Хозяин корчмы «Тарас Бульба» Юрий Белойван: «В девяностые было прекрасно...»

— На сегодняшний день чего вы хотите из области исполнения желаний?

— Я хочу, чтобы на всей земле коммунизм победил. Чтоб мир, короче, я хочу, был.

— Коммунизм и мир — разные вещи.

— Когда мы говорим «социализм», подразумеваем очередь за туалетной бумагой. Мы знаем социализм в советском варианте. А весь мир сейчас думает, что социализм — это круто, это когда у богатых все поделят, и всем будет хорошо, всем поровну. У нашей компании сейчас проблемы с начислениями налогов, и я хотел бы, чтобы эта история закончилась поскорей, потому что я уже три года в ней.

— Как дело развивается?

— Суды идут. У нас разные юрлица, и мы везде, к сожалению, их проигрываем. Но даже если налоговики выиграют, то у нас-то все равно таких денег нету.

— Свернетесь, если проиграете?

— Нет, всегда же есть какие-то… (Замолкает на полуслове.) Я не буду называть конкретные сети, но у многих были аналогичные проблемы. Если взять нечего, то должен на определенном этапе вступить математический расчет.

— Вы заявляли, что гонения на «Тараса Бульбу» начались из-за политики.

— Началось как политика — понятно, что их не управление по налогам и сборам инициировало. И мне очень жаль, потому что мы, скажем, в корчме каждый месяц 9-го числа отмечаем День Победы и кормим ветеранов. Вдруг они не доживут до 9 Мая! Я до сих пор жалею, что СССР развалился. И, конечно, мне обидно, когда возникают такие подозрения [в политической неблагонадежности]. У меня даже в концепции написано: «Мы несем мир и дружбу и работаем для тех, кому это важно». У нас меню на 32 языках! И я не привык к тому, что у меня слова, если я их еще записываю, с делом расходятся. Я, например, когда прозу пишу какую-то, то пишу ручкой чернильной…

— Паркером?

— Нет, не паркером. Она чем дешевле, тем лучше. И дети у меня пишут чернильной ручкой. К чему я это говорю? Я вот 40 страниц текста написал — на сайт все выкладываю. Я ничего не исправляю, не чиркаю — как дышишь, так и пишешь. Особо скрывать-то мне нечего — чего прятаться? Уже отпрятались, уже кукурузу в колхозе не воруем. И, конечно, когда такие начинаются истории… Не то что прямо обидно… Девушки обижаются, чтобы плакали. А мужчина, как говорят, расстраивается просто.

Официант спрашивает разрешения убрать со стола сервировку. Белойван показывает на свечку, украшенную пластиковой ромашкой, и просит ее тоже убрать.

— Вот вы можете так прийти в любой из своих ресторанов и попросить спрятать все ромашки?

— Это самодеятельность. Я и так за сотрудниками столько всего чищу. Они уже уверены, что мне ничего не нравится, что я задавливаю любые инициативы. А я объясняю, что если бы они изучали историю, народный костюм, то, может быть, мне бы не приходилось ничего ломать. К сожалению, сегодня я им сказал, что мне жалко потраченного на сотрудников дня… Они такие тяжелые. Жена говорит: самое ужасное, что тебя душат судами, а ты продолжаешь выдавать идеи для ресторанов. Например, предложил отмечать День матери каждый месяц. Сам я отмечаю его еженедельно — приглашаю маму в ресторан с внуками.

— В «Корчму»?

— Нет, ресторан — это не «Корчма», потому что тут я работаю. Я выбираю места по спискам TripAdvisor. Маме восемьдесят лет, она любит спокойно посидеть с детьми моими и со мной — ну чего-нибудь покушает. Так вот, я придумал День матери отмечать в «Тарасе Бульбе»: акция — позвони маме, пригласи ее в ресторан. Музыку записал из ретрошлягеров: «На земле хороших людей немало», «Все на свете могут наши мамы» Кристалинской. А директорам трудно, будто они инкубаторские — из яиц родились, — не откликнулись.

— Вы часто меняете управляющих?

— К сожалению, очень. У меня директор — личный представитель. Он же и владелец ресторана, а я только даю им торговый знак и рассказываю, как все устраивать. Дальше они дела ведут в зависимости от собственной распущенности. У нас, например, проводится День друзей, когда директор должен за руку поздороваться со всеми гостями, дать визитку, познакомиться. Акция задумана, чтобы выйти на уровень, когда мы можем сказать: «Приходите, будут все свои». И директора этого не делают — считают унижением.

