, у меня было намного меньше перед общественностью.
— Теперь, когда вы занимаетесь большим информационным общественно-политическим медиа, изменилась ли как‑то ваша персональная ответственность?
— Прежде всего это и изменилось. Если раньше я был в этом баре посетителем за стойкой, то теперь я стал барменом, который, собственно говоря, наливает. Если раньше я был потребитель, теперь я даже не знаю, как это назвать. Я теперь немножко тот человек, у которого в руках шейкер.
— У вас этот год вообще начался активно. Вы сначала в политическую повестку включились. Сейчас вот в медийную. Это же ведь вещи, которые друг другу противоречат. Я имею в виду конфликт интересов политика и медиаменеджера.
— Они не противоречат. Это у нас такое странное и несколько романтизированное представление о том, что журналист должен быть политически независимым. В той же самой Америке так люди не считают. Они открыто выражают свои политические убеждения. Например, телеканал Fox News поддерживает республиканцев в целом. А есть каналы, которые поддерживают демократов. Ни для кого это не новость — и никаких конфликтов интересов там не возникает.
Моя же политическая карьера пока стоит на паузе. Я не участвовал в последних выборах, которые прошли 13 сентября, и, честно говоря, не планирую участвовать и в следующих, которые будут в 2021 году в Госдуму. Я стал членом одной из политических партий (в феврале 2020 года Сергей Шнуров вступил в Партию роста. — Прим. ред.), которую я считаю близкой себе и своим убеждениям. И на этом пока вся моя политическая деятельность закончилась. Я таким образом показал свою позицию.
— То есть для вас причастность к этой партии — это скорее гражданская позиция?
— Да. Как‑то ближе к 50 [годам] я подумал, что мне пора примкнуть к какой‑нибудь силе и определиться, кто я есть — левый или правый. Или социалист. Или республиканец. Или демократ. И как‑то понял, что я, скорее всего, отчасти республиканец.
— Сейчас много разговоров по поводу новых партий и отдельных лидеров. Один из недавних громких политических проектов — партия «Новые люди». Вы как вообще к ней относитесь? Как видите ее развитие?
— Они очень активно ворвались в повестку и медийное пространство. Я вижу, что у них есть деньги.
— Это правда. Но вы не можете не видеть в ней конкурента для вашей партии?
— В политическом пространстве все друг другу конкуренты.
— Давайте немного отойдем от выборов и партий и поговорим про то, что, с одной стороны, российское правительство сейчас поддерживает власти Беларуси. А с другой стороны, ситуация с Навальным. Это все, конечно, сказывается на внешнеполитической позиции. У вас вообще какие от этого ощущения?
— У меня ощущения самые тревожные и неприятные.
— Ожидаете санкций в отношении России?
— Зависит от того, как она себя будет вести. Если безбашенно и без оглядки, как мы любим и умеем, тогда санкции, конечно, будут. Сейчас Россия находится в такой ситуации, где каждый ход заведомо какой‑то не очень хороший. Я вот не знаю, что делать. И в случае с Беларусью как это можно было так все запустить и довести страну? Я в Беларуси очень много выступал. Я знаю этих людей. Их нужно было сильно-сильно достать, чтобы они стали выходить на улицы. Значит, достал.
— А какое у вас отношение к протестам в Беларуси? Что чувствуете, когда видите эти огромные массы людей в разных городах этой страны?
— А как я могу людей не поддерживать, если они выражают свою точку зрения без всяких там так называемых экстремистских лозунгов? Они ничего противозаконного не делают, просто высказывают свое мнение. Мне кажется, что те же самые 80%, нарисованные Лукашенко [на президентских выборах]… Нужно поскромнее себя вести все-таки. Я понимаю, что «свет, мне, зеркальце, скажи, я ль белее всех на свете». Но если зеркальце тебе сказало, что «нет, есть еще одна, которая тоже довольно мила». Какое‑то поведение, знаете, из русских народных сказок. Ну е-мое.
— У вас какое ощущение, будут какие‑то изменения?
— Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Вода, понимаете ли, камень точит. Ведь ничего ты не сделаешь, можешь только отсрочить чуть-чуть. Но процессы, которые идут, —необратимы. Ни с помощью ОМОНа, ни с помощью телепередач.
— Сейчас вы член партии и воспринимаетесь как политически активный человек. В ваших соцсетях много хейта, связанного с этим. Вы что про это думаете? Что людям не нравится?
— Люди вообще всегда переживают, когда что‑то меняется. Они хотят остаться во вчера. Хотят, чтобы Сергей Шнуров был по-прежнему молодым, пьяным, задорным и желательно в 2000 году. Но сейчас 2020 год. Я столько раз принимал решения, которыми были все недовольны. Говорили: «Блин, все. Это жопа полная». Когда я начинал петь матом, все спрашивали: «Зачем ты это делаешь? Тебя же не возьмут на радио». Окей. Я послушал всех и стал делать по-своему.
