— Сперва хочу признаться: из всех ваших песен я больше всего люблю «Imagine It Was Us» — танцевальный хит, мало похожий на ваши баллады. И тут у вас выходит целый альбом, который не про печаль в одиночестве, а про вечеринку. Как так вышло?
— Как‑то само собой. Фанаты ждали от меня музыку более радостную, более счастливую. И я поняла, что мне самой нужна такая музыка. Кокетливая, свободная, поднимающая настроение. Более сексуальная, насмешливая что ли.
— При этом у вас еще в визуальном смысле больше таких ретроноток. Вот клип на «Spotlight» будто бы из шестидесятых-семидесятых. Вот видео на «Ooh La La» с ретроколлажами.
— Ну вот поезд из «Spotlight» был своего рода образом из середины века. Мне нравятся гламур, изысканность. Играть в переодевания весело. Что же касается звука, то мне нравится та теплота, которая есть у диско и хауса. Мне хотелось вовлечения в этот звук — с его вокальными партиями, духовыми, струнными.
Моей точкой входа как для слушательницы был драм-н-бейс. Однако при этом мне нравятся диско и хаус. И я никогда не демонстрировала людям эту часть меня. Я связала звук восьмидесятых с моими ощущениями, которые я раньше выражала через более поп-ориентированную музыку, что‑то ближе к R’n’B. У меня появился шанс попробовать погрузиться в тот мир, который всегда был в моей жизни, и я [им воспользовалась].
— До пандемии вы старались посещать дискотеки, клубы?
— Нет, увы, больше не хожу. Никаких шансов. Вот за это я люблю фестивали. У меня есть возможность пойти в тент, потанцевать с моими друзьями (видимо, речь о фестивалях, на которых Уэр также выступает. — Прим. ред.). Я бы ходила в клубы, но у меня теперь двое детей.
— Скучаете по фестивалям в этом году?
— О да! Фестивали делают меня счастливой. Я их обожаю.
— Я еще к чему спрашиваю. С вами буквально в каждом интервью в последнее время говорят о вашем не самом удачном выступлении на «Коачелле» в поддержку альбома «Glasshouse», который и сам был не очень успешным с коммерческой точки зрения. И в какой‑то мере это была такая низшая точка, которая повлияла на ваши дальнейшие шаги.
— На самом деле это не было каким‑то поворотным моментом. Просто однажды я рассказала об этом в интервью, и это в итоге для прессы превратилось в такую важную точку моей биографии. А на самом деле все было по-другому. Выступление на «Коачелле» было просто дурацким концертом. Решающим для меня было то, что мы потом с Джеймсом [Фордом, продюсером пластинки] решили по-другому взглянуть на музыку, дали себе максимальную свободу.
— Вы уже работали с Фордом над альбомом «Tough Love». Что вас привлекает в нем как в продюсере?
— Он очень добр. Он невероятно талантлив. Он мультиинструменталист с действительно хорошим вкусом. Вот это меня в нем привлекает. У нас схожие вкусы, у нас уже была история совместных работ, поэтому мне было очень комфортно с ним работать, я доверяла его мнению, и мы неплохо ладим. В нашем креативном процессе нет эго.
— А Benji B и Джо Маунт из Metronomy как в альбоме появились?
— Бенджи — мой друг. Мы давно знаем друг друга, у него тоже отличный музыкальный вкус. Так что мы решили поработать вместе, и получилось замечательно. Что касается Джо Маунта, я с ним раньше не работала, но, когда услышала, как он спродюсировал [альбом «Honey»] Робин, поняла: я хочу с ним поработать. И в итоге мы сделали песню вместе, вышло потрясающе.
— Еще интересный момент. Вы учились в Школе Аллейна практически одновременно с Флоренс Уэлч, Джек Пеньяте, Феликс Уайт из The Maccabees и так далее. Это не совсем свойственная российской культуре вещь, когда из одного вуза выходит такая куча разноплановых и в итоге ставших популярными музыкантов. Насколько вообще творческое развитие человека зависит от места?
— Мне кажется, что это дело случая. Пеньяте первым получил контракт с лейблом. Про Флоренс мы все заранее понимали, что она будет звездой. Феликс в какой‑то момент сделал свою группу. Мне кажется, что, возможно, мы верили друг в друга, что все в итоге заполучим контракт с лейблом. Может, мы неплохо друг с другом ладили. Но при этом мы ничего не делали вместе с творческой точки зрения, просто дружили. А в остальном — дело случая.
— Вы, кстати, слушали последний альбом Пеньяте? Первый за 10 лет!
— О да, он замечательный.
— В апреле вы выпустили клип на «Save a Kiss», снятый как такая Zoom-вечеринка во время пандемии. Как он был снят?
— Я работала над ним с парижским хореографом Оливье Касамаю, который ставил также танцы для «Spotlight». И мы решили привлечь к его созданию фанатов. Мне хотелось собрать в одном видео людей со всего мира — слушателей, танцоров, меня — в одном пространстве, чтобы мы танцевали все вместе. Особенно если учесть, что мы не можем это сделать в реальности в ближайшее время. Я горжусь тем, что получилось.
— Вот еще что интересно: вы будто существуете немножечко вне основного поп-контекста. Даже если сравнивать ваш новый альбом с тем, что считается актуальным, — с новым R’n’B, латиноамериканской музыкой.
— Мне кажется, я всегда была немного аутсайдером с точки зрения поп-музыки. То есть да, то, что я сочиняю и исполняю, — это поп, но не тот, к которому сейчас люди привыкли. Не знаю, мне кажется, что я просто пытаюсь быть искренней в отношении своей работы. Потому что когда я пытаюсь делать что‑то похожее [на актуальный поп], это не срабатывает.
— Еще есть тезис «Джесси Уэр — музыка для взрослых, не для подростков». Согласны?
— Не знаю. Моим девочкам реально нравится. Но вообще, я думаю, что ярлык «изысканности», который на меня повесили, подходит более взрослой аудитории, и хорошо. Я сама взрослая, мне 35 лет, так что да, не думаю, что моя музыка для всех, хотя кто знает!
— Говоря о возрасте. Вообще, насколько сложно было менять карьеру в 27 лет и становиться профессиональной исполнительницей? Потом ведь вы еще раз сделали такой шаг в сторону и занялись подкастами.
— Но вообще, дико считать, что, если ты начинаешь карьеру в 27, ты старый. Что касается подкаста, то это была такая необязательная вещь, но она была лично мне необходима, чтобы продолжать заниматься музыкой. Мне нужно было что‑то еще. Тогда [когда я занялась подкастом Table Manners] я будто бы разлюбила делать музыку. Для меня это был такой способ понять, что я все-таки сделала правильное решение в «старшем возрасте». Но сейчас я смотрю назад и думаю, что 27 — это еще молодость.
