«Средняя Эдда» Дмитрия Захарова
По всей Москве загадочный художник Хиропрактик рисует замысловатые муралы; с героями изображений (в основном это политики) вскоре случается что‑нибудь нехорошее. Критики почему‑то называют «Эдду» политической сатирой — но необходимого для сатиры гротеска в романе почти нет. Наоборот, он обезоруживающе обыден и напоминает если не сводки новостей, то обсуждение этих сводок в курилках. Почему же отчетливо мифологизированный роман, в котором фигурирует Радужный мост и персонаж по имени Ас Олдин, неотличим от реальности? Ну не книги такие, жизнь такая.
«Сурвило» Ольги Лаврентьевой
На Западе канон «серьезных комиксов» уже сложился, в России заявление о том, что рисованная литература — это тоже литература, все еще крамола. «Сурвило», экспрессивная документальная история о женщине, которую жизнь перекинула из годов репрессий прямиком в блокадный Ленинград, претендует на то, чтобы изменить ситуацию. Что важнее, это важная реплика в разговоре о сложной истории двадцатого века. Когда память о политзаключенных, бомбежках, голоде высушивается, редактируется и покрывается глянцем, экспрессивный язык комикса помогает напомнить об историях, из которых складывается большая история.
«Смех и смерть» Эдриана Томинэ
В мире графических романов Эдриан Томинэ сделал ход конем и выпустил сборник графических рассказов. Садовник год за годом пытается добиться, чтобы его неуклюжие «агроскульптуры» признали новым видом искусства, доводя до белого каления друзей, соседей и жену; девушка обнаруживает, что похожа на порнозвезду — и это сходство отравляет ее жизнь; девочка с заиканием решает начать карьеру стендап-комедиантки. Томинэ — одаренный рассказчик, смешивающий драму с комедией и находящей поэзию в чувстве неловкости, а форма комикса придает его историям нервный, но почти успокаивающий ритм вроде того, что был в трейлере к «Серьезному человеку».
«Ты знаешь, что хочешь этого» Кристен Рупеньян
После того как рассказ «Кошатник» ненадолго свел с ума весь интернет, став новой остроумной репликой в бесконечной дискуссии о новой этике, у Рупеньян неизбежно вышел дебютный сборник рассказов. Оказалось, что это не случай one hit wonder. В книге есть не только вариации на тему («Хороший парень» — практически злой двойник «Кошатника», написанный с противоположной точки зрения), но и целая россыпь неожиданных сокровищ, каждое из которых застает читателя врасплох: хук слева, хук справа, апперкот, саечка за испуг, изящный нокаут в виде «Кусаки», одновременно воспевающей #MeToo и опрокидывающей его навзничь.
«Опасные советские вещи» Александры Архиповой и Анны Кирзюк
Под конец года по родительским чатам опять начали разлетаться истории о конфетах, начиненных синтетическими наркотиками, которые неизвестные злодеи якобы раздают детям. Это один из многих сюжетов городского фольклора, которые в своей книге исследуют Александра Архипова и Анна Кирзюк: еще в 1970-е советских детей пугали отравленными жвачками, которые нельзя брать у иностранцев (есть и варианты: мифическая жвачка взрывалась или начинялась битым стеклом). С советского времени до наших дней дожили и другие страхи — к примеру, истории об иностранцах, заражающих людей СПИДом, практически не изменились с 1980-х. Да и новые городские легенды вроде истории о «Синих китах» появляются таким же образом, как и старые. Так что «Опасные советские вещи» — это не только увлекательный исторический нон-фикшен, но и актуальная работа о том, как функционирует моральная паника и зачем антропологи ее изучают.
