1840-е годы, Йоркшир с его суховатой, мистической красотой. Эмили (Эмма Маки, «Сексуальное просвещение»), средняя сестра в семействе Бронте, сочиняет фантасмагории, которые рассказывает в основном болотам. Раньше она любила придумывать истории вместе со старшей сестрой Шарлоттой (Александра Даулинг), младшей Энн (Амелия Гетинг) и братом Бренуэллом (Фионн Уайтхед). Но после смерти любимой матери и под надзором сурового отца-викария (Эдриан Данбар) крепкие детские узы ослабли. Взросление словно лишило всех, кроме Эмили, воображения. Шарлотта уезжает в Лондон, чтобы стать учительницей, а возвращается пассивно-агрессивной злыдней, орущей на социально неловкую Эмили: «Люди считают тебя странной!»
После не особенно удачного знакомства с высшим светом домой возвращается и несостоявшийся художник Бренуэлл. Его главное лондонское приобретение — привычка к свободомыслию, наркотикам и алкоголю. А затем в Йоркшир приезжает помощник патриарха Бронте, викарий Уилльям Уайтман (Оливер Джексон-Коэн, «Призрак дома на холме» и «Призраки усадьбы Блай»). Он молод, красив, шутит с церковной кафедры, плюс никаких других интересных мужчин в округе попросту нет. Противостояние Шарлотты и Эмили усиливается в борьбе за симпатии обаятельного священника. Дом стоит, свет горит. На болотах что‑то воет.
Искать исторические несоответствия в костюмных фильмах — занятие, возможно, увлекательное для знатоков, но легко превращается в охоту на блох, из‑за которой можно пропустить сам фильм. Идеальный байопик, полно передающий гений своего персонажа, снял в далеких 1980-х Дерек Джармен. В его «Караваджо» носили пиджаки, курили сигареты, пользовались пишущей машинкой, а любовник Караваджо, молодой и ослепительный Шон Бин (там его тоже убивают), нагло скалился в камеру из‑под сложенной из газеты пролетарской пилотки. Несмотря на все анахронизмы и гей-оргии (бисексуальность Караваджо только предполагалась), Джармен свел живопись и кинематограф ближе, чем какой‑либо другой режиссер. Окунул нас с головой в Ренессанс. Вскрыл художнику грудь и обнажил его темное страстное сердце.
Дебютантка О’Коннор (девушка мечты Брендана Фрейзера в «Ослепленном желаниями» и мама маленького робота в «Искусственном разуме») тоже сняла не экранизацию странички в «Википедии». Она жонглирует фактами. Платонический роман со священником в реальности был не у Эмили, а у Энн, о чьих литературных занятиях мы даже не узнаем из фильма (режиссерке стоит попенять за это). В самый стереотипно-феминистский момент Эмили жалуется, что заперта «среди этих болот», тогда как в реальности она вернулась из Лондона из‑за тоски по родным местам. Роман «Джейн Эйр» был опубликован раньше «Грозового перевала», поэтому вряд ли Эмили вдохновила Шарлотту взяться за перо — скорее наоборот. Еще вероятнее, что все четверо сиблингов вдохновляли друг друга, поэтому и область в Йоркшире называют «страной Бронте», а не «страной Эмили».
Режиссерке стоило бы подумать, как так вообще вышло, что в одной семье появилось сразу три великие писательницы и один потенциальный гений Бренуэлл. И насколько это было бы возможно, будь их отец настолько туповато-примитивным, ограниченным и эмоционально отстраненным, как в фильме. В конце концов, девушки получили прекрасное образование, отец не препятствовал их литературным занятиям и поощрял самостоятельность. О’Коннор замалчивает тот факт, что поездки сестер в Лондон, а после в Брюссель должны были привести к открытию ими собственной школы для девочек. К историческому Бронте-старшему фильм несправедлив, выставляя его главным пугалом современного фем-кино — домашним тираном, почти абьюзером.
Однако О’Коннор сняла не исторический фильм, а готический роман. И на этом поле режиссерка работает глубже, чем кажется на первый взгляд. «Эмма Бовари — это я!» — говорил Флобер. «Буря — это Лир», — говорят шекспироведы. «„Грозовой перевал“ — это Эмили Бронте», — говорит О’Коннор. И болота, с их потусторонними топями, откуда доносятся не то плач неупокоенных душ из сцены спиритического сеанса, не то отзвуки древних языческих ритуалов, — это Эмили Бронте. И все байронические мужчины, жадно сосущие жизнь tall, dark and handsome«Высокий, темноволосый и красивый» в переводе с английского. вампиры, — все это тоже Эмили Бронте.
