— Главные герои книги Ханна и Андреас пытаются бежать через Балтийское море. Я знаю, что вы занимались плаванием; насколько это автобиографичный сюжет, собирались ли вы когда‑нибудь вплавь бежать из ГДР?
— Нет, никогда. Но в 1989 году я работала береговым спасателем, мне очень нравилась эта работа, и она была, конечно, близко к границе. Мы не могли видеть границу, но мы ее чувствовали: быть на пляже ночью, когда становилось темно, было запрещено, всех прогоняли с наступлением темноты. Иногда мы видели там солдат и знали, что не должны разрешать людям заплывать далеко в море. Я делала длинные заплывы, знаю, каково это, поэтому могла написать такую книгу.
— Получается, вы представляли государство? Те, кто убегал морем, могли бояться таких, как вы, ведь вы могли увидеть их?
— Конечно, они могли нас опасаться… Но дело в том, что в мои обязанности совершенно не входило ловить их или выслеживать. Мы были просто спасательной службой и не могли видеть тех, кто пытался сбежать, — ведь это происходило только ночью. К тому же я сама была одной из тех, кому бежать таким образом было бы проще, и за нами тоже наблюдали.
— То есть вы бы тоже не пошли тренироваться в бассейн с бутылкой для воды, пристегнутой к животу, как побоялась делать Ханна? У вас было ощущение слежки?
— Вы же не пойдете с лестницей к Берлинской стене, правда? Было очевидно, что, если ты тренируешься с бутылкой воды, тебя арестуют. Никому бы и в голову такое не пришло.
— А ваша семья была против власти?
— У моих родителей был необычный род деятельности: мама была актрисой в театре, а папа — моряком. По сравнению с работой, на которую ты мог рассчитывать в той системе, это было что‑то из ряда вон, и я росла в очень открытой обстановке. Но они не были врагами режима; я ходила в школу и была членом всех молодежных организаций вроде тех, что были у вас в Советском Союзе.
— Вообще, та жизнь, которую вы описываете, похожа на советские будни гораздо больше, чем мы обычно представляем. Та же атмосфера, те же анекдоты. Например: «Приходит мужик в магазин и спрашивает: „У вас нет носков?“ — „Не-е-ет, у нас нет трусов. Носков нет в магазине напротив“». Этот постоянный дефицит, тоска по красивой одежде и прочему. Вы бегали поглазеть на товары в «Интершопе», как герои вашей книги? Это был сложный опыт?
— Я не чувствовала себя человеком второго сорта из‑за того, что у нас не было некоторых вещей. Просто жизнь была довольно скучной, мы слонялись по окрестностям, не зная, чем заняться, и заходили иногда в «Интершоп».
Меня тут ничего особенно не расстраивало, для нас это была просто обычная жизнь. Моя бабушка имела возможность выезжать на Запад, а отец работал в Бенине, в Африке, и у него бывали доллары, так что иногда мы даже могли там что‑то купить…
— Очень любопытно, что вы называете это «просто обычной жизнью», но написали книгу о людях, которые были полностью против режима.
— На самом деле нет! Я как раз и хотела показать, что совсем необязательно быть врагом режима, чтобы у тебя начались проблемы с системой. Андреас сделал несколько глупостей, и у него были не очень хорошие отношения с родителями, насилие в семье. Ханна просто поддерживала его, и у нее были свои неприятности из‑за глупого поведения ее деда. Их друг Сакси с его анекдотами — не более чем забавный ребенок. Они были не врагами власти, а детьми, попавшими в передряги, такое бывает в разные времена. И то, что с ними случилось, могло случиться в этой системе с каждым. Потому что у нее была власть раздавить тебя, выдернуть из нормальной жизни и оставить без всяких шансов на возвращение. Андреас, например, оказался в специнтернате для сложных подростков — эти заведения были одной из темных сторон Восточной Германии.
— Ясно, но почему все-таки у вас было такое сильное желание написать книгу о том времени?
— Во-первых, я хотела сохранить мои воспоминания о Ростоке тех дней. После падения Стены все так изменилось! Многие вещи просто исчезли.
