Однокурсник Хабенского, Пореченкова и Раппопорт, Прикотенко поставил на сцене новосибирского театра «Старый дом» свой дипломный спектакль, а в 2017 году стал его главным режиссером. Два его главных хита прямо сейчас — вольные по тексту и точные по духу подходы к классике: «Sociopath/Гамлет», в котором шекспировская трагедия рассказывается в том числе языком рэп-баттлов, и «Идиот» — новое прочтение романа Достоевского, напоминающего не столько «Даун Хаус», сколько лучшие нетфликсовские драмы.
— Два самых громких ваших спектакля в «Старом доме» — «Sociopath/Гамлет» и «Идиот». При этом вы ставите и современных авторов. Что вам больше нравится — брать новый материал или брать что‑то классическое и слегка запылившееся и стряхивать с него пыль?
— Наверное, последнее, только я бы немножечко по-другому назвал этот процесс, это не стряхивание пыли. Если мы берем запылившуюся игрушку и стряхиваем с нее пыль, то она остается старой игрушкой, правильно?
А прием, которым мы пользовались в «Идиоте», в «Социопате» и в грядущей «Анне Карениной», — это совершенно другая история. Это как бы текст, существующий рядом с текстом. Шекспир сам не сочинил сюжет «Гамлета» — мы даже не знаем, сочинил ли его тот, кто придумал миф об ОрестеОрестПерсонаж древнегреческой мифологии, чьего отца убила мать в сговоре с любовником; повзрослев, Орест убил их и стал царем Микен. Считается, что легенда лежит в основе сюжета «Гамлета», как и «Мух» Сартра и «Благоволительниц» Литтелла.. Этот сюжет идет с нами столько, сколько мы знаем культурологически историю человечества. А почему бы и нам не встать в ряд?
Шекспир брал сюжет Орестеи и сочинял на его основе современную пьесу. Так же и мы берем этот сюжет и задаем себе вопрос: «А может ли сегодня этот сюжет произойти?»
Или «Анна Каренина»: мы смотрим и понимаем, что обстоятельства, на которых завязывается сюжет, во времена, когда Лев Николаевич писал роман, были одни, сегодня — другие. Тогда был закон о браке, существование которого и диктует обстоятельства. А в наше время невозможно себе представить, чтобы произошла эта история. Тогда мы придумываем ход в будущее — как будто бы наша Государственная дума снова приняла такой закон, «закон Каренина». По-моему, кстати, в нашей современной реальности могут принять вообще все что хочешь.
— Непредсказуемость российского законотворчества развязывает вам руки. (Смеется.)
— Хоть черта лысого примут, да. И тогда этот сюжет может существовать.
А дальше мы думаем: каким образом все эти темы и смыслы сдетонируют, видоизменятся в связи с переносом в наше время? И тут уже начинается интересное.
Например, [антихристианская] философия [Ипполита] Терентьева при этом переносе выглядит совершенно другой. Мы берем у Федора Михайловича обстоятельства и начинаем довольно далеко уходить от логики, которая есть у Терентьева в романе. Он у нас говорит такие вещи, которые у Достоевского не говорит. Наш Терентьев более агрессивен по отношению к современному пониманию христианства, а может быть, это такой нигилизм в нынешнем понимании. И получается то, что довольно остро и эмоционально воздействует на сегодняшнего зрителя.
Более того, все это дает нам повод выбирать достаточно острую театральную форму. Если зритель приходит в театр, то я бы ему предложил…
И чем больше у нас выбора на этом поле, тем лучше. Мне не нравится только одиозность в этих вопросах, мне не нравится сознательное разделение на «тех» и «других». Я человек, как мне кажется, достаточно миролюбивый. Я верю, что люди все-таки могут существовать в творчестве в гармонических взаимоотношениях.
Ну так вот, мне близка экстатическая природа артиста на сцене. Когда актер на наших глазах совершает с собой, со своим телом, со своим существом акт. А мы будто бы причащаемся, получаем тот самый катарсис, глядя на то, что происходит с другим человеком, идентифицируя себя с ним — или, наоборот, сознательно отделяя свою позицию от той, которую предлагает нам герой. И тогда получается очень сильный эффект.
— А как устроен сам процесс этой адаптации? Что происходит между точкой, когда вы решаете поставить «Идиота», и премьерой?
— Неидеальная картина выглядит следующим образом: я просто сажусь и все это пишу, пишу, пишу.
Идеальная картина выглядит немножечко по-другому. Она работает у нас здесь, в «Старом доме». Допустим, мы приняли страшное для себя решение: взять в работу роман Достоевского «Идиот». Дальше мы все усердно читаем этот роман.
Начинаем горизонтально расползаться в разные стороны от этого романа — слушаем лекции, приглашаем экспертов, читаем какие‑то книги, слушаем лекции по темам, затронутым в романе. Как можно ставить «Идиота» Достоевского, не понимая, что такое христианская культура, в чем разница между конфессиями, не зная, что такое Вселенские соборы? Короче говоря, мы пытаемся изучать все это, насколько у нас есть возможности и время.
