— Как ты вообще нашел создательницу этих спектаклей? Я сейчас неправильно произнесу — Бегюм…
— Эрджияс. Я, так сложилось, являюсь копродюсером спектакля «Зловещая долина», который мы показывали в Театре наций в апреле. Это первый проект, в котором я участвовал деньгами как создатель. Мы со Штефаном Кеги встретились в Берлине, и я сказал, что уже готов не просто покупать готовые работы, а как‑то участвовать в создании. Я никогда этого не делал, но, мне кажется, что надо получать новый опыт. Надо пробовать вещи, которые тебя пугают, которые кажутся необычными, странными. Я в это вписался и вошел в семью этих копродюсеров. Я единственный из них был индивидуальным предпринимателем, в основном же это были представители театров и фестивалей. После этого летом они написали мне письмо: «Мы устраиваем фестиваль про искусственный интеллект. Если хотите — приезжайте». Я посмотрел программу, мало понял, что они там делают: какие‑то непонятные картинки, описание тоже непонятное, ткнул пальцем в то, что мне интересно, они сформировали программу, приехал, и из восьми спектаклей, которые я увидел, единственный, который в меня попал, был спектакль Бегюм. И я подумал, что здорово было бы поделиться им с москвичами, которые следят за тем, что мы делаем.
Это очень интересный опыт, и он вторит концепции предыдущего спектакля: искусственный интеллект, отсутствие актеров, все становится неживым, и мы с этим неживым взаимодействуем все больше и больше. Такое живое общение, которое сейчас у нас происходит, будет происходить все реже и реже — потому что зачем, если есть видео, если есть тексты, аудиособщения. Я подумал, что эта тема актуальная, и я буду дальше искать что‑то связанное с этим. А когда мы с ней познакомились, я сказал, что было бы здорово не одну работу привезти, а что‑то еще.
— А ты какую из двух работ увидел?
— «Pillow Talk» — ту, где нужно с подушками разговаривать. Она рассказала мне про спектакль «Voicing Pieces» о парящих скульптурах. Я его не видел, так что для меня это тоже будет премьера, как и для всех вас. Это тот редкий случай, когда я привожу работу, которой я не видел. Но я посоветовался с ребятами из Бельгии, друзьями, которые знают Бегюм, и со Штефаном Кеги, который тоже ее знает, и он сказал: «Федор, это классная штука! Она очень фановая». Другого настроения, нежели «Pillow Talk». Я понял, что вообще здорово, когда ты можешь представить не одну работу режиссера, а целую палитру.
Просто когда на выставку приходишь, тебе интересно посмотреть, что вообще может художник, оценить его возможности — поэтому я решил сделать два спектакля. Названия их дословно перевести нельзя, надо как‑то выкручиваться. «Pillow Talk» — это идиома, так называемый «интимный разговор», очень близкий, сокровенный, а дословно «Подушечный разговор» — ну что это такое? А второй спектакль называется «Voicing Pieces» — «Звуковые частицы»? В итоге мы одно назвали «Разговор с подушкой», а второе — «Звуковой триптих», но я понял, что это опять все сложно, нужно придумать одно название, которое объединило бы оба, и я назвал их «Между нами». Оба спектакля про взаимодействие, про то, что происходит между живым и неживым. И сделал лендинг на своем сайте — /fest. Дело в том, что у меня никогда не было фестиваля. Мы загуглили и посмотрели, что такое фестиваль и имеем ли мы право называться фестивалем. И поняли, что имеем! Фестиваль — это показ исполнительских искусств. А у нас есть и показ, и исполнительские искусства.
Ну это как будто бросаешь какие‑то вещи в кастрюлю, ешь и думаешь: «А, ну наверное, это пюре!» То есть я не планирую сделать пюре, у меня ведь нету знания, я никогда фестиваль не делал. Часто бывает, что люди приходят и объясняют тебе, что это такое. В общем, я в предвкушении, что из этого получится, и только тогда я смогу тебе рассказать, что это было.
