Роковой 1999-й. Выпускник театрального Алексей, артистичный блондин с голливудской улыбкой (Никита Ефремов, чье лицо украшает зловещая дырочка над губой) мечтает уехать в Голливуд, но вместо этого, получив отказ в посольстве, едет в провинциальный городок продавать квартиру, внезапно унаследованную от давно ушедшего из семьи отца. Надеждам Алексея на прекрасное будущее сбыться не суждено: вместо второй попытки подачи на визу с более внушительной выпиской из банка его ждет тройное убийство, пожизненный срок и очень много сражений с импровизированным холодным оружием в формате стенка на стенку.
Первые покупатели, оказавшиеся на пороге квартиры, — не те, кем кажутся. Они даже не черные риелторы, как можно подумать, а скорее черные библиотекари — собиратели редких книг третьестепенного советского беллетриста по фамилии Громов? И книги эти — не те, чем кажутся. Покойный отец Алексея тоже был библиотекарем: держал в квартире повесть «Дорогами труда» и руководил группой прихожан-читателей. Читая повесть тщательно и без всяких перерывов, залпом, те наполнялись праведным гневом и превращались в машины для убийств. Сам прочитав книгу, Алексей быстро выясняет, что и милиционеры, и попы, и учителя, и врачи — все не те, кем кажутся. Что многие из них — воины, погруженные в таинственный мир библиотек и читален, а также сражений за книги (кроме Книги Ярости в библиографии писателя Громова есть еще шесть работ). Когда Алексей занимает пост отца и решает реформировать коррумпированный Совет Библиотек, перед ним встает самый радикальный вопрос из всех: а что, если вся страна — не то, чем кажется?
«Библиотекарь», долгожданная экранизация современной классики пера Михаила Елизарова (оригинальный роман выиграл «Русский Букер» за 2008 год, через шесть лет журнал «Афиша» включил его в число лучших мировых романов XXI века), не просто воспроизводит завязку из многих фантастических произведений о столкновении человека и идеологии, а привносит в нее оригинальный постсоветский твист. В «Чужих среди нас» Карпентера фантастическое допущение дарило герою способность видеть сквозь идеологическую пропаганду сырую правду жизни. В «Матрице» Вачовски, наоборот, выбор верной идеологической таблетки перемещал героя из комфортного, аполитичного общества потребления в мир сопротивления, революции, активной борьбы за субъектность. Иными словами, идеология становилась не антонимом правды, а единственным способом ее разглядеть.
В «Библиотекаре» Елизаров высказывает еще более радикальную точку зрения: правда совершенно не важна до тех пор, пока идеология дарит силу. Книги Правды в библиографии соцреалиста Громова нет — ее заменяют Книга Памяти (читатель окунается в океан фальшивых воспоминаний о мифологизированном величии советского мороженого и пионерлагерей), Книга Радости (фактически наркотического экстаза) и Книга Смысла (во время чтения выясняется, что Смысла нет, есть только Замысел).
Может показаться, что магические книги, дарящие силу, а не правду, — это образец простого фэнтези-эскапизма, эдакий аналог волшебных палочек из Гарри Поттера. Однако для читателей-миллениалов, привыкших натягивать поттериану в качестве метафоры любых явлений новейшей истории и актуальной политической жизни, роман «Библиотекарь» — осаживающее противоядие. Ведь тут злодеем оказывается не уродливый змееподобный фашист (куда уж однозначнее?), а анонимный коллективный Совет Библиотекарей (однозначно злодейским его называть и сейчас язык не поворачивается). И уготована благородному герою Алексею не карьера и семья, а бесконечное (буквально) чтение мантр во имя спасения родины в самой тесной и дальней подземной камере.
Сама эстетика этой истории революционна: магическая сила происходит не из уютных фантазий об аристократическом быте (как в «Гарри Поттере»), а из самой мусорной макулатуры, которую каждый хоть раз в жизни выбрасывал, не читая; из заточенной арматуры и линолеумных лат; из слепой веры в разбившиеся мечты. Неслучайно читальни, описанные в романе, в свое время так точно предсказали дух стихийного конспирологического движения «Граждане СССР» — абсурдного, но достаточно небезобидного, чтобы оказаться внесенным Минюстом в список экстремистских организаций.
Порой само время делает абсурд реальностью. Накануне старта съемок сериала «Библиотекарь» в 2022 году писатель Елизаров уже без толики иронии проводил тождественное равенство между кровожадными пенсионерами-читателями и «людьми, которые собрались и поехали на Донбасс». В том же пресс-релизе он выражал надежду, что шоураннеры «вернут лучшие приемы советского кинематографа». Однако те, наоборот, сделали все возможное, чтобы приблизить экранизацию к эстетике Голливуда.
Анонимный аппаратчик Шульга (Михаил Трухин из «Улиц разбитых фонарей») с каждой серией все больше напоминает истеричного фюрера, мини-Волан-де-Морта. Дядя-библиотекарь с легкой руки сценаристов становится папой (Андрей Мерзликин), да еще и таким нежным и трагическим персонажем, которого могли навеять только полвека моды на психоанализ и проработку травм детства в американском кино, но никак не советская стоическая вселенная. В жизни героя находится место сразу двум сентиментальным романтическим линиям — всем очевидно, что сила Союза (и оригинального романа «Библиотекарь») была в идейной асексуальности. Еще пара самовольных твистов, небрежных смещений акцентов во имя напускной интриги и псевдозрелищности, и извращенной оказывается центральная идея истории: оказывается, сами книги — не плод мощнейшего коллективного бессознательного (в реальной жизни идеи обычно тоже куда живучее людей), а романтический итог череды сентиментальных совпадений. Тут даже у голливудских рассказчиков свело бы зубы от приторности.
Какие‑то экранизации проваливаются из‑за недостатка ресурсов (в «Библиотекаре» тоже чем дальше, тем больше повторяются локации и задвигаются за границу кадра зрелищные моменты, но в целом рубилово смотрится неплохо) или из‑за скупо пересказанного сюжета (для предельно кинематографичной, стремительной прозы «Библиотекаря» восемь серий — более чем достаточно). Но в данном случае причина провала, напротив, избыточность: слишком много придумано лишних побочных линий, слишком много живописных локаций (церквей, заводов, вилл), слишком много раскрыто секретов. Есть и промахи чисто технического характера: ярчайшую главу романа, миниатюрный хоррор-шедевр про восстание начитавшихся книжек старух в богом забытом психическом интернате авторы зачем‑то убрали из зачина и оставили на сладкое, до которого не все доберутся сквозь филлеры. Разве что перед просмотром найдется возможность запастись экземпляром «Серебряного плеса» — той самой Книги Терпения.
Никиты Лаврецкого