Потом, когда я в «Ленинград», маскулинную группу, где такой пьяный угар, поставил петь девчонку — все тоже схватились за головы, стали кричать: «Шнур ***** [офигел], он продал нашу большую мужскую пивную идею».
— К вопросу про выборы: сейчас складывается такое устойчивое ощущение, что люди перестали в них верить. Они без энтузиазма относятся даже к мысли о том, что могут на что‑то влиять. Как считаете, что должно произойти, чтобы наши сограждане разных возрастов стали политически активными?
— Дело в том, что климат довольно быстро меняется. Я вообще из Петербурга и знаю, как солнечный день быстро превращается в дождь. Да и наоборот. Общая апатия — она, бесспорно, присутствует. Людей столько раз обманывали, что они уже не хотят играть в эти наперстки. Считают, что все это самая настоящая манипуляция. Люди не хотят тратить свое время, эмоции и силы на то, чтобы подключаться к этой игре.
— А что думаете про политическую вовлеченность поколения Z?
— В то же самое время очень много молодых политически активных людей. Это то самое поколение Z — они себя вне политики уже не мыслят. Понятное дело, что у них это все несколько романтизировано. Что они хотят — добра, да? Хотят справедливости. Не очень понимая в силу небольшого опыта, что подобные категории относятся к идеальному миру, а в нашем реальном все немного сложнее, грязнее и кровавее.
— Хочется вернуться к Навальному. Что вообще думаете про это отравление? Кому это и зачем нужно было сейчас? Какие могут быть последствия для России?
— России как государству это вообще абсолютно не нужно. Невыгодно и никому из тех фигурантов и сил, о которых я думаю. Но кто‑то же это сделал. Значит, кто‑то хотел произвести определенный эффект. Он получился даже выше, наверное, всех ожиданий.
Мне кажется, что Навальный в тот самый момент, когда его отравили, стал из классного и мощного блогера настоящим большим политиком. Его политическая масса в разы увеличилась. Он стал фигурантом мировой политической игры.
— До этого не был? К нему и раньше было пристальное внимание со стороны западной прессы.
—Да, авторитет другой. Извините, тут человек жизнью рисковал, это по-другому взвешивается. Он фактически был уже там [на другой стороне]. Это гораздо серьезнее.
— Отношение у Запада к этому инциденту предсказуемое и понятное.
— Ну, извините меня, Россия создала себе такую репутацию до этого отравления, что тут уж сложно думать что‑то иное. Мы очень старались. Мы правда хорошо постарались.
— Отойдем от политики и вернемся к вашему опыту на телевидении. Вы много говорите, что тренды дадут обратный ход, то, что телевидение вновь станет популярным. Как вы видите вообще возрождение этого интереса?
— Я вижу возрождение прежде всего в поднятии качества преподносимой информации. Сейчас у нас запускается новый эфирный сезон, у нас будут новые программы, будет новая программа — перелицованный «Специальный гость». Его ведущей стала Тина Канделаки. Я думаю, что это будет всем интересно. Помимо этого, в новом сезоне мы оставили несколько программ с очень качественным контентом и уже любимые зрителями: «Легенда», «Наука против», «Дилетант», и запустили абсолютно новые шоу: «Профессия: Шеф. Battle», «Это не Фрейд», «Час Speak», «Амазонки XXI века». Мы не зацикливаемся только на политике, бизнесе или программах о путешествиях, мы собираем такую эфирную сетку, которая высоким качеством и разнообразием контента привлечет к нам еще большую аудиторию.
Качество самого контента меня сейчас волнует больше всего. Люди, более-менее пытающиеся оставаться в здравом уме, выбирают информацию как и еду. Они не едят фастфуд, а стараются выбирать какие‑то органические продукты. Так вот, органическая информация сейчас тоже будет в цене. Понятно, что это не массовый продукт, и большинство как ходило в гамбургерные, так и будет ходить. Но мы будем работать для других людей. У нас будет экологически чистая информация.
— Это прекрасно. Что зрителю ожидать от нового сезона? Может быть, какие‑то провокационные темы запланированы?
— Я хочу политику всю эту происходящую некоторым образом деконструировать. Как я вообще подходил и к песенному, и к видеоклиповому искусству и творчеству? Я все это дело вначале разбирал и смотрел, из чего оно состоит, а потом пытался собрать что‑то свое. Вот такая деконструкция будет предпринята и нашим каналом. У нас появится программа, которую будет вести знаменитый политтехнолог, где он нам расскажет, например, как устроены выборы, в том числе и в Америке, России, какие силы в них задействуются. Много будет и психологии, как ни странно, и нейромаркетинга. Мы будем рассказывать, как большие и умные дяди пытаются ***** [иметь] нам голову.