Дальше мы собираемся и начинаем обсуждать. И все имеют право на мнение. Но и у меня тоже есть свое. Потому что часто думают, что плюрализм — это когда я имею право на мнение, и оно последнее. Нет, мы должны допустить, что у нас с вами будет спор, что я вас буду убеждать в чем‑то.
Этот разговор вошел в спектакль, кстати — с этого разговора, как [драматург и сценарист] Саша Молчанов говорит в своих лекциях, герой начинает возникать. Здесь возникает эмоциональная связка артистов будущего спектакля с романом. Так мы с ними выявляем больные темы.
— Недавно, когда я еще не смотрел вашего «Идиота», мы разговаривали с Ильей Клишиным про русский литературный канон в XXI веке. И он обратил мое внимание как раз на это: у девочки погибли родители, ее взял на воспитание взрослый мужчина, несколько лет насиловал, а потом приходит Мышкин и ее прощает. Что это такое вообще?
— Да, мы начинаем задавать себе эти вопросы. А что это вообще такое, ребят? А есть у нас какая‑то человеческая позиция или мы все с ума посходили? Потом Мышкин, которого в детстве били — это не мы придумали, это в романе есть… Мы около двух недель сидели и обсуждали все это с артистами и не только артистами, пока не нащупали все эти больные темы. То, что работает. А когда мы все это вытащили в разговорах, я сажусь и начинаю писать текст.
— То есть изначальной идеей было не «Давайте поставим «Идиота» через #metoo, вписывая его в тренд рассматривания известных сюжетов в новой оптике», а «Давайте посмотрим на «Идиота», и уже в процессе находятся темы, которые там есть?
— Вообще пиетет перед автором никогда не умаляется. Все-таки это Достоевкий, все-таки это Лев Николаевич Толстой, все-таки это Шекспир и так далее. У каждого человека, который говорит на русском языке, есть какая‑то личная связь с этим автором. Во всяком случае у тех, кто его читал. Поэтому, когда мы берем это произведение, мы понимаем, что перед нами большая ответственность: когда люди придут смотреть и судить нас, то они будут судить нас по какому‑то очень большому счету. Так что сначала роман, а потом уже — #metoo, не #metoo.
Мы совсем не думаем о конъюнктуре. И когда из романа вытягивается тема искалеченных детей — это не потому, что сегодня это тренд, а потому, что нас самих это волнует.
— А для вас в вашем спектакле главный герой — это однозначно Мышкин?
— Да, для меня однозначно. Мне вот нравится, что в нашем спектакле, по сравнению с романом, он немногословен, мне нравится, что Мышкин не разражается длинными монологами. Знаете, как [в романе] он перед приступом разражается такой длинной-длинной монологической тирадой о разнице между католицизмом и православием. Представляете сегодня это? Вот если вдруг наш Мышкин начнет заряжать за православие. Это же вообще будет нехорошо.
Я считаю, наш Мышкин в этом отношении поступает более честно. Потому что он за христианство вообще, он не разделяет эти конфессии. Я вот, будучи христианином, вообще не понимаю, зачем их разделять. Ты веришь в Бога, который западнее — или чуть-чуть восточнее? Ерунда, конечно.
— Никогда не мог понять, где вообще во фразе «Возлюби ближнего своего, как самого себя» предмет для обсуждения.
— «Возлюби ближнего, который католик».
— Возлюби насколько ближнего?
— Мне вообще близка другая христианская логика. Я считаю, что и католицизм, и православие — это политизированные учения.
Это сразу мне дает силу к жизни. Я понимаю, что тоже могу своими делами наполнить этот мир энергией — ну, может быть, не с такими мощными последствиями. Наверное, после моей смерти не будет в мою честь построено такое огромное количество церквей. (Смеется.) А если он Сын Божий, то при чем тут я? Понимаете? Вот есть дворец в Геленджике, а есть мы с вами в кабинете — это разные миры.
— Я почему, собственно, спросил про главного героя. Разумеется, он центральный персонаж, тут никто не спорит. Весь сюжет происходит, потому что он багом в системе и разрушает ее. Но при этом можно рассматривать спектакль как историю Настасьи Филипповны.
— Для меня понятие главного героя определяется тем, что произошло в истории и что можно было бы назвать одним предложением. Я выявляю главное и дальше уже начинаю строить все вокруг. Допустим, «на берегу убили женщину из пистолета» — и начинается «Бесприданница». Или «муж задушил любимую жену» — «Отелло».
Или «человек приехал в Россию здоровый, желая сделать ее лучше, а уехал еще более больным» — для меня этот анекдот в двух словах, который вбирает в себя «Идиота». Я не могу сказать, что история про Настасью Филипповну — «покалеченный ребенок довел до самоубийства… свою судьбу?» — это сюжет «Идиота». Вот Мышкин — да, он у меня главный герой. И на его историю дальше могут нанизываться любые истории — и Аглаи, и Настасьи Филипповны. И чем больше возникает историй, которые параллельно навинчиваются на нее, тем более политеистическим, что ли, делается изначально монотеистическое вообще-то произведение.