Во французском фильме о жизни сестер-писательниц Эмили в исполнении Изабель Аджани для прогулок по своим любимым холмам и болотам переодевалась в мужскую одежду. «Хитклифф — это я!» — кричит Кэтрин в «Грозовом перевале». Конечно, Хитклифф — это она. Посмотрите на смуглую, с растрепанными волосами дикую кошку Макки, пылающую внутренним огнем. Раса Хитклиффа из «Грозового перевала» остается не проясненной (в британской экранизации 2011 года персонажа сыграл темнокожий актер), но подчеркивается, что он был «черный, как дьявол». Цыганкой, «колдуньей» называют Джейн Эйр. «Лицо у него было смуглое, с суровыми чертами и тяжелым лбом», — описывает в романе ее возлюбленный Рочестер. Его противоположность — фарфоровый блондин Сент-Джон, которого Джейн не любила, несмотря на все добродетели и красоту. Она считала даже его религиозный пыл холодным.
Сестры-писательницы Бронте не любили гламурных блондинов. Полюби нас черненькимиСтавшая мемной фраза из «Мертвых душ» Н.В.Гоголя., вернее, только «черненьких» и стоит любить — героев-бунтарей, изгоев, носителей гена инфернальности. Это не столько лукизм, сколько символическое выражение внутреннего через внешнее. И тут важно обратить внимание на то, что красавец священник в фильме — блондин, трепетная «английская роза». Слишком бурная страсть пугает его. По законам готической литературы Эмили не может любить его. Не из‑за цвета волос, а потому что между ними нет ничего общего, кроме секса.
Самые близкие отношения связывают ее с «темным» братом. В его компании она нарушает нормы приличия: появляется в мужской вотчине пабов, свободно носится по зеленым полям, пробует алкоголь и опиум, накурившись чего‑то веселого, хихикает в церкви. Они делают парные татуировки: «Мысль и свобода». Подглядывают по вечерам за богатыми соседями, как персонажи «Грозового перевала». Они читают друг другу свои произведения. Бренуэлл называет сестру «моя возлюбленная».
Романистка Элизабет Гаскелл, дружившая с Шарлоттой Бронте, писала, что мятущийся Бренуэлл послужил образцом для всех роковых мужчин в романах своих сестер — РочестераПерсонаж «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте., ХитклиффаПерсонаж «Грозового перевала» Эмили Бронте. и Хантингдона из шокировавшего общественность романа Энн «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла», который считается одним из первых феминистских произведений. Это суровые, «неудобные», но сексуально привлекательные персонажи.
«Игра престолов» и недавний «Дом дракона» почти нормализовали инцест на экране. Но авторы сериалов не потрудились придумать для него психологических обоснований. О’Коннор в своем фильме опирается на все те же каноны готической литературы. В ней инцест делится на два типа. Опасный для женщины-героини отец или зловещий дядюшка — этот троп проник даже в детскую фэнтези-серию «Лемони Сникет», где юной Виолетте грозит замужество с опекуном, графом Олафом, как и героине первого в мире готического романа «Замок Отранто» Хораса Уолпола.
И безопасный, желанный инцест. В исследовании «Готический инцест: пол, сексуальность и трансгрессия» литературоведка Дженни ДиПлачиди отмечает, что «феминистская критика по большей части хранила молчание о случаях желания между братом и сестрой, которые [в готическом романе] вовсе не кажутся угрожающими, а во многих случаях являются примером идеальных отношений». Это влечение ДиПлачиди объясняет общими интересами: свободомыслящий брат героини-бунтарки также страдает в патриархальном обществе. Священник отвергает Эмили, говоря, что в ней есть «что‑то безбожное». Бренуэлл защищает сестру от отца. Они — «соучастники преступления», как Бонни и Клайд. Их любовь основана не на сексе, а на душевной близости. Это вайб не Ланнистеров и Таргариенов, а Кэтрин и Хитклиффа, который, возможно, является ее сводным братом: «Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя — одно».
Не полностью избавленный от штампов феминистского кинематографа последнего десятилетия, фильм все же достоин одного из первых мест. За смесь реального со сверхъестественным, за внезапный юмор и чувственность. За отказ от провальных попыток объяснить гениальность. Единственный достоверный факт из жизни гения — это его или ее творчество. Гуляла девушка по болотам, потом написала шедевр. Допустим, кровью разбитого сердца. Бывает. А что это за жуткий вой раздается, Бэрримор? Патриархальное общество, сэр.
Елены Кушнир