— Вы всегда в разных видах своей деятельности чувствовали и создавали тренды. В этом смысле интересно, что вы думаете про феминизм в России?
— Россия держится на женских плечах еще со времен, наверное, Второй мировой войны. Если бы не было женщин,стана бы просто упала и не вставала бы никогда. Если посмотрите на жизнь в провинции, то вы увидите, что основные работы выполняют женщины. Мужики пьют, ни черта не делают и походят, собственно говоря, на тотемного животного, которое находится у печи. Поэтому о каком феминизме здесь мы говорим? Если ходить дальше Москвы, потому что Москва — это все-таки не вся Россия.
— Но если говорить хотя бы о перспективах городов-миллионников в этом плане (Петербург, Екатеринбург и т. д.)? Взять прогрессивную часть страны, потому что в глубинной России — там пока не до этих разговоров.
— Мне кажется, что чтобы говорить о феминизме и равенстве прав, наш отечественный мужчина должен научиться прежде всего ответственности за собственную жизнь. У нас ведь мужчины, по большому счету, безответственно себя ведут.
Так что здесь вопросов больше к мужчинам. С женщин сгрузить бы немножко обязанностей.
— К вопросу о безответственности мужчин и вообще об ответственности. По поводу Михаила Ефремова не могу вас не спросить. Как относитесь к тому, как проходило это дело вообще? Кажется, это какой‑то очень странный эпизод в нашей жизни.
— Странный. Я не понял выбора Михаила, почему он предпочел вот этого адвоката любому другому при всех возможностях. (Имеется ввиду адвокат Михаила Ефремова Эльман Пашаев — Прим. ред.) Я знаю, что мои друзья ему предлагали свои адвокатские услуги. Но каким‑то образом их всех оттерли. И вот мы имеем то, что мы имеем. Мне вообще показалось, что Ефремов решил сам себя наказать. Очень сильно.
Мне показалось, что он пошел по пути такого раскаявшегося Раскольникова, когда он: «Давайте мне по полной. Я отмолю». Вот у меня такое впечатление, что он очень много приложил сил к тому, чтобы получить эту восьмерку.
— Как и его адвокат, мне кажется.
— Но это же его выбор адвоката. Никто ж ему не навязывал. И не государство ему его приставило. Ну и потом, все-таки нужно иметь свою голову на плечах. Зная Мишу вообще давным-давно, я себе представляю, в каком психологическом состоянии он находился последние эти месяцы. Не каждый такое выдержит.
— Это факт. Давайте напоследок поговорим про зумеров. Что вам в этом поколении больше всего нравится, а что отталкивает? Про них много разговоров, и они — наше будущее.
— Мне кажется, что они в хорошем смысле циничные и не настолько инфантильные, как, не знаю, советские дети. Они уже понимают, что такое информационная безопасность, понимают, как себя вести на публике. Много чего понимают, что я, предположим, в своей юности совершенно не догонял. У них эти знания находятся в доступе нажатия одной кнопки. И время для молодежи просто замечательное. Время возможностей. Мне нравится, что все они себя воспринимают в какой‑то степени творцами.
Вот в моей юности отношение к творчеству и к искусству было скептическим. А сейчас без этого вообще уже, по-моему, ничего не делается. И это классно. Это позволяет им свободно оперировать какими‑то данными, делать фактически коллажи из всего, не стесняясь каких‑то поэтических параллелей, которые раньше бы вообще в голову никому не пришли. Люди свободней нас.
— Свободней — это точно.
— Хотя они, конечно, зависимы от социального успеха. Раньше такой зависимости не было. Вот эта валюта «лайк» — она сейчас превалирует над всем остальным.
—Вы видите это скорее как минус?
— Я бы не сказал, что это минус. Я думаю, что это в принципе людей закаляет. И когда ты в десять лет получил неимоверное количество хейта в свой адрес, то в двенадцать ты уже на это вообще не смотришь.
— Многие говорят, что это поколение довольно инфантильное, зависимое от цифровизации. И что без как раз условно каких‑то гаджетов им будет значительно сложнее.
— Слушайте, я вырос в то время, когда уже Владимир Ильич Ленин осуществил план ГОЭЛРО и вся Россия стала у нас электрифицированной страной. Но мои бабушки и дедушки жили без электричества. И они могли жить без него. Я вот так не смогу. Мне плохо без электричества. Я электрически зависимый. И что ж теперь?
Человек вообще в принципе слаб и зависим от многого. У этого поколения есть большие преимущества. Вот о чем нужно говорить. А что слабости? Слабости у всех. И у нашего поколения.
Они, ***** [блин], моложе.
— Делаю максимальную ставку на это поколение.
— Мне они нравятся. Я бы хотел расти в их замечательное время.