— Я так понимаю, что эти спектакли не только о взаимодействии с искусственным интеллектом, а еще и взгляд внутрь себя. Как ты думаешь, почему сейчас много такого театра, в котором зритель становится и объектом, и субъектом? И почему тебе интересно такое искусство?
— Ты абсолютно права, что эта тема сейчас актуальна, но она, может быть, актуальна для тебя и для меня, а для тех, кому сейчас двадцать лет, она, возможно, не очень важна. Когда мне тридцать лет исполнилось, я стал очень много вопросов задавать себе. Копаться в себе, заниматься с психоаналитиком. Никогда до этого не занимался и думал, что это делают только больные люди — и зачем это делать, это же ненормально. А когда начал эту практику, понял, что это невероятно интересно и здорово. Настолько все ускорилось, мы летим на таком сверхзвуковом поезде, что даже не понимаешь, что это было вокруг — лес, роща или зеленый пруд. Нужны обстоятельства, которые помогут затормозить эту видеозапись и посмотреть со стороны, как там это все выглядит. Все эти спектакли, которые так устроены, позволяют порефлексировать.
Театр, в принципе, способствует рефлексии, но такие жанры, которые направлены именно на тебя, где ты one-on-one, — это особенно здорово. Одно из упражнений, которые дала мне психоаналитик, называется «Быть наедине с собой». Удивительный опыт для меня! Ты должен поехать в какой‑то парк и четыре-пять часов гулять наедине с самим собой. Я, например, ходил в «Сокольники», устроил себе небольшое послабление: я включал классическую музыку, пианистов. И ходил кругами, заходил в какие‑то чащи-рощи. Я так делал раз десять, и только один раз на входе встретил знакомого, пожал руку, сказал, что не могу сейчас [разговаривать], и побежал дальше.
У меня, например, сейчас около ста пятидесяти задач в голове, целый чек-лист, и наша встреча как раз из этого чек-листа. Поэтому я всегда очень жду, когда же произойдет то или иное событие, и в этот момент я стану чуть-чуть попроще, и немного выдохну. Мне кажется, что все, кто перешагнул за тридцатку, задаются вопросами: «зачем?», «а почему?», «а как так сложилось?». И я хочу сразу сказать: ответов-то как таковых нету. Вот вчера мы с другом переписывались, и он спрашивает, как дела. Я говорю: «Что‑то не знаю, размышляю, сплин какой‑то. В чем смысл жизни-то вообще?» Он говорит: «Сейчас пришлю». И кидает мне ролик «Смешариков», называется «Смысл жизни». Посмотрел — нет ответа, короче. В какой‑то момент я придумал себе, что я импресарио, что делаю всякие крутые штуки, а потом смотришь и думаешь: «А почему я так все придумал? Как я оказался в такой ситуации, что я сижу и даю тебе интервью?»
Десять лет назад я не думал, что буду этим заниматься, и сейчас представить, чем я буду заниматься через десять лет, невероятно сложно. Даже загадывать не хочется, потому что все невероятно пластично, быстро и квантово. Поэтому слоган 2020 года — «Придумывать и перепридумывать!». Если мышца перепридумывания у тебя еще жива, то ты будешь соответствовать времени. А вот человек, который делал показы Victoria’s Secret, свой бренд не перепридумал и сейчас оказался в ситуации на грани банкротства. Они двадцать лет делали невероятное шоу, ты начинала называться супермоделью, если выступала на показе Victoria’s Secret. Но когда появилась тема с боди-позитивом, он всех послал на хер, потому что хочет длинноногих красоток. Ок, но мир-то немножечко поменялся, вон Calvin Klein фотографирует африканских женщин, которые экстра-боди-позитив. Время поменялось, и ты должен быть гибок и сам меняться.
Я к чему это все рассказываю: ты и твоя компания может меняться и быть сонастроена со зрителем или потребителем, только если ты сам готов меняться. И мои спектакли помогают тебе сделать паузу, посмотреть со стороны и сказать: «Чувак, как бы да или как бы не очень?» Если ты не можешь это проделать, тебя просто затопчут. Поэтому и надо смотреть внутрь себя, всеми возможными способами пытаться услышать себя и стараться быть с собой наедине в комфорте, что мне дается с большим трудом.