— У вас сеть из 18 ресторанов — может, есть какие-то административные лайфхаки в смысле управления?

— Есть штрафы, что скрывать, «депремирование» их называют. Вот не провели День матери — за это денежное депремирование. Но если выучить, например, стих определенный, то 10 тысяч рублей с депремирования вернут.

— То есть директору можно стихотворение рассказать и деньги назад получить?

— Да, в конце совещания. Тупо это, конечно, выглядит, бредово. Но можно поднять руку и сказать: «Я готов». Я это называю тренингом ораторского искусства. А чего стыдного — читать стихи-то? За все время только четыре человека воспользовались такой привилегией. Не хотят! Им кажется: он встанет и будет как лох выглядеть. А я спокойно себе в фейсбуке стихи читаю — у меня там по 1500 просмотров, лайки, перепосты, люди обсуждают.

— Корчма «Тарас Бульба», получается, работает как Дом культуры. У вас и кормят, и пляшут, и стихи на совещаниях читают.

— Это же все работает, только когда ресторан как дом. К нам, например, музыканты приходят и спрашивают у гостей, какую им спеть песню. А никто слов же не помнит. И я сделал такие книжечки с песнями — там все тексты есть. Назвал этот проект «Душевное караоке» — это же кайф, когда люди начинают петь с музыкантами. Бывает, и жутко выглядит, но когда старушки выскакивают, ногами топают, частушки свои эти — «Эх! Эх! Эх!», то класс! Мне нравится, когда гости поют, — значит, мои идеи работают. А если это все как декорация, то глупо выглядит. Какой смысл был рисовать эту птичку? (Указывает на стенку.) Можно было постер повесить. А вот избушки (показывает на фотографии в рамке) — я сам их снимал в Киевской области. Сейчас очень жалею, что не могу туда поехать по многим причинам.

— Расскажите, как строится ваше типичное расписание.

— Утром у меня силовой час, потом водные процедуры — специфические, свои. Этап с обливаниями я уже прошел — теперь у меня льдогенератор. Ванна такая маленькая, туда высыпают два ведра льда, я два раза ныряю и балдею! Это как криотерапия — очень хорошо. Страдания тела — рост духа. А раньше я никак не мог определиться: надо силовой час, но, кроме того, надо медитировать, потом согреться, гимнастику. И я понял: если молитвослов читать как утреннее правило — там как раз пятнадцать минут, — то такой настрой получаешь! А сейчас еще, когда я стихи стал учить, я еще вечерние утром повторяю.

— Сегодня какие будете учить и в фейсбуке читать?

— Еще не знаю. Вчера был Рождественский, «Красивая женщина — это профессия…». В моей украинской школе мы не учили Есенина, а мне он очень нравится: такой прям депрессивный, будто, умирает в двадцать лет. Но все в двадцать лет думают, что умрут, а в пятьдесят верят, что будут жить вечно. И боятся. Я таких открываю авторов! Хотел ко Дню Победы выучить Симонова «Жди меня, и я вернусь», и вот я в интернете его искал, и там по соседству было: «Если Бог нас своим могуществом/После смерти отправит в рай,/Что мне делать с земным имуществом,/Если скажет он: выбирай?» Прям вообще! А вот Киплинг у меня 1500 просмотров собрал. Я вообще в сети много не сижу, поэтому 1500 для меня это много.

— Вас качает от такого внимания?

— Мне просто приятно, что «Гой ты, Русь моя родная» — 200 просмотров, а «Завещание сыну» — 1500, и у меня оптимизм появляется, что люди интересуются такими вещами вечными.

— Откуда такое увлечение поэзией?

— Я слушал Черниговскую — знаете? Качните, у нее много лекций по мозгу. И она говорит: сейчас дети практически не пишут — айпэдов им достаточно. Но, когда ребенок пишет чернильной ручкой, следит за наклоном, у него весь мозг в сканере светится прям — все сектора задействованы. А когда по айпэду возит пальцем, то у него ничего не светится в мозгу. Черниговская еще говорит, что с возрастом, чтобы человек легче переносил инсульты, надо развивать мозг. Самое лучшее — играть на музыкальных инструментах в зрелом возрасте. Хорошо также учить стихи. Я вот еще скульптурой занялся на этой волне.

— Какой?

— Из всего вообще — бронза, мрамор…

— Бронза — сложное дело.

— Мы не простые сами же все. Я теперь с Церетели коллега, между прочим. И без высшего образования, кстати.

