«Почитал Петрановскую и заплакал»: сингл-отцы о том, как они справляются с родительством

Я живу в небольшом городе, работаю в IT. Спустя 11 лет совместной жизни моя бывшая жена познакомилась в интернете с молодым человеком из другого города и сказала, что никогда таких чувств не испытывала, а потом уехала к нему. Дочке тогда было почти три года. Когда она уезжала, я сказал, что ребенок останется со мной, и она была не против. С того момента уже год мы живем с дочкой вдвоем.

После расставания мы обратились к мировым судьям, чтобы развестись и узаконить тот факт, что ребенок остается со мной. Тогда я чувствовал обиду и злость: мы столько лет прожили вместе, я пытался понять бывшую жену, помогал, а в итоге все так закончилось. Для меня это предательство.

Вскоре она вернулась в наш город и сейчас видится с дочкой один-два раза в неделю. Мне кажется, в остальное время дочь не скучает по маме, потому что у них изначально не было особенной привязанности друг к другу. Когда она родилась, у жены была послеродовая депрессия. Я работал сутки через трое и все свободные три дня дома занимался ребенком: играл, кормил, купал.

Еще до появления дочери я не замечал со стороны жены особого желания заботиться о детях, но тогда думал, что мне это только кажется, потому что беременность не была случайной — мы вместе ее планировали.

Меня эти слова тогда повергли в шок. С ее послеродовой депрессией мы справлялись вместе: я взял на себя обязанности по дому, мы ходили к психологу. Поначалу она говорила, что все нормально, «просто устала», «не выспалась». Когда ребенку было около двух, у жены случился серьезный кризис: она от нас отстранилась, совсем не хотела видеть ни меня, ни дочь. Я не понимал, что происходит. Потом ей стало легче, она начала общаться с другими мужчинами, вступила в сетевой бизнес. Я ей помог деньгами — правда, мы ничего не заработали. А в итоге она нашла новую любовь.

Я пытался спасти отношения, говорил с ней. Ребенку ведь все равно нужна мама; хотелось, чтобы все наладилось. Когда я остался один с дочерью, было немного страшно: кто меня подстрахует, если что‑то случится? Две головы ведь лучше, чем одна. В такой растерянности я провел где‑то месяц, но потом быстренько все понял: и как записываться в поликлинику, и как одежду покупать. И вообще, у нас с дочкой все стало замечательно. Иногда помогают мои родители, но я стараюсь слишком на них не рассчитывать, больше делать сам.

Чтобы понять, как вести себя с дочкой, я пошел к детскому психологу. Был бы мальчик, наверное, было бы проще, а с девочкой в некоторых вопросах я чувствовал себя неловко. Сейчас я уже справляюсь, но неудобные ситуации все равно иногда случаются. Например, когда мы вместе ездили на горячие источники, мне надо было помочь ей переодеться. В женскую раздевалку я не могу с ней пойти — там женщины переодеваются. В мужскую тоже не могу ее взять — там мужики. Что делать?

В торговом центре, когда дочке надо в туалет, возникает та же проблема — куда ее вести? Иногда в такие моменты меня охватывает паника. В итоге я хожу с ней в комнату для инвалидов.

Мы живем в обществе, где детьми больше занимаются мамы. Видимо, у матерей чаще развит родительский инстинкт, а мужчины не особо беспокоятся о детях. Но я уверен, что родители должны быть ответственны за ребенка пополам — так честнее. Ведь если все свалить на одного, человек рано или поздно взвоет от рутины; ее надо как‑то разбавлять, но у меня самого это пока не очень получается.

Сейчас я по-прежнему иногда чувствую обиду на жену, но уже по другому поводу: когда она отказывается приехать и забрать дочь, а мне очень хочется немножко посидеть в тишине. Но я с этим смирился — это ведь моя дочь, любовь всей моей жизни. Она сама по маме не скучает, говорит мне: «Хочу быть только с тобой». У нас сильная привязанность, и у меня есть небольшой страх, что наши отношения поменяются, когда она повзрослеет.

