Идеальные триллеры Марка Данилевского и Джей Джея Абрамса: лекция Дмитрия Быкова

Всю свою жизнь я решаю задачу: как сделать так, чтобы читатель не мог оторваться от книги? Ведь почему падает интерес к чтению? Потому что неинтересно. Это вообще достаточно обсуждаемая сейчас тема — существует, например, большая работа Елены Иваницкой «Феномен интересного»; есть одноименная статья Михаила Эпштейна. В общем, коллективным усилием человечество додумалось до того, что интересно нам бывает по трем причинам.

Прежде всего, нас манит тайна, семантическая несоотносимость разных деталей происходящего. Почему всех так занимает перевал Дятлова? Потому что подробности этой истории укладываются не в одну, а только в две, в три схемы. Все противоречия снимает версия со шпионами, но проблема в том, что там их не было и быть не могло. Нестыковки и разноплановость — причем не столько логические, сколько стилистические, — и придают этой истории таинственную прелесть.

Кроме того, человеку всегда интересно то, что соотносится непосредственно с ним. «Евгений Онегин» стал бестселлером, потому что читатели узнавали в себе либо Онегина, либо Татьяну. Зацепить можно, описав ту эмоцию, которой в литературе еще не было: так, Катулл создал новую лирику — стихи о любви, которая переходит в глубокую ненависть к своему объекту. Новую эмоцию, безусловно, привнес Бродский — сочетание абсолютного космического презрения к миру и абсолютного обывательского тщеславия; когда человек равнодушен ко всему, кроме того, что о нем напишут в журнале. Аналогичная ситуация с Платоновым, предложившим сложнейшее чувство — бесконечную умиленность, помноженную на бесконечную физиологическую брезгливость.

Наконец, нам интересно читать то, что с интересом написано. Борис Стругацкий говорил: «Писатель непрофессиональный от профессионального отличается тем, что профессиональный не получает удовольствия». Это всегда заметно: чувствуется, что «Пикник на обочине» писался с наслаждением, а «Град обреченный» — без. Но иногда читателю надо испытывать и омерзение.

У «Дома листьев» Марка Z.Данилевского и «S» Джей Джея Абрамса и Дага Дорста есть все три признака. И помимо того что они способны удержать читательское внимание, эти книги свидетельствуют о том, что бумага бессмертна, что прежняя, аналоговая традиция чтения — не прервется.

Для начала поговорим о Данилевском. Его роман предлагает очень важную метафору, указывает на крайне существенный аспект человеческого самоощущения. В этом смысле я бы сравнил «Дом листьев» с «Парфюмером». Зюскинд использовал запах как идею всечеловеческой связи. Метафора Данилевского отсылает к важнейшему для американцев образу дома как проекции души. Эта же идея крайне близка Фолкнеру и — как ни странно — Толстому.

Что же происходит в «Доме листьев»? Есть хозяин тату-салона, типичный скиталец, алкоголик, мыслитель, прожигатель жизни, интенсивный потребитель девушек, который — и это очень важно — живет в Калифорнии. В доме слепого старика Дзампано, умершего при странных обстоятельствах, он находит рукопись. Когда главный герой начинает ее читать, он чувствует, что медленно сходит с ума, — и неспроста. Эта книга апеллирует ко всем фобиям, которые есть у человека, но больше всего — к клаустрофобии. Она удивительно реалистична — в том числе из‑за того, что автор приводит ссылки на отчасти существующие, отчасти несуществующие фильмы и архитектурные сооружения. Кроме того, в романе фигурирует загадочная и тревожная пленка — кинофильм, смонтированный фотографом Нэвидсоном. Этот самый Нэвидсон постоянно снимает себя, свою семью и дом и в какой‑то момент, просматривая видео, выясняет, что внутри появилось помещение, не предусмотренное планом, — маленький чулан между двумя комнатами на втором этаже. Он проводит измерения и выясняет, что дом изнутри больше, чем снаружи. А потом Нэвидсон понимает: внутренние помещения срастаются и таких укромных пространств — несколько.

Почему мне так близка эта книга? Потому что, общаясь со знакомыми мне людьми, я постоянно обнаруживаю в них вещи, о которых не подозревал. Чаще эти бездны меня ужасают, иногда радуют, например, когда женщина, которую ты любишь, скажет тебе что‑то смешное и невероятно точное — и ты поражаешься, какое сокровище готовило тебе обед. Но, как правило, в своем друге обнаруживаешь дремавшую зависть, или страсть, или комплекс, о котором ты даже не подозревал.

Поэтому роман Данилевского на самом деле о любви, о том, как Нэвидсон и Карен открывают друг в друге все новые и новые местности. По ходу книги Нэвидсон узнает, что Карен была ему неверна, и от этого еще больше ее любит. Когда мы читаем вторую главу романа, излагающую версию Карен, возникает забавная стереоскопия: мы видим, что дело обстоит совершенно иначе. Вообще, эта сложная бумажная книга создает в нас ощущение, будто вы блуждаете в лабиринте чужих бездн.

Америка — страна триллеров, и Данилевский блестяще использует этот культурный ресурс. Писатель постоянно отсылает нас к конкретным историям о пропавших без вести, о стариках, сошедших с ума, об одиночках, которых преследуют призраки. Мы осознаем, что США — это территория безумия, оттененного бешеной деловой жизнью: на поверхности Вашингтон и Линкольн, рациональность и просвещение, а с изнанки — аутсайдеры и безумцы, монстры и маньяки.