— Расскажи, как сопрягаются задачи импресарио и личные задачи Феди Елютина? Что вообще главное?
— Ну, на самом деле, это все-таки одно и то же. Давай так. Есть такой график, в котором сочетаются три круга: «что я умею делать», «что у меня хорошо получается» и «что я хочу делать». На пересечении трех колец, в самом центре, и происходит то, что нужно. Очень часто бывает, что человек умеет жонглировать, а работает охранником, и круги вообще не пересекаются. Я в целом, конечно же, художник.
— Блин, ты опережаешь все мои вопросы. О тебе-художнике должен был быть как раз следующий вопрос.
— Ну прости, что я все ломаю. Я художник, и в целом мне заниматься административно-хозяйственной деятельностью, которой, как ты понимаешь, я сполна занят, не особо нравится. От стоимости погонного метра тряпки, которую мы вешаем на «Винзаводе», до ботинок, которые надевает артист в «Твоей игре», — я все провожу через себя, потому что для меня это важно, я эти вещи не могу делегировать, потому что я хочу, чтобы все мелочи срабатывали. Это требует очень большого внимания, не только моего, но и всей команды.
Наша первая задача — найти какой‑то объект искусства в мире, почувствовать что‑то и поделиться в первую очередь с товарищами, которых я приглашаю на премьеру, они смотрят, а дальше каким‑то образом начинают это spread around. А вторая задача: когда ты привозишь художника, ты должен создать максимально комфортные условия для того, чтобы объект его искусства не потерял своего смысла, красоты. И если объект искусства, который я нашел, срезонировал со зрителем, если художник был в прекрасных условиях и с ним работала классная, вменяемая команда, у него не было проблем и ты показал ему Москву с той стороны, которая ему интересна, тогда это perfect match.
Специфическая ли это модель существования в мире? Очень! Но я пока такую схему придумал, она работает, и мне она невероятно интересна, потому что она дает мне возможность знакомиться с разными суперлюдьми, и эти люди, каждый раз приезжая в Москву, обучают меня и мою команду — это моя art school, как в Базеле, Берлине, Дрездене. Плюс мы им тоже демонстрируем свой вкус, свой подход. Они никогда не играют вот так двадцать дней подряд, например. Обычно это фестивали, и они играют три-четыре дня. То есть я тоже подбрасываю всегда challenge всем компаниям, за что они меня и любят, и не очень, потому что это всегда рост, а рост — это болезненно. Я это все осознаю, поэтому не питаю огромных надежд.
Но, опять же, вопрос, который я себе часто задаю: «Федор, зачем ты все это делаешь?» У меня есть ощущение, что это все должно во что‑то вылиться. Я каждый день встаю и с радостью иду на работу к своей команде, спрашиваю, как дела и чем мы сегодня займемся, потому что я ощущаю, что все это не более чем упражнения. Я отношусь к миру как спортивному залу, куда ты приходишь тренироваться. Бабочка, чтобы вырваться из кокона, должна свои мышцы немного развить. Ну как, не мышцы, а как это называется у нее? Веточки? Я не совсем биолог. Свой скелет! Мы все здесь тренируемся, кто как. Мы сейчас в хорошей форме.
Например, 14 февраля мы одновременно будем играть пять спектаклей: «Твоя игра» и «Сокровенное» в ГУМе, «Pillow Talk» и «Voicing Pieces» на «Винзаводе» и «Этикет» в «Метрополе». Они наши друзья, им привет большой! И все это делает команда из десяти человек. Конечно, на проектах еще есть хостес, менеджеры, администраторы, и если суммарно посчитать, сколько нас будет работать в этот день, то, наверное, получится пятьдесят. Мы находимся в таких условиях, что приходится очень многие процессы оптимизировать. Мы не поддерживаемся никакими фондами, грантами, но это наша мечта, мы к этому стремимся. Я верю, что деятельность, которую мы ведем, вовсе не подрывная, а очень созидательная. В такое время мы это все делаем, что нам довелось бежать кросс с утяжелителями на ногах. Но когда с тебя хотя бы один утяжелитель снимут, ты побежишь гораздо быстрее. Поэтому мне каждый раз интересно: а справимся ли мы? Вот это все и является смыслом профессии ли, призвания ли, самозвания «импресарио».