В личной жизни у меня пока затишье. Сейчас я и не особо стремлюсь к новым серьезным отношениям, да и времени на них нет. Просыпаемся в 6.30, я кормлю дочь, мы собираемся в садик. После этого иду на работу — их у меня две. Никаких пособий не получаю: я достаточно зарабатываю, чтобы нас содержать. Потом забираю дочь из садика, надо ей что‑то приготовить, поиграть, искупать и укладывать спать. Получается «День сурка» без возможности отдохнуть. Несмотря на усталость, все равно надо постирать, стишок какой‑нибудь выучить, уют дома навести. Время от времени на выходные дочку берут к себе мои родители — тогда появляется возможность провести время одному. Но при этом образе жизни я не чувствую, что что‑то упускаю. Я на многое готов ради ребенка.

В 2013 году я познакомился с моей уже бывшей супругой. Через пару лет мы поженились и переехали из родного Волгограда в Москву, где я устроился на работу. Все шло хорошо, и со временем мы решили, что можно завести ребенка. И вот в 2017 году жена приносит мне положительный тест на беременность. Она была очень рада, а я тогда отреагировал более сдержанно — подумал, что теперь придется больше зарабатывать, потому что считаю, что мужчина должен быть кормильцем.

Во время беременности я не особо вовлекался в процесс. Бывшая супруга сама узнавала, к каким врачам ходить, какие витамины принимать, а моя задача была купить все самое необходимое. Я собирал сумки в роддом, сдавал анализы для партнерских родов, даже с работы отпрашивался, чтобы к врачу сходить. Возможно, для кого‑то со стороны это выглядело глупо, но мы очень ждали этого ребенка.

За сами роды я не волновался, просто доверял профессионализму московских врачей и был уверен, что все будет в порядке. Ничто не предвещало неприятностей — все обследования во время беременности были в норме. Правда, был один тревожный звоночек: при первом скринингеСкрининг первого триместраУЗИ и биохимический анализ венозной крови на гормоны, которые проводят на сроке 10–13 недель беременности. Основная задача скрининга — определить вероятность наличия врожденной патологии плода. : нам сказали, что толщина воротниковой зоны у плода — 2,9. Но при этом врачи ни о каких проблемах не упоминали, и мы не придали этому значения. Потом я выяснил, что при толщине воротниковой зоны 3,5 могут рождаться дети без синдрома Дауна, а при толщине в 2,5 — условной норме — с синдромом. То есть тогда наш показатель действительно ни о чем особенно не говорил.

В итоге роды прошли гладко, и на свет появился наш Мишка. Я рад, смотрю на него — он такой хорошенький и плачет как‑то по-особенному. Но потом врач осматривает малыша и внезапно говорит: «У меня для вас плохие новости — у вашего ребенка подозрение на синдром Дауна». Даже не знаю, как описать эмоции в этот момент. Как будто ты припарковал машину, пришел — а ее нет. И ты не знаешь, угнали ее или эвакуатор забрал.

Я тогда решил, что когда все выяснится, мы еще посмеемся. А через некоторое время вышел из роддома, прошелся и начал понимать, что диагноз может подтвердиться. Я заплакал, и подавленное состояние у меня потом сохранялось несколько недель, хотя я старался поддерживать супругу и вида не подавать.

На второй день у Миши обнаружилась пневмония, его перевели в стационар, и я стал к нему ездить. С супругой договорились, что, пока диагноз не точный, эту тему мы обсуждать не будем. А когда нам уже вручили справку о том, что диагноз подтвердился, у нас с ней состоялся диалог. Она к такому материнству оказалась не готова. Мы решили, что если я хочу оставить ребенка и не отдавать его в детский дом, то наша семья с ней уже существовать не будет. Врачи предлагали оставить его на полгода в доме малютки и подумать, но я так не мог — это же мой сын.

Я до мозга костей инженер. Психология, педиатрия, книги по воспитанию в то время мне были чужды. Мне тогда дали почитать две книги: «Тайная опора» Петрановской и «Как любить ребенка» Корчака.