Это была диктатура, многие люди сидели в тюрьме, и я хочу, чтобы они не были исключены из дискуссии. Все эти «ну просто у нас не было некоторой еды и одежды» — такие вещи как раз для меня никогда не были важными. Важно то, как вы относитесь к человеческим страданиям…
Такие разговоры в последние годы стали еще громче. Некоторые молодые люди повторяют эту риторику. Мол, были и хорошие вещи вроде системы детских садов — у тебя было больше возможностей, когда можно было бесплатно оставить ребенка в нем. Да, конечно, может быть, конкретно это в современной Германии стоило бы улучшить, но нельзя говорить о хороших вещах, не говоря о плохих. В конце концов, после детских садов дети отправлялись в школы, где становились частью системы и идеологии.
— Вы описываете очень много любопытных приключенческих подробностей побега вплавь — скажем, черные перчатки, нужные для того, чтобы руки не были видны ночью в воде. Но самая яркая деталь, конечно, это веревка между двумя пловцами. Это тоже из вашего реального опыта?
— Да, я это пробовала сама. Мы делали ночные заплывы — не в море, конечно, это было совершенно исключено, а в озерах. И, чтобы не потеряться, мы привязывали друг друга веревкой.
— Но эта веревка еще и очень символичная романтическая деталь. Почему между Ханной и Андреасом нет любовных отношений?
— Это решение пришло само собой. О Восточной Германии написано очень много книг, и, конечно, они часто описывают и любовные приключения на фоне диктатуры. Но у меня было ощущение, что моя история будет более убедительной, если на первом плане не будет никакой любви. Конечно, можно представить, что герои на самом деле влюблены друг в друга, но мне не хотелось показывать это слишком определенно — они должны были совершить побег по другим причинам.
— Но ведь они тинейджеры и даже никогда не думают о телах друг друга или чем‑то в этом роде. Честно говоря, это выглядит несколько пуритански, что‑то из серии советских фильмов, где никогда не показывали секс…
— Все это — романы, отношения — действительно в то время начиналось довольно поздно. Мы были слишком заняты в школе и на других мероприятиях и часто нам было не до отношений. Это часть картины, которую я хотела нарисовать: они были слишком озабочены своими проблемами, чтобы думать о любви.
Вообще, «По ту сторону синей границы» — книга не о том, что люди говорят, а о том, что они делают. И, конечно, Ханна и Андреас ведут себя как два человека, которые любят друг друга, но не озвучивают этого…
— Чем больше читаешь роман, тем больше понимаешь, что его можно было бы назвать феминистским. Вы согласны с этим?
— Я об этом не думала, когда писала, и вообще, все родилось очень естественно. Я не Ханна, но многое из того, что она переживала, было частью моей жизни. Я написала историю от лица подростка, и я женщина — только и всего. Но я понимаю, почему вы так говорите.
Надо сказать, что в этой книге все против правил. Во-первых, это молодежная история без любви, во-вторых в ней нет хеппи-энда. Да еще и женщина в центре повествования. Я просто написала так, как мне хотелось написать, и, возможно, это лучший рецепт успеха — вообще забыть о тех правилах, которые диктует рынок.
— У Ханны очень интересное развитие на протяжении истории. Сначала в ее характере есть традиционная феминность, ведь она начинает свое путешествие из‑за Андреаса: она следует за своим другом мужского пола, потому что не хочет оставить его одного. Но в конце концов оказывается, что она во всем его превосходит: она более сильная и ответственная, да и просто более интересная. Это можно рассматривать как метафору женской судьбы, истории женщин.
— Да, это любопытно…
Мужчины гораздо увереннее в себе. И у Андреаса довольно большое эго — иногда он хранит молчание, эдакий мачо, а потом просто делает, что решил, и Ханна поддерживает его.
— Сталкивались ли вы с гендерной дискриминацией в Восточной Германии?
— Я об этом совершенно не думала, ведь Восточная Германия декларировала полное равноправие. Конечно, на деле это было не так. Женщины выполняли намного больше работы, чем мужчины, и возможность отвести детей в детский сад значила лишь то, что потом они шли на работу, а по возвращении снова занимались детьми, делали с ними уроки и так далее. И, конечно, крайне редко женщины оказывались на высоких должностях, сопряженных с властью.
Но сама я особенно с дискриминацией не сталкивалась: в школе мы были равны, разве что существовал дресс-код, обязывающий носить юбки, которые я не любила.
Что было действительно неприятно, так это поездки из бассейна по вечерам. Занятия были поздними, и я садилась в автобус в районе десяти часов вечера, что довольно поздно для четырнадцатилетней девочки. И в автобусе часто были мужчины, которые искали, с кем бы провести время, я их боялась.
