В прокат выходит «Мотель „Нигде“» — удивительный триллер о том, как Энни Кларк, более известная под именем St.Vincent, пытается сделать интереснее документальный фильм о ней и превращает жизнь своей подруги Кэрри Браунстин в кошмар. На самом деле Кларк и Браунстин написали сценарий в соавторстве, а режиссером черной комедии стал Билл Бенц, ранее работавший на канале [Adult Swim]. Артем Макарский созвонился с Кларк во время тура по Америке через Zoom — и спросил ее о незаметных деталях фильма, аутентичности в современной музыке и турах в пандемию.
— Недавно вышла новость о том, что вы станете режиссеркой экранизации «Портрета Дориана Грея» с главной женской ролью.
— Да, но этот проект, кажется, слегка заглох. В Голливуде все идет немного не с той скоростью, к которой я привыкла. Я там новенькая и не слишком хорошо знаю этот мир. Если я хочу записать песню, то я просто иду в студию, — а в кино вовлечено сильно больше денег, к тому же это более командная игра. Так что посмотрим — но я, конечно, надеюсь, когда‑нибудь фильм будет снят!
— Давайте тогда поговорим об уже вышедшем фильме. В самом начале «Мотеля „Нигде“» вы сидите в лимузине с книгой Мэгги Нельсон — это же совсем не случайно?
— Мне очень нравятся ее тексты — и эта книга, «Искусство жестокости», очень повлияла на меня. В ней я смогла найти ответы на многие вопросы, которые были у меня по поводу искусства и моих реакций на него. Мне кажется, благодаря этой книге я стала лучше понимать, каким, по-моему мнению, должно быть искусство. Нет, не «должно» — это звучит слишком строго… (Задумывается.) Ладно. Это прекрасная книга — и мне кажется, она хорошо соотносится с тем, что ждет зрителей в фильме потом. Поэтому мне хотелось, чтобы ее появление в кадре было бы чем‑то вроде пасхалки — к тому же Кэрри (Браунстин, подруга Кларк, соавторка сценария фильма, исполняющая в нем роль. — Прим. ред.), дружит с Мэгги, это было неким приветом подруге.
— Жестокость, о которой мы говорим, приходит в фильме в тот момент, когда вы больше не можете понять разницу между собой настоящей и образом.
— Для меня фильм — это поучительная история о том, что происходит, когда люди начинают верить в миф о себе самих. И ставят малодушный карьеризм выше своих близких. Переступают через тех, кто им дорог, в погоне за мечтой. В результате этого я становлюсь… Я становлюсь монстром! Но вообще это фильм о многих вещах — о дружбе, о людях… Впрочем, давайте на них остановимся, об этом можно говорить долго!
— Необходимость для каждого музыканта носить маску, примерять на себя образы заставляет задуматься о том, что же такое аутентичность и искренность в наши дни — ведь многая музыка нам подается как честная. Какие у вас критерии подлинности в музыке?
— На мой взгляд, аутентичность — это не про принадлежность к какому‑то конкретному стилю, а скорее про то, насколько честен музыкант с самим собой. Конечно, такой подход звучит куда более эфемерно, неизмеримо. В первую очередь это то, как ты можешь объяснить самому себе, что и почему ты делаешь — честно и без увиливаний. И именно честность ответа, я думаю, и переходит в итоге в какую‑то особую связь со слушателем.
Музыка, которую мы можем считать аутентичной, уводит нас куда‑то в иной мир и попутно помогает лучше понять себя. Она может подвергнуть сомнению наше мировоззрение — и поначалу оттолкнуть: мы можем начать бороться с услышанным.
Мой опыт говорит о том, что когда музыка бросает тебе вызов, когда границы сознания просто взрываются — вот это и есть нечто великое. Люди очень часто стремятся приписать аутентичность определенным жанрам — и мне кажется, они таким образом упускают суть вопроса.
Если говорить о [«Мотель „Нигде“»], то максимально аутентичным, наверное, был бы фильм с четким сюжетом на тему тех вопросов и проблем, что мы поднимаем. Если бы мне пришлось сделать документальный фильм, то я приняла бы правила игры. В любом таком фильме есть точка зрения, есть монтаж, есть сюжет.
Безусловно, в них есть правда, но мне все же не хотелось делать прямолинейный фильм, поскольку он был бы близок к пропаганде.
