Цифра 47 красуется на аудиокассете, которую заглавный водитель «москвича» вставляет в магнитолу, разгоняясь на латвийской трассе. Утром после рыбалки посреди огромных бетонных волнорезов, которые местные называют «алюминиевыми огурцами», автор хита про эти самые огурцы погрузил улов в багажник и направлялся домой, как вдруг из‑за поворота выскочил злосчастный красный «Икарус», и теперь разбросанные посреди осколков автомобиля рыбины задыхаются на асфальте, в магнитоле заедает музыка, а за рулем погибает последний герой советского рока. Соучастником исторической аварии становится водитель пассажирского автобуса по фамилии Шелест (Евгений Цыганов), у которого за душой замятая судимость за ДТП и незакрытый роман с полицейской Илзе (Инга Тропа). Шелеста сразу берут в оборот госорганы и в качестве изощренного наказания заставляют вести гроб с погибшим на другом автобусе в Петербург. Тем временем на латвийскую землю стекаются мрачные родственники и близкие друзья покойного, а также продюсер (Игорь Верник) с бандитами, готовый из‑под земли достать пропавшую кассету «47». Троллейбус, а точнее автобус, как в песне, уже идет на восток.
О том, что режиссер Алексей Учитель собирается снять фильм о водителе печально известного «Икаруса» без актерского воплощения самого солиста «Кино», не слышал только тот, кто не помнит ни чинов, ни имен. Теперь, когда подавать в суд на Учителя уже становится своеобразной традицией (в том числе после «Матильды»), о сути дела уже слышали многие, отчего этому аспекту не хочется уделять лишних слов. Хотя все еще отыскиваются зрители, которые возмущены тем, что в фильме с таким названием нет самого виновника «торжества». Впрочем, заглавный герой все-таки присутствует собственной персоной в открывающих и закрывающих раритетных кадрах с концерта, в которые Учитель вмонтировал свои игровые вставки со знанием дела документалиста, который сам снимал портреты музыканта в «Роке» и «Последнем герое». Учителю не впервой снимать мистификации на тему известных личностей («Мания Жизели» о балерине Спесивцевой, «Дневник его жены» о Бунине, «Матильда» о Николае II), но здесь он следует классическому приему киношного «макгаффина» — артефакта, который двигает сюжет, нет в кадре. Кроме того, он наследует условной петербургской традиции из ленты «Хрусталев, машину!» Алексея Германа — другого фильма о предсмертном вздохе страны с водителем в названии, которого нет в кадре.
«Я тогда по этой дороге не должен был ехать», — к финалу признается Шелест, оголяя все больше мистических совпадений в этом и без того притчевом роуд-муви о путешествии с трупом. Герой Цыганова, как выясняется, в тот роковой день дважды отвел от смерти девушку-фотографа (Надежда Калеганова), он же попал в аварию со звездой, он же последним видел вожделенную кассету, он же везет тело в последний путь. Уровень художественных допущений такой, что можно снять отдельную серию скетчей про водителя Шелеста, который, как в «Форресте Гампе», случайно становился участником многих исторических событий: на крыше именно его автобуса пели рокеры во время ГКЧП, он же отвозил группу ДДТ в Чечню, а после лично поехал добровольцем в Кармадонское ущелье на поиски Бодрова-младшего, а по пути еще встретил снежного человека и разгадал тайну перевала Дятлова.
Но, по сути, так и есть: этот измученный работяга из захолустного АТП, согласно фильму, столкнулся с чем‑то почти сверхъестественным, совсем далеким. На той трассе на него как будто вылетело НЛО, которое исчезло навсегда, но с тех пор все вокруг о нем только и говорят. Шелест почувствовал себя инструментом в руках злого рока, частью той непреодолимой силы, забравшей последнего героя на задворках трещащей по швам страны. Причем положение государственных дел в фильме кратко дано двумя штрихами: выжигающие заросли ядовитого борщевика инфернальные пожарные, будто привыкшие к атмосфере вечной катастрофы, и купание подполковника, лениво потягивающего пиво и отпускающего вожжи дела, по которому раньше бы он точно кого‑то засадил, но теперь не до этого. Для тех, кто привык во всем искать двойной смысл, здесь наличествуют разрозненные отношения русского дурака с латвийской представительницей закона, которые олицетворяют Советский союз. Герой Цыганова описывает их лобовой, как его авария, аллюзией: «Разбил, не склеить».
Еще одной сквозной метафорой картины Учителя становится вода, что, с одной стороны, понятно для прибалтийского места действия, а с другой — не ожидаешь увидеть столько влажного фетиша на оголенных ногах по щиколотку в воде, если это не фильм Тарантино. Автобус с гробом того и гляди норовит скатиться в реку, девушка-фотограф дважды за фильм кидается в воду, а на ее фото с рыбалки еще живой музыкант тоже красуется на фоне залива. Фильм начинается с вида пирса и заканчивается разведенным мостом в Петербурге. Вода сопровождает весь инфернальный путь героев — от ведра, в которое мочится продюсер, до парома, на котором происходит знаковый диалог двух ментальных вдов (Паулина Андреева и Марьяна Спивак). Очевидно, вода выступает рифмой к смерти, а герой Цыганова становится Хароном на пазике, перевозчиком душ через реку Лета этого последнего во многих смыслах лета.
То, что фильм выглядит так несовременно и снят в несколько усталом и куцеватом стиле (диалоги реально могут прерываться ни на чем), — в этом тоже есть своя логика для ленты, несущей заупокойное название в честь человека, ушедшего так скоропостижно, но зато аккурат на смене эпох. И хотя по сюжету в кадре есть только один труп, главными ходячими мертвецами выглядят сами фанаты, которые, словно зомби, бросаются под колеса автобуса и толпой прорываются через ворота на похороны, надвигаясь на камеру с огромным портретом умершей звезды. В этом можно углядеть как аллюзию на то, что страна привыкла стенать по своим погибшим героям (от расстрела царей до похорон Сталина), так и символ надвигающихся больших перемен, которых так требовали наши сердца. Это будущее, в котором уже нет звезды по имени Солнце, но тот свет, что озаряет лицо извозчика Цыганова в финале, намекает, что проблески надежды все-таки есть.
2020-й, на который пришелся выход картины Учителя и 30-летняя годовщина со дня той самой аварии, — возможно, последний год, когда еще так массово и протестно вспоминали культ последнего героя постсоветской культуры. Даже вот целый фильм сняли про то, как его хоронят. Есть ощущение, что чем дальше, тем больше будет уже других гимнов, — пускай даже таких детских, как поет в конце фильма маленький сын, который в наше время вместо этого сочиняет судебные запреты кино о лидере «Кино». Кончилось лето. Вот и в этом тексте нет ни одного упоминания имени и фамилии заглавного героя, которого полицейская Илзе с прибалтийским акцентом так несовершенно называет «водителем «мо́сквича».
Максима Сухагузова