— В этом еще большая заслуга актерского ансамбля — на «Золотой маске» у спектакля шесть актерских номинаций. Как человек, который много лет работает с этой труппой, скажите: что классного в актерах «Старого дома»? Что их отличает?
— Наверное, в первую очередь их выгодно отличает от артистов других театров подлинное, нефальшивое ощущение команды. Слово «команда» в театре все употребляют, но в редком театре видно, что они команда.
Вот я прихожу сюда в театр, играю, зарплата небольшая, но по соцпакету, понимаете, у меня там все в порядке. А на самом деле я там занимаюсь какой‑нибудь студией или съемками и еще в каких‑то других проектах участвую… Вот это — все, театр прекращается здесь. И все, конечно, изображают команду, но на самом деле никакой команды нету.
Артисты театра «Старый дом» действительно внутри, их творческие «деньги» здесь зарыты. Им здесь интересно, они здесь видят логику своего творческого развития, у них есть причина приносить сюда свою творческую энергию, свои идеи, свою душу — извините за пошлость, — свои нервы и так далее. Это ощущение они берегут, они его создают, и мы во многом тоже не последние люди в создании этого эффекта. Это во-первых.
Во-вторых, артисты театра «Старый дом» находятся в невероятной форме. Режиссеры приезжают и говорят: «Вы знаете, мы тренинг хотели бы провести». Я им говорю: «Ребята, а вы знаете, как выглядит график работы нашего артиста? У него с одиннадцати до полтретьего с вами репетиция, вы его отпускаете в полчетвертого. Дальше у него короткий перерыв на обед, затем он бежит на коррекцию спектакля. Потом ему надо подготовиться к этому спектаклю, потом сам спектакль начинается. Заканчивается в двадцать два, и потом он домой бежит — ему поспать нужно к вашей утренней репетиции. И так каждый день. Какой тренинг? Они сами вам могут тренинг провести». (Смеется.)
— Я еще хотел спросить про то, что происходит в «Старом доме», помимо спектаклей. Фестиваль «Хаос», фабрика «Дисциплина», какие‑то лекции — все это зачем нужно вам?
— Основной нашей деятельностью является создание спектаклей. Это понятно. А дальше мы обязательно должны делать все для того, чтобы не замыкаться комфортно только в этом процессе. Потому что, если мы будем говорить: «Вы знаете, мы тут сидим и делаем спектакли, а вы будете сюда приходить и прикасаться к прекрасному, и нам этого достаточно», мы так далеко уйдем.
«Мы скоро станем невероятно популярны, нам дадут одиннадцать „Золотых масок“, нам построят новое здание, дадут машину, мы на ней будем ездить в театр из комфортной квартиры и будем делать спектакли». Это все закончится тем, что мы превратимся в тараканов в банке, которые будут жрать там сами себя. И никакого отношения к окружающей жизни мы иметь не будем, потому что замкнемся внутри своей системы.
Нет, мы должны обязательно открывать двери, приглашать людей, налаживать горизонтальные связи. Поэтому мы делаем большую офф-программу — и «Дисциплина», и «Хаос», лаборатории, читки. Мы питаемся энергией жизни, а не тем, что мы представляем о ней, — это большая разница. И театр, который занимается этим, очень сильно выигрывает.
Ну и потом, каждый проект нам приносит свои дивиденды. «Дисциплина» дает нам драматургию. На «Хаос» мы привозим в Новосибирск многое из того, что делается в современной российской театральной реальности, знакомимся с этими людьми. И мы начинаем, в том числе благодаря этим офф-проектам, ощущать себя важной составляющей российской театральной жизни — что важно нам здесь, внутри Новосибирска, ощущать.
Между прочим, это ощущение дало основания заявлять власти, что нам требуется расширение пространства. Нам тесно, мы уже немножко ощущаем себя слоном в посудной лавке, нам нужно больше сотрудников, нужно осваивать современные технологии, а все-таки технологии — это бюджет… Где‑то к 2023 году уже построят здесь новое, супертехнологическое, театральное здание. А это, старое, тоже сохранится.
— Новый дом?
— Новый дом, да.
— Я придумал глупый вопрос под конец: что спасет мир?
— Ну… а что, вы думаете, после интервью о спектакле «Идиот» я должен ответить? (Смеется.)
— Ну я не знаю.
— Как это? Нет, тут нельзя по-другому.
— Все-таки красота?
— Ну конечно. Один из сюжетов романа в том, что Мышкин в конечном итоге пострадал, у него случается нервный срыв. Но, с другой стороны, можно сказать, что этот человек уходит в счастье. И я думаю: а я, может быть, даже хотел бы так, как он — сохранить себя и оказаться где‑то там, в другом измерении. Так вот Мышкина, как мне кажется, красота и спасла.
— То есть Мышкин спасается?
— Да, конечно. Для меня — однозначно.
10 марта прямую трансляцию спектакля «Идиот» можно будет посмотреть на сайте «Рамблера» либо в соцсетях «Афиши».