— Расскажи, как выглядит твоя главная утопия, которую, я уверена, ты однажды воплотишь в жизнь?
— Конечно же, это театр, помещение, где мы сможем фантазировать и пить вот такой же вкусный кофе, где мы сможем проводить всякие образовательные программы, где будем поддерживать начинающих цыплят, где мы будем показывать свои работы, куда я буду привозить иностранные спектакли. Я хочу, чтобы это было место продвижения другой, иной культуры. Вот я после нашей встречи с тобой иду на «Fashion Freak Show» Жан-Поля Готье. Вот у него фрик-шоу, тема фриковства, мне всегда это было интересно. В Москве идет необычный человек по улице — вау, откуда ты такой! В Лондоне или Токио вообще нормальных людей нет — условно «нормальных». Внешний вид — это первый сигнал, а второй — что он делает, как он говорит, о чем он думает.
Хотелось бы, конечно, выделиться из повседневности и быть чем‑то замечательным на этом ландшафте. Замечательным, конечно, не для всех, а для той группы людей, которая открыта такому виду искусства и, в принципе, к чему-то новому. Вот эти люди мне очень интересны. Закрытых я тоже, конечно, жду, но с ними работать гораздо сложнее, они изначально ждут какого‑то подвоха.
— А откуда у тебя может появиться театр, как ты это видишь? Вряд ли же тебе, например, Департамент культуры его предоставит.
— Пути театра неисповедимы, как и денежные пути. Вот я сейчас это тебе говорю и какую‑то возможность создаю этим разговором. Сейчас ты услышала, потом кто‑то прочитает и подумает: «Я все свои бытовые вопросы решил: жены — в шубах, дети — в Лондоне, бизнес идет. Что мне делать? Как я могу помочь? Как я могу быть ценным?» С человеком срезонирует вся эта история, а мы с радостью эту помощь примем, потому что мы в ней нуждаемся.
[Итальянский режиссер] Джорджо Стреллер говорил: «Театр — это неизбежное сотрудничество». Мы неизбежно должны сотрудничать, чтобы выживать, двигаться куда‑то, открывать и закрывать этот занавес. Нас поддерживают проектно разные бренды, но каждый раз это сверхусилие для нас, потому что мы живем в основном на b2b-секторе, когда какие‑то компании покупают наши спектакли как клиентские мероприятия, как корпоративные. Потому что билетная история практически неокупаемая. Театр так устроен — кто‑то должен эту разницу закрывать. Либо я, либо…
— А когда ты понял, что ты не можешь не делать этого?
— Когда у меня возникло сильное желание этим поделиться. Я увидел «Копов [в огне]» Юры Квятковского и подумал: «Вау, как круто! Почему это происходит в таком маленьком театре? Почему люди про это не знают?» Я знал, что есть инструменты, каналы, с помощью которых можно показать это людям. Мне казалось, что это будет потрясающая работа, и так оно и получилось. А потом я увидел «Remote Avignon» и подумал: «Ну как так? Это же просто вау». То есть это два самых сильных катарсиса, которые со мной происходили. Это невозможно спродюсировать.
Вот я могу сказать тебе, что здесь есть вкусный десерт, ты пробуешь и говоришь: «Ну ок». В смысле ок? Это же круто, вау! Я буду амбассадором этого десерта, а тебе это неинтересно. Пути катарсиса тоже неисповедимы. Я по всей планете шастаю в поисках этого. Для меня вообще не проблема сесть сейчас на самолет и полететь куда‑то ради двухчасового спектакля. Один раз получив этот кайф, ты испытываешь соблазн повторить его еще.