— Почему так сложилось?

— У меня родители с высшим и так гордились, что я решил им этим поднасрать и не учился.

— То есть с мамой в ресторанах обедаете, а высшего образования не получили?

— Пускают, слава богу, без диплома в кабак.

— Судя по вашему фейсбуку, вы также спортом активно занимаетесь?

— Да, кардио в основном. Потому что я альпинист, мне необходима выносливость. Пастернака знаете: «Во всем мне хочется дойти/До самой сути./В работе, в поисках пути,/В сердечной смуте». Если я скульптурой занялся, то должен был освоить сам этим перфоратором и мрамор, и дерево, и бронзу — весь процесс, и даже патину научился делать. Если горы, то, значит, Эверест надо покорить — на самую верхушку взойти. Есть такая программа «Семь вершин» — для тех, кто хочет взобраться на семь высших точек шести континентов. Это весело.

— А в чем веселье?

— С пацанами живешь в палатках, общаешься, проблем нету и денег нет — ты уже все оплатил, покупать в горах нечего. Меняются ценности. В Америке, говорят, существует закон: если ты прожил на высоте 5 тысяч метров и выше некоторое количество лет, то не имеешь права избираться в органы власти, потому что меняется метаболизм, восприятие мира, и ты уже не примешь какие-то интересы…

— Горцы все немножко астронавты.

— В горах другие понятия. Например, если ночью чужак стучится к тебе, то намного важнее пустить его, чем то, что он может тебя ограбить и убить. Гостеприимство!

— Это такие вселенские ценности, про которые в больших городах забывают.

— Это не вселенские, это в деревне каждая бабушка раньше умела. Почему-то сейчас стали давать такие названия всему… Вот «вселенский». Интернешнл какой-то… Мы употребляем много слов, значения которых не понимаем, и от этого проблемы. Поэтому я в инструкциях сотрудникам пишу: избегайте импортных слов, умных, разговаривайте с людьми как дома. У нас не любят чиновников, но на работе общаются как чиновники — вот эти «продублировать», «позвольте вам»… Ты что, у банкомата русскому языку учился? А с друзьями они только матами умеют. Я как-то сел с молодежью — какие-то студенты-юристы. Жуть просто! Маты, пьянки, чем он там блевал. С девушками сидели причем! Я понимаю, я в их возрасте тоже не стеснялся — но у меня что? Это Шулявка была, не лучший район Киева, два года армии и ЦПШ (церковно-приходская школа. — Прим. ред.).

— А в армии вы где служили?

— В Германии в мотострелках. Это когда проедут танки, за ними движутся такие машины, у которых сзади открываются люки. И выходят люди с автоматами добивать женщин, детей, всех оставшихся. Вот это мы были. Нам все время показывали фильмы про войну, про немцев, и мы знали, что война будет на территории врага, поэтому у нас комплексов не было — ни любви, ни тоски, ни жалости, и никакой курский соловей нам не пел. То есть снять джинсы с пьяного немца и курточку — вообще без вопросов солдату русскому… Да вы за Хатынь нам еще не ответили! Они в шоке были. Причем они нас называют «русские», а в советских войсках было восемьдесят процентов узбеков, и они когда видели этих кривоногих черных людей, то думали, что это и есть русские. Так, наверное, на Западе и татаро-монголов за русских принимали в свое время. Мода же у нас была татарская — научились от них всему.

— Вы много путешествовали. Какое место на земле у вас любимое?

— Люблю Италию… Вот, опять же, меня кто-то не поймет, — Америку. Я там все у них обследовал. Проехал по маршруту Ильфа и Петрова. Мы путешествовали тогда, чтобы принять решение — открывать ресторан в Америке или нет. Я люблю и Нью-Йорк, Центральный парк, осень — вот это все…. Люблю тупорылых американцев… Трамп мне даже нравится! Да и Хиллари тоже… Женщина в таких годах — и работает.

— Она же совсем не старая.

— Нагрузки представляете эти себе? Смотрели «Карточный домик»? Но они долго там живут: в почтенном возрасте путешествуют, общаются, они другие очень. А я вот смотрел сайт Новодевичьего кладбища: даже Райкин, ну старый Райкин, не дожил до восьмидесяти лет. У нас короткая жизнь совсем. И плюс на том сайте еще комментарии можно оставлять.

— Где? Под могилами?

— Да, на страничке. Они, видно, думали, что будут писать «вечная память», «покойся с миром», а там про Костю сообщают Аркадию, как он крестился, как это восприняла еврейская диаспора.