— У вас же сначала была идея сделать фильм с концертными выступлениями, между которыми были бы короткие комедийные скетчи — как быстро вы решили все поменять?
— Как только мы стали серьезно все обсуждать, то пришли к выводу, что так мы далеко не продвинемся. Кэрри — великолепная сценаристка, впрочем, она во всем превосходна. И она всегда двигала меня вперед — и в интеллектуальном плане, и в артистическом. Мы постепенно пришли к тому, что весь сценарий фильма у нас будет полностью прописан — и что мы хотим в нем показать нашу реальную дружбу и взаимоотношения, но развить их в немного фантастическую сторону.
— Было ли в этом сценарии пространство для импровизации?
— «Мотель „Нигде“» — это коллаж из очень многих вещей, поэтому мы, конечно, снимали мои выступления в туре, и мой друг снимал меня именно во время тура, так что в фильме вы, конечно, можете увидеть меня просто занимающейся своими делами. Но есть и фальшивые съемки того, как я якобы занимаюсь своими делами. (Начинает смеяться.) И есть документальный фильм, который пытается снять Кэрри, полностью срежиссированный. Это все довольно сложно удержать в голове, конечно.
— То есть в фильме нет ничего реального?
— Скорее нет — за исключением того момента, когда я отвечаю на вопрос на радио, все было прописано в сценарии. Мне кажется, эта короткая вставка нужна была нам для того, чтобы зритель ненадолго почувствовал, будто смотрит настоящий документальный фильм. Чтобы она придала легитимности всем остальным кадрам вне сцены.
— Еще одна запоминающаяся сцена из фильма — когда мы понимаем, что из Энни Кларк вы вне сцены превращаетесь в St. Vincent. Как это происходит с вами на сцене — и имеет ли вообще смысл говорить об этой перемене?
— Кажется, вы говорите о моменте, где я устаю от того, что мной помыкают и не проявляют уважения — и я решаю оставаться в образе все время.
— Да.
— Что касается переключения… Как исполнительница, я на сцене изображаю разные версии себя самой. Это не настолько неестественно, как может показаться. Я думаю, даже в этом постоянном перформансе есть своя правда, в нем постоянно присутствует что‑то катартическое. Так что мне довольно сложно отделить себя саму от образа, особенно в туре — потому что я не чувствую, что изменения, которые со мной происходят, существенны.
К счастью, у меня есть место, где я могу воплотить это — и это моя музыка.
— Вы же сейчас как раз находитесь в туре — насколько тур с новым альбомом «Daddy’s Home» отличается от тура с «Masseduction», который был показан в «Мотеле „Нигде“»?
— Они очень разные. Во время прошлого тура все было очень строго, я носила латекс и изображала женщину-киборга. Сейчас все более свободно — это, конечно все еще шоу, но моя группа стала больше, и мы не используем новые технологии, как это было в прошлый раз.
Этот тур сильно вдохновлен «Диснейлендом» и конкретно поездкой на диком аттракционе «Этот маленький мир». Все технологии, что мы сейчас используем на сцене, уже были сделаны в шестидесятые. Они очень практичны — никакого огромного экрана позади. Тогда огонь изображался при помощи красного света, ленточек и вентилятора — вот в таком ключе сделан тур с «Daddy’s Home». Веселья сейчас гораздо больше!
— Сейчас, во время пандемии, ситуация с концертами сильно изменилась — как вы это ощущаете на себе?
— Для меня очень важно, чтобы мои группа и команда оставались в безопасности — как и люди, пришедшие на концерт. Конечно, всем нужно быть вакцинированными и показать на входе отрицательный тест на COVID. Мы перенесли большинство выступлений на открытые площадки… Но все это очень странно. Концертная индустрия сейчас буквально ползет или как минимум прихрамывает. Она совсем не окрепла после прошлого года. А вообще… Как у вас с этим обстоят дела?
— У нас, конечно, есть ограничения, но далеко не везде — и не все хотят их соблюдать. Как и вакцинироваться.
— Многие люди, которые выступают у нас против масок и вакцин, руководствуются либертарианской мыслью «Не наступай на меня» о том, что государство не должно говорить им, что делать. А что у вас? Тоже что‑то вроде «Мы не доверяем правительству?»
— Ну… Да.