После этого я стал ездить в больницу. От работы туда было добираться около часа, а приемные часы совсем не состыковывались с моим графиком, поэтому я договорился с врачом — мне разрешили приезжать с 6 до 8 вечера, после работы. Я сидел рядом с сыном, говорил, что люблю его, потом начал сам менять подгузники. Моя супруга в этот момент уже уехала со своими родителями в Волгоград и ребенком не занималась.

Миша лежал в больнице дней 20. За это время я успел понять, что делать дальше. В будние дни ходил на работу, а в субботу — на курсы для будущих мам. Там рассказывали, как менять подгузники, как головку держать, как купать. Это мне очень помогло. На курсах кроме меня было еще два папы, но они были с женами. А такой, как я, был один. Некоторые знали о моей ситуации от нашего преподавателя, кто‑то был знаком с медперсоналом больницы, где Миша лежал. Они подходили и выражали мне свое уважение.

Еще я попросил приехать свою маму. Когда Мишу выписали, мы все вместе вернулись в Волгоград и начали налаживать быт. Тогда я вышел в декрет на работе, чтобы получить выплаты по уходу за ребенком. Работодатель отнесся к ситуации с пониманием: мне дали премию к рождению Миши, очень поддержали морально. Коллеги тоже собрали деньги. Еще я получил единоразовое пособие при рождении ребенка — около 16 тысяч рублей. Оформил инвалидность, опеку как единственный родитель, ходил в соцзащиту. Пришлось пообивать пороги, в итоге все выплаты составляли около 25 тысяч в месяц. На жизнь в Волгограде нам этого хватало.

Когда ребенку было чуть больше года, я вернулся на работу. Миша в это время был с бабушкой. Сейчас мы получаем от государства пенсию по инвалидности, плюс мы с супругой договорились о том, что она платит алименты. Во время процедуры взыскания алиментов я пошел ей навстречу — мы назначили меньшую сумму: мне казалось, что это может приблизить момент, когда она захочет начать общаться с сыном.

Сейчас я отношусь к бывшей жене как к двоюродной сестре. Сыну почти 4 года, и примерно полгода назад она начала с ним общаться по выходным, может взять его на ночь.

Но основную ответственность за сына все же несу я, а еще помогает моя мама — если я на работе или в командировке, она сидит с внуком. Думаю, что главный значимый взрослый для сына именно моя мама, а я скорее на втором месте. За поддержкой он бежит к бабушке, иногда даже если я рядом. А с моей бывшей супругой он поначалу боялся оставаться наедине — я тогда говорил, что она для него «тетя мама». Сейчас Миша уже не боится остаться с ней на ночь, но по большому счету мама для него — это моя мама.

Конечно же, я хочу, чтобы мой сын рос в социуме, где он может больше реализоваться. В чем‑то это зависит от меня как от родителя. А в чем‑то — от высших сил, у которых тоже есть какая‑то своя задумка. Ведь для чего‑то мне такое родительство было послано.

Пока это не случилось со мной, я даже не думал, что бывают отцы, которые сами воспитывают ребенка. У нас была нормальная семья, мы пять лет прожили вместе, завели детей и практически не ругались. Когда младшему ребенку было полтора года, я предложил жене съездить в отпуск на море, отдохнуть. Она обрадовалась, уехала. А когда вернулась, сказала, что не будет больше со мной жить и бросает семью. Это был удар. Для меня к этому не существовало никаких предпосылок.

Поначалу мы пытались все исправить: месяца три жили в одной квартире, но в разных комнатах, неделями не разговаривали, она ходила на свидания. Мы записались к семейному психологу, где она рассказала, что встретила на курорте какого‑то парня. Мне было странно, что у нас двое маленьких детей, а она хочет все закончить. Казалось, что полная семья — это приоритет, и нужно эту семью сохранить. Но через пару недель она все-таки уехала с вещами.

С тех пор прошло два года. Сейчас младшему ребенку четыре, а старшей — шесть. Бывшая жена встречается с детьми примерно через выходные, а у нас настроилась жизнь без нее.