— Как ты и сам сказал, ты художник. Было ли у тебя желание самому что‑то создавать и как ты понял, что ты можешь оставаться художником в продюсировании? Ты сам человек-театр, и очень мало кто из продюсеров так относится к этой профессии.
— Не то чтобы это у меня был такой план. Моя задача сделать так, чтобы я занимался только теми вещами, которые у меня действительно получаются. Команда у меня очень подвижная, сейчас практически полностью обновилась, есть пара ветеранов, но в целом все очень сильно меняется. Я придумываю каждый день, как составить какие‑то протоколы, инструкции для того, чтобы это работало хоть как‑то без моего участия.
У меня есть огромная мечта, конечно же, что‑то сделать самому, но пока приезжают иностранцы и меня учат — это мои университеты. Я пока что набираюсь опыта у лучших, на мой взгляд, ребят. Где‑то я чуть-чуть добавляю своего, пробую, смотрю, и меня все это не пугает. Но эти круги, про которые я тебе говорил «я хочу», «у меня хорошо получается», «я могу» — сейчас мой упор «то, что у меня получается». У меня получается найти спектакль, упаковать его, позвать людей, организовать сайт — в общем, создать продукт и за ним наблюдать. После того как я в какой‑то момент пойму, что experience factory работает так, что я не должен стоять у станка постоянно, я могу отойти в сторону без ущерба качеству.
Как бы ты себя паршиво ни чувствовал, ты должен излучать уверенность в том, что ты знаешь, куда мы все плывем. Хотя иногда бывает, что ты карту потерял, но направление помнишь. А когда ты начнешь сам создавать, у тебя не будет карты вообще, это будет чистый полет фантазии. Я имел опыт создания спектаклей: мы делали разные шоу в Сhâteau de Fantômas на «Красном Октябре»: выдумывали что угодно, это была суперкрейзи-фантазия. Мне это все нравится, но, честно говоря, моя мечта привезти такое шоу, как шоу Славы Полунина, который тридцать лет катается, работает на ностальгии, — это такая тридцатилетняя жвачка, три комплекта декораций по миру путешествует, и Слава строит себе в Париже «Мельницу», собирает гостей, друзей и фантазирует по полной. То есть у него есть заводик, и он может создавать творческие лаборатории и потрясающие штуки делать. Пока что у меня есть плюс-минус такое шоу — «Remote», оно у нас основное, локомотивное, уже пять лет существует и еще пять будет существовать. Мы с Лешей Киселевым книжку про это написали.
Я сделаю спектакль, но чуть позже. Спектакль — это же некоторое высказывание. Сделаю, когда это высказывание созреет во мне громко и четко. Имитировать что‑то неохота. Это должно быть чем‑то важным для меня, а пока важное для меня — это разобраться с самим собой. И это не то, что я хочу показывать и о чем я хочу говорить в интервью (Грозно хихикает.)
— Я как‑то модерировала встречу с продюсерами, и в зале сидели студенты-продюсеры из Школы-студии, ГИТИСа. Они спросили старших коллег, что читать про современное продюсирование, и сказали, что ничего толковее твоей книги им не попадалось и читать нечего.
— Это печально. Здорово, с одной стороны, но вообще печально.
— Что ты думаешь о сегодняшнем образовательном процессе? Сам-то ты театральному продюсированию не учился.
— У меня образование экономическое, я менеджер организаций. Я закончил Академию народного хозяйства и в целом работаю плюс-минус по профессии. Я управляю, но только не заводом, а творческим капиталом. По сути, я профессиональный менеджер. Но я повторяю еще раз: я так себе менеджер, потому что я художник. Я это делаю, потому что надо это делать, но в целом это не совсем моя природа. Все это дается мне с усилием, это точка моего внимания. А моя роза цвела для другого. Я хочу фантазировать, выбирать цветовые решения, создавать какие‑то миры вокруг спектаклей — что я и делаю, — но я считаю, что я управленец не от бога.