У «Дома листьев» была довольно занятная судьба: он был отвергнут множеством издательств — и автор издал книгу за свой счет. Сначала роман стал культовым среди студентов, а сегодня в Америке нет такого магазина, где «Дом листьев» не стоял бы на главной полке. В России Данилевского согласилось печатать только издательство «Гонзо». Они были полностью уверены в коммерческом провале, а сейчас делают уже шестую допечатку.

Почему сложные книги становятся бестселлерами? Первый тираж «Улисса» был распродан за три дня — да и «Поминки по Финнегану» тоже хорошо разошлись. Долгие годы хитом остается 1200-страничный роман Джозефа МакЭлроя «Женщины и мужчины», в котором никто ничего не понимает. Людьми движет жажда самоуважения: читая сложную книгу, мы совершаем довольно большие усилия. Одолев Данилевского, мы очень собой гордимся.

Перейдем к «S». Как вы знаете, режиссер и сценарист Джей Джей Абрамс довольно странный тип. Он совсем не писатель, и вместе с тем я горячо рекомендую вам эту книгу — пусть она пока и не переведена (и вряд ли будет). После выхода в 2013 году она получила очень неоднородные отзывы — от одной звезды до пяти, от «чушь собачья» до «гениально».

У «S», как и у «Дома листьев», сложная матрешечная композиция. Есть книга «Корабль Тесея», издание которой стилизовано под 1947 год. В ней три истории. Ее автор — писатель Страка, выходец из Восточной Европы, скрывающийся под псевдонимом. Теоретически он написал 19 (важная цифра для романа) книг, и эта — последняя. Сочиняя «Корабль Тесея», Страка назначал свидания своей переводчице, в которую был тайно влюблен, и ни разу на эти свидания не явился — но оставил много шифров и кодов. Но, даже разгадав их, мы не получим ответы на все наши вопросы.

О чем, собственно, его роман? Это история человека, который обнаружил себя избитым на берегу океана: он ничего не помнит и при нем нет никаких документов. На протяжении всего романа он пытается собрать свою личность. Он идет в кабак, и там смутно знакомая женщина говорит, что он должен поступить на корабль, стоящий в порту. Он нанимается на него: вся команда состоит из мрачных людей и обезьянки, которая играет в действии какую‑то непонятную роль (она проясняется в последней главе). Живя в этой команде, отношения с которой напоминают «Морского волка» Лондона, путешествуя по странным берегам, герой узнает, что у него есть могущественный враг по имени Веведа, но где находится этот враг, он понять не может.

Третий слой романа — самый интересный. У книги, как и положено изданию 1947 года, есть огромные поля, и на них переписываются два студента — закомплексованная, но очень хорошенькая Джен и Эрик — авантюрист, которого вечно выгоняют из университета. Поначалу они незнакомы: она пишет желтым, он — синим. После личной встречи Джен использует черный, а Эрик — зеленый. Наконец они влюбляются и переходят на красный и лиловый. Разобравшись в динамике их отношений, вы начинаете обращать внимание на вложенные в книгу газетные вырезки, открытки и шифровальные таблицы — и принимаетесь решать задачки. Например, такие: берете координаты тех городов, в которых побывал герой, и подставляете под них буквенные значения с помощью шифровальной таблицы — чтобы прочитать что‑то вроде «Мое сердце плачет о тебе». Каждая глава книги представляет собой не только новую локацию, но и новую систему шифров: взломав их, вы узнаете, кто такой S, почему он скитается и чем ему угрожает Веведа.

Надо сказать, что если захотеть, любую книгу можно прочесть как закодированное послание. И некоторые литературоведы этим и занимаются, «дешифруя» хоть Пушкина, хоть Набокова. В чем оригинальность «S»? Этот роман — проекция нашего поиска Бога. Мы все в какой‑то момент оказались на берегу и без документов — а потом начинаем себя (и скорее всего, с чужой помощью) идентифицировать. Эта книга позволяет нам познакомиться с миром через личный опыт, как будто в первый раз. И потом — по всему тексту разлита печальная романтика приморского города, бедного, заброшенного и бесконечно таинственного; тут буквально пахнет морем, гнилью, водорослями — всем этим сложным спектром запахов то ли из нашего детства, то ли из прошлой жизни, то ли из мечты об идеальном месте. И когда вы заканчиваете читать роман и понимаете, что ни одна его загадка вами по большому счету не разгадана, вы остаетесь с ощущением мира как пленительной тайны, как зашифрованного послания.

Почему я решил остановиться на этих двух романах? Я посмотрел темы произведений, которые были предложены вам до меня. Должен сказать, что почти каждое сочинение вызывало у меня какую‑то зевоту. Связано это с тем, что мне не так уж нужно уважать себя: мне нужно, чтобы было интересно. Трагическая особенность русской литературы — в том, что она чрезвычайно монотонна. Вот автор пишет и ужасно гордится тем, что у него выходит похоже на советскую литературу. Или какой‑то европеец вспоминает свое путешествие через всю Европу в поисках архитектурных неточностей. Все это невыносимо; в этом нет напряжения, нет динамики. И я прихожу в ужас, когда читаю то, что пишут наши современники в России. На читателя можно воздействовать с помощью тысячи приемов — а они знают полтора. Это позор — выпускать роман о том, как Иван Иваныч вышел на улицу, закурил и пошел на работу. Книга, которую вы пишете, должна быть увлекательным приключением, которое лучше бы заканчивалось для читателя смертью — или преображением.