Но по-настоящему страшным было то, что в этих автобусах ехали и другие люди, которые все понимали и ничего не говорили! Вот что происходит в обществе, где все привыкли молчать.
— А когда вы начали думать про феминизм?
— Феминизм начинается в тот момент, когда ты начинаешь принимать решения самостоятельно. Возможно, самым феминистским решением в моей жизни было решение писать книги и делать это так, как хочу я, не идти по проторенным дорожкам.
Сначала я полтора года изучала медицину в Ростоке. После падения Стены мне захотелось поехать в Берлин, и я начала изучать там ландшафтную архитектуру. Но, закончив обучение, я поняла, что хочу быть писательницей. И, конечно, это решение не было легким. Потому что общество говорит тебе, что надо иметь работу и зарабатывать деньги.
Эта книга создавалась очень долго. Я начала писать еще в 2002 году. Я также написала несколько детских книг и еще один роман о падении Берлинской стены, тоже взгляд двух подростков. Но «По ту сторону синей границы» гораздо более успешна.
— То есть падение стены все-таки имело большое значение для вас и в тот момент?
— Конечно! Я стала частью движения — мы выходили на улицы со свечами в руках, это был очень мощный опыт. И было очень интересно встретиться с людьми с Запада. Главным моим впечатлением было, что они не слишком много думают о том, что говорят! Они могут позволить себе сказать, что угодно, и это окей — я тогда совершенно к такому не привыкла. Нам еще предстояло этому научиться.
— Поймут ли современные тинейджеры, которые читают вашу книгу, что побег происходит накануне исчезновения ГДР? Это важный нюанс, но чтобы его считать, нужно знать историю, ведь вы даете только некоторые намеки, не говоря прямо.
— Если они проведут небольшое исследование, то смогут разгадать эту загадку, но, если нет, сюжет все равно работает. Конечно, многие спрашивали меня, для чего это нужно: режим закончился в ноябре, а они сбежали в августе. Но так и было в реальности.
Мы понимали, что грядут перемены: может быть, мы сможем свободно ездить на Запад или что‑то в этом роде. А иногда казалось, что, наоборот, станет хуже, режим ужесточится.
— Знаете, ваша книга тоже заканчивается подобным образом — очень внезапно. Ты ждешь результата побега, ждешь того, что случится по ту сторону, но она просто заканчивается — и все, требуется время, чтобы осознать, что же все-таки произошло.
— Да, именно такого эффекта я и добивалась. Книга заканчивается ровно в тот момент, когда заканчивается путешествие, — я не хотела писать о том, что будет после. Я люблю, когда в конце не все ясно и остаются вопросы.
Мне несколько раз писали родители, спрашивая, почему я так поступила. «Моя дочь плачет прямо сейчас, вы обязаны объяснить, что с ними произошло!» Но дело в том, что именно так зачастую кончались истории тех, кто пытался бежать; столько людей просто исчезло. Лишь некоторые из тех, кто пытался бежать таким образом, завершили побег успешно, большинство — нет. Они или утонули, или были пойманы посреди океана. Секретная служба не всегда выдавала имена тех, кого она нашла, кто‑то так и остался похоронен где‑то под Копенгагеном.
Так что многие семьи до сих пор живут с этим вопросом: что случилось с тем, кого мы любили? Поэтому я не хотела писать определенно о судьбе Ханны и Андреаса… Но прямо сейчас я доделываю продолжение этой книги, мне есть о чем рассказать.
— Так мы все-таки узнаем, встретила ли Ханна Сакси, чья семья уехала на Запад и передала ли она ему журнал, который везла под непромокаемым костюмом?
— Да!
— Это просто отличная новость! Тогда вопрос такой: если первая книга об отваге, то о чем же будет вторая?
— Она об осознании себя и своей идентичности. Ханна ведь только в начале пути к пониманию того, кто она и чего хочет от жизни. Ее опыт делает ситуацию особенной. Если, к примеру, она вернется в Росток, люди скажут: «Ты покинула нас, ты убежала, а теперь ты здесь, что тебе надо?» Им придется принять тот факт, что они ничего не предприняли в отличие от нее, и они могут посмеяться над тем, что она бежала перед самым падением режима. Так что для нее все это очень непросто, и, конечно, после такого опыта она станет еще сильнее.