— Со стороны так не скажешь.
— Мне нравится руководить, это ведь тоже как режиссура. Я режиссер своего предприятия, но все, что связано с рутиной, меня фрустрирует. Но это неизбежность процесса. Как я говорил — неизбежность взаимодействия. А взаимодействие — это всегда живые люди, их характеры. У меня в команде одни девчонки. Еще технический директор, который все время на площадках, и водитель, которого тоже никогда нет. И я все время один среди девчонок. И это, конечно, очень сильно твою гибкость развивает — в общении, дипломатии, психологии. А вопрос был?
— Вопрос был о молодом поколении продюсеров. Как учиться им?
— Я тебе скажу так: вот мы сейчас с Алексеем [Киселевым] ездим с лекциями по стране, и нам говорят, что очень мало полезной информации. Я рассказываю про проекты, Леша рассказывает про историю театра — а где полезная информация, спрашивают нас. А я вот себе не представляю, что я стою за кафедрой и надиктовываю: «Друзья, открываем Miсrosoft Outlook и пишем с большой буквы: «Дорогой Михаил Иванович, по поводу аренды площадки: можете ли вы по федеральному закону ее сдать или будем придумывать схему?» Я вот это должен надиктовывать?
Я считаю, что продюсер, что режиссер — достаточно самозванные профессии. Назвался продюсером, начал что‑то делать — стал продюсером. У меня так было с «Копами». Я пришел и сказал: «Я хочу продюсировать вас, у вас классный спектакль». Они сказали: «Слава богу! Наконец у нас появился продюсер!» В этот момент я стал продюсером, и у них появился продюсер — все! У меня не было специального образования, у меня был опыт и понимание, как сделать великолепно. Их вера в меня и мое представление о прекрасном совпали.
Я периодически думаю, как сделать так, чтобы какая‑то полезность появилась в этих лекциях. А это ведь как в пути: понять, что такое путешествие, ты можешь, только оказавшись в нем. Самое интересное происходит там! Когда ты знакомишься с людьми, когда что‑то ломается. Я обожаю покупать билет в одну сторону и там все узнавать.
Так просто сложилось, что у меня все срослось: «Remote», ивент-образование, маркетинг понимал немного, менеджмент. Я вообще не считаю, что все так должны делать. Это просто мой опыт. Если люди пойдут этой дорожкой, далеко не факт, что это получится. Они должны выбирать свою. Какая она должна быть — у меня нет ни единого представления. В этом и прелесть жизни. Хотелось бы инструкцию получить: когда надо жениться, надо ли вообще жениться, надо ли жить в России или пора ехать в Азию, или уже не в Азию, там не очень сейчас. Но инструкций нет, и каждый решает сам. Книжка, которая озаглавлена «Как зарабатывать на впечатлениях», рассказывает о моем опыте. Метод и принципы сведены на последней страничке, которую мы назвали «Манифест здравомыслящего человека», — то есть это те вещи, которые я так или иначе пытаюсь реализовывать в своей жизни. Один из пунктов — «не опаздывать», а я вот к тебе опоздал на пятнадцать минут, у меня не все получается реализовывать, хотя я понимаю, что это важно.
На самом деле, нет никаких рецептов делать то, что я делаю. Я абсолютно всем открыто делюсь, но всегда говорю, что повторить это все — дурацкая идея. Просто потому, что у каждого свой путь. Моя идентичность в том, что я являюсь частью всех моих товарищей, родителей, семьи. Во мне чуть Квятковского, немножко Саши Легчакова, немножко Штефана Кеги. Я являюсь сборной солянкой. Кто‑то мощен, самобытен и вообще изумруд, а я человек-зеркало. Я зеркалю людей и то, что мне кажется важным, в себе собираю. Я набор ссылочек. Задача: все эти ссылочки замиксовать, потому что все уже придумано. Колесо уже есть, зачем его придумывать. Давайте покрутим, повертим и перепридумаем.