«Сестромам» Евгении Некрасовой
Некрасова, которую книжный мир в прошлом году неожиданно единодушно полюбил («Калечина-Малечина» вошла сразу во все шорт-листы, хотя нигде не победила), в 2019 году выпустила сборник рассказов, который как будто никто не обсуждает: рассказы у нас как‑то не в чести. Обсуждать, однако же, есть что — «Сестромам» при всей своей разнобокости и разноголосости обнаруживает цельность и в темах, и в языке, и во внимательном отношении автора к героям. Повествование катится-колошматится от одной истории про мающихся людей к другой, англо-русский волапюк почти без швов стыкуется с поэтическим языком заговоров, и хотя надежды в этих историях немного («А всем, кто дальше — за МКАД — тому только пропадать»), вера в то, что не вечно нам маяться, есть.
«Супербоги» Гранта Моррисона
После того как в киновселенной Marvel в этом году случился свой собственный Рагнарек, понятно: супергерои — новые боги нашего мира, комиксы о них — наша мифология (как и положено настоящей мифологии, обаятельная, запутанная и бесконечно противоречивая). Только в отличие от скандинавских или греческих мифов, корни которых теряются в глубинах тысячелетий, здесь мы можем точно проследить становление богов и героев. Именно это и делает Моррисон, отправляя читателя в путешествие от «Супермена» до «Хранителей» и дальше со всеми остановками.
«Краткая история внимания» Михаила Гронаса
В крошечном — 68 страниц — сборнике Михаила Гронаса без труда видно, почему между первой и второй книгами поэта прошло 18 лет. Другие поэты, как золотоискатели, вымывают из языка нужные слова; Гронас что в своих стихах, что в переводах Рильке и Целана скорее омывает эти слова как река камни. В результате выходят обманчиво простые стихи, какие под силу было писать разве что Григорию Дашевскому, чьей памяти неспроста посвящен сборник.
Времена настанут такие, что да и нет
Именами станут двух последних планет,
И меня растянут по длинной тонкой струне
Между ними.
И я буду смотреть, как падает из гнезда,
Продолжая тлеть, оплавленная звезда,
Поджидая смерть, пересвистываясь с ней иногда
Тихими позывными.
«Нью-йоркский обход» Александра Стесина
«Нью-йоркский обход» как влитой встает в ряд произведений, объединенных общим штампом «книга врача»: Чехов, Булгаков, Осипов, вот и Стесин тоже. Что‑то в этой профессии, видимо, помогает в писательском труде: то ли повышенный уровень эмпатии, то ли окруженность драматическими ситуациями, то ли умение работать скальпелем — в литературе умение отрезать лишнее ценнее прочих. В этой книге собраны написанные в течение 15 лет истории о работе онколога, сгруппированные по боро и районам Нью-Йорка, в которых происходит действие (Бронкс, Бруклин, Квинс…), только в конце переносясь из Нью-Йорка в Нью-Дели. Разношерстная и по сюжетам, и по форме (глава «Бруклин» — стихотворная, отчетливо отдающая Бродским) коллекция рассказов оказывается лучшим способом нарисовать еще один портрет города — плавильного котла, где все люди отличаются друг от друга, но, попадая в госпиталь, оказываются очень схожими.
«Psoetry» Псоя Короленко
Издательский проект «А и Б» запустил серию с билингвальным названием «Биlingual». Первая книга в ней — сборник косматого менестреля Псоя Короленко: на две трети он состоит из текстов Псоя, сопровожденных переводом на английский, на треть — текстами Боба Дилана, Тома Уэйтса и других великих уже в переложении самого Псоя. Переводы подчас весьма вольны — в финале англоязычной версии «Держи ум во аде» обнаруживается цитата из «Don't Let Me Be Misunderstood» Нины Симон, а уэйтсовская «Way Down in a Hole» в версии Короленко вообще почти неузнаваема (а вот перевод «Хорошей и Чудовища», наоборот, умудряется сохранить и букву, и дух, и ритм почти безукоризненно). Но если обычно «поэзия — это то, что теряется при переводе», то здесь скорее наоборот — игра-буриме позволяет обнаружить в старом тексте новые смыслы. Известно ведь, что культура — это палимпсест.