Мне до сих пор сложно объяснить детям, что произошло. Я много читал и слушал психологов, и все говорят, что, если родители разошлись, они должны сохранять психику детей, говорить, что второй родитель хороший и их любит. Но я не могу врать сыну и дочери. Они не должны думать, что бросить детей — это норма. Они спрашивают про маму, но уже реже, а я стараюсь избегать этих разговоров.

В моей картине мира оставить детей — неприемлемо. Если бы мы были только вдвоем, я бы это расставание пережил без проблем, потому что я себя ценю. Но если ты родил детей, то берешь за них ответственность и уже не можешь сказать, что просто передумал, — от тебя зависят целые судьбы. Надо сделать все, что в твоих силах, чтобы у твоих детей была полная семья. За распад семьи ответственен тот, кто его спровоцировал, — неважно, мужчина это или женщина. Да, по факту мужчин, которые оставляют детей, больше. Незрелость и безответственность по отношению к детям не зависит от пола, но у женщин чаще срабатывает материнский инстинкт, поэтому дети с большей вероятностью остаются с ними.

В первый год после ухода жены забота о детях происходила в ущерб работе. У меня свой бизнес — сеть веломагазинов. Я работал ночами, многое пришлось делегировать. Это не прошло бесследно: бизнес стал немного проваливаться, но резкого финансового кризиса не случилось.

Тогда я проводил целый день с детьми — их ведь никуда не деть. Мне как могла помогала моя мама, но она тогда еще сама работала. Устроить детей в садик было сложно — они привыкли всегда быть вдвоем, а в государственном саду их бы разделили по разным группам. Я искал частный, где они могли бы быть вместе. Нашел примерно через полгода, и только тогда стало появляться время для работы и досуга. А до этого целыми днями стирал, готовил, сидел с детьми.

И это был не обычный плач, а истерический, потому что они скучают по маме. Я научился отличать этот плач, особенно у младшего. Бывало, проснется ночью, орет взахлеб, носишь его на руках час-другой. Это очень тяжело, особенно когда ты отдаешь себе отчет, что в этом виноват один человек. Ходишь, качаешь ребенка, наполненный ненавистью.

Почти все наши общие знакомые принимали сторону жены или вообще не вникали в ситуацию. Со многими мне пришлось перестать общаться, из‑за того что они меня не понимали и не поддерживали. Может, это по-детски, но я не мог иначе. Я остался совершенно один.

Сейчас стало сильно легче, у нас появилась система. Мы ходим в садик, на батуты, на каток, дети видятся с матерью. Все приспособились. Конечно, я чем‑то жертвую, потому что сын и дочь у меня в приоритете. Но быть жертвой — не очень хорошее ощущение, потому что рано или поздно ты можешь с детей за это спросить. И я стараюсь делать так, чтобы этого не случилось.

Я считаю, что детям очень важен пример нормальной семьи. Сейчас встречаюсь с девушкой, у которой есть дочь. Дети только рады, они сразу нашли общей язык и говорят мне: «Папа, женись уже на Алине». Они видят, что папу кто‑то любит, что папа кого‑то любит. Мне кажется, это необходимо.

Один родитель не может дать то, что могут двое. Я хочу, чтобы у детей перед глазами был пример обычной консервативной семьи, а в одиночку это невозможно. А в бытовом плане я смог разобраться с проблемами. В полных семьях бывает такое, что отец сидит с детьми, а мать работает. Я бы с радостью сидел и не работал — и справился бы. Только вот женственности я не могу научить. У меня дочь — боец, участвует в соревнованиях, любит побеждать. Возможно, потому что рядом с ней нет кого‑то мягкого, женственного.

Мудрые люди говорят, что это должно закончиться прощением, но в моем понимании это может закончиться только равнодушием, к которому я уже близок.

Моему старшему сыну восемь лет, и он живет со мной. Дочке будет шесть, она живет со своей мамой. Мой сын Ваня — особенный ребенок, у него инвалидность.

Раньше мы с семьей жили в Нижневартовске, а родом мы с бывшей супругой из Кургана. Когда мы развелись, она вернулась в Курган и забрала детей к себе, но потом передала старшего сына своей маме. Обещала через некоторое время взять его обратно, но время шло, а он оставался у бабушки. Я подумал, что невозможно, чтобы ребенок при живых родителях был сиротой, притом что он остро нуждался в уходе и заботе. Поэтому я бросил все в Нижневартовске и приехал в Курган к Ване.