— Вы какой-то очень устойчивый человек. Я, например, ни за что не полезу это читать, потому что расстроюсь. Это что у вас — такое трезвое отношение ко всему?

— Философски можно сказать, что жизнь — как красивая женщина, грязь обстановки убогой к ней словно не липнет. Ключевое тут «словно». Вот у меня фильм про Эверест на ютьюбе, там 150 тысяч просмотров, и каких-то два десятка дебилов написали комментарии: «Какой мерзкий этот Белойван, чтоб его сдуло с этой горы, чтоб он сдох». Люди меня никогда не видели — что я вам сделал? Это не может не ранить. Я представляю, как бы чувствовал себя Райкин или его Костя. Или Янковскому пишут… Это какие-то гады прямо.

— Совсем подлость.

— Подлецы более живучи. Безухов даже не додумался, что нужно повернуться боком, когда в него стреляли. Хорошо, Толстой его оставил еще на четвертый том… Нельзя в жизни постоянно очаровываться и разочаровываться — надо как-то определиться с пониманием. Вот едешь по России и понимаешь, что дорога плохая. Но это же Россия! Ехал бы по Европе, где люди по 60% с дохода налогов платят, или в Америке, где на дороги относят по ползарплаты, — там можно возмущаться. А мы все в сослагательном наклонении живем. Вот в 1990-х вроде ужас был, а сейчас уже кажется, что прекрасно было.

— Прямо-таки прекрасно?

— Двадцать лет прошло. Может, это потому что я в юности такой был — тревожный. Да ничего там страшного не было — не страшней, чем сейчас. Я, например, доволен, что мы из каменного века сиганули в XXI. То, что Европа прошла за сто лет, мы прошли за десять. Можно засчитать себе три жизни за активный период — мы три разных кино успели посмотреть.

— Вернемся все-таки к еде: как вам удалось выстроить такую отлаженную систему в корчме? Первый «Тарас Бульба» в 1998 году открылся, в стране одна гастрономическая революция идет за другой — суши, потом бургеры, теперь пастрами, — а у вас один сплошной борщ?

— Я ем в «Корчме» постоянно. И беру тех, кто умеет борщ варить. У супницы-мастера потом учатся, аудиенции получают. У кого котлеты хороши, тот котлетником становится. Если потом у его учеников тоже котлеты классные выходят, то учитель и за них получает деньги. Такая прогрессия выстраивается, что вторую зарплату можно заработать.

— А контрсанкции и импортозамещение на вас отразились?

— У нас же хозяйство свое, где-то 900 коров. Открыли молочный цех, делаем сметану. Вот мне говорят: если нет денег, а есть 900 коров — цена 40 тысяч рублей одной коровы, — то продай их на 40 млн, зарежь их. И что потом? А люди куда пойдут, которые там работают?

— Резать молочных коров — самое последнее дело.

— Ну вот такие бывают предложения. Мы сделали сыры, масло, которым я прям горжусь. А моим чебурашкам [подчиненным] это масло навозом воняет. Они меня спрашивают: «Почему сметана розовая? Она должна быть белая!»

— Какие синтетические люди.

— Они не будут в могиле зато портиться — с них нетленные мощи получатся. Мне понравился один проект, не видели? Я просто не смотрю телевизор, а по интернету ко мне прилетают новости, и там много прикольных штучек. Мультфильм такой снят: лежит Ленин, я сначала думал, что это про Ленина, поэтому заинтересовался. Газ загорается… Они придумали, как Ильича утилизировать. Жесткую фракцию высыпают в капсулу, а пух вот этот и перья формируют в такой кирпич и туда садят…

— Перья?

— Ну пепел этот… И туда садят дерево, и растет себе. Как фашисты тогда. Какие яблоки вкусные, говорит — так они же из газовых камер пеплом их удобряли.

— Все, все, все… Стоп. Я вас перестаю понимать.

— Да анекдот такой рассказали друзья в Израиле. В Бухенвальд везут группу израильских туристов. Ночь, немцы, село, сломался автобус. Водитель ковырялся — не получается починить. Постучался в деревне в хату. Там бабка — чем помочь… Гебен зи мир битте, там… Водитель ей: «Да я тут евреев везу в Бухенвальд, и автобус сломался». Она ему: «Ну, сынок, не знаю, у меня только микроволновка есть».

— Какой ужас…

— Да, такой еврейский анекдот о холокосте. У них же свой юмор, они уверены, что немцы ждут часа, когда к ним Адик вернется.