Теперь мы с ним живем вдвоем. Бывшая супруга с сыном общается, но не много. Мне хотелось бы, чтобы она уделяла ему больше внимания. При этом никакой злости и обиды на нее у меня нет. Я считаю, что все люди хорошие, а плохими бывают поступки. Когда Ваня хочет пообщаться с мамой, у него всегда есть возможность с ней поговорить по видеосвязи. А если он спрашивает, когда она приедет, я всегда говорю ему: «Вань, позвони маме и спроси». А что уж она там ему отвечает — это ее дело.

Он же не просил себя рожать, а просто появился на свет вот такой — особенный. Когда он родился, мы поначалу не знали, что будут какие‑то сложности. А когда это стало понятно, я чувствовал сожаление: кто‑то, кому дети не нужны, рожает их налево-направо, а у нас — вот так.

Общение с дочкой я тоже не прерываю. При разводе мы с бывшей женой юридически оформили, какой ребенок с кем живет. Вообще, детей не рекомендуют разлучать, опека была против этого, и по моему мнению, детям было бы лучше вместе. Я готов был забрать обоих, но мне не дали. Судья выслушала все аргументы в мою пользу, но потом сказала, что у нас два варианта: либо оба ребенка остаются у матери, либо мы с бывшей супругой заключаем мирное соглашение, по которому она отдает сына мне. И я вынужден был согласиться, иначе потерял бы обоих детей.

Совмещать работу, заботу о ребенке и личную жизнь у меня получается легко. Иногда помогают Ванины бабушки, в большей степени — моя теща. Если бы я остался с ними совсем один в Нижневартовске, мне было бы гораздо тяжелее. А так мы выступаем как команда и вместе руководствуемся тем, что лучше для ребенка.

Чтобы быть рядом с ребенком-инвалидом, я уволился с работы, но продолжаю делать небольшие проекты. Как Ванин опекун, я получаю от государства 20 тысяч рублей и не могу сказать, что нам чего‑то не хватает. Иногда я пользуюсь реабилитационными центрами. Большую часть времени мы с Ваней проводим вместе.

Несколько лет назад к нему приходилось вставать по два-три раза за ночь. Сейчас он подрос и нас ждет коррекционная школа. Пока он посещает лагерь при ней, чтобы адаптироваться, с 8 утра и до 14 часов. Я сам его туда привожу и забираю. Какая тут работа? То логопеды, то психологи, то какие‑то занятия. Можно, конечно, устроиться и работать полный день, но какой в этом смысл? Он тогда будет не с папой, а с бабушкой все время.

Окружающие, бывает, удивляются, когда узнают, что я отец-одиночка. Но я не обсуждаю это особенно. Все-таки мы родители пополам, не может быть, что папа на 60%, а мама — на 40%. Мы оба — его родили, а то, что я с ним остался, это мой личный выбор, ничего сверхъестественного в этом нет.

На мой взгляд, устроить личную жизнь будучи отцом-одиночкой несложно. Я всегда сразу говорю о своей ситуации, ни для одной из девушек это не было причиной для прекращения общения. Но сейчас я не спешу в отношения с кем‑либо. Сначала Ванюша встанет на рельсы, а там посмотрим. Я готов к тому, что может возникнуть ситуация, когда Ваня решит, что он хочет жить с мамой. Я, конечно, локти себе наверняка покусаю, но держать его вижу несправедливым.

В целом отдавать отцам детей у нас не принято. Но ведь родители бывают разные. Кому лучше отдать ребенка: матери, которая не хочет им заниматься, или отцу, который к этому готов? Есть женщины, которые забирают детей и используют их для давления на бывших супругов, а потом отдают насовсем бабушкам. Я считаю, что ребенку важно общаться с обоими родителями. Если вы расстались, а второй родитель тоже хочет видеть ребенка, этому нельзя мешать. Надо всегда выступать на стороне детей.