Музыкальные фестивали «Мы тут создаем настоящую Новороссию»: как Гельман осваивает Черногорию

В августе прошлого года Марат Гельман дал интервью «Воздуху», в котором объявил, что работать в России ему больше не дают, поэтому он уезжает в Черногорию — разрабатывать проект Европейского культурного центра и выстраивать для страны «новую культурную биографию». Общие идеи проекта были примерно такими же, как и у пермской культурной революции: создавать «не корпорацию, а ситуацию», развивать культуру (а не промышленность или финансы), устраивать кучу разных событий и создавать у людей ощущение, что в этом месте все время что-то происходит и жить тут поэтому страшно интересно.

Dukley Music Fest — это как раз первое из таких событий. Делал его продюсер Александр Чепарухин, и лайнап фестиваля покажется смутно знакомым всякому, кто был на «Сотворении мира» в Казани, пермском «Движении» или пятигорском WOMAD: Инна Желанная и группа «Волга», финский аккордеонист Киммо Похьонен и участники King Crimson Трей Ганн и Пэт Мастелотт, тувинец Радик Тюлюш из «Хуун-Хуур-Ту» и украинки из «ДахаБраха», бурятская певица Намгар и башкирский флейтист Роберт Юлдашев. Размах, конечно, не тот, что в Перми и Казани, где Патти Смит пела дуэтом с Земфирой, а Андрей Макаревич подыгрывал Джону Лайдону; один из операторов, приехавших снимать фестиваль, признался, что не сразу нашел сцену на набережной: он искал глазами что-то размером с Coachella. Но и Dukley Music Fest оказался довольно сложно устроен: на последней песне каждого исполнителя выходит следующий, они поют вдвоем, и так весь вечер — получается что-то вроде живого диджейского сета. Ближе к концу все участники сливаются в супергруппу MonteSteppe — не на одну песню, а на полноценное, час с лишним, выступление.

Важную роль в фестивале должны были играть черногорские музыканты, но Черногория — маленькая страна, и чтобы найти сколько-нибудь приличных, Чепарухину пришлось объездить ее всю. В результате главными звездами Dukley Music Fest оказались черногорский сказитель Горан Вукович (в обычной жизни — гаишник в горной деревне), группа Zora, собранная портовым электриком Желько из города Бар, и фольклорный ансамбль Mezzoforte.

Финансирует фестиваль и весь проект в целом частный инвестор — девелопер Наум Эмильфарб, занимающийся строительством недвижимости в Черногории. Один из его активов — громадный жилой комплекс Dukley Gardens в Будве, бывший долгострой Сергея Полонского; фестиваль как раз и проходил на маленьком частном пляже комплекса. Эмильфарб — человек, что называется, интересной судьбы: родился в Узбекистане, в 1979-м эмигрировал в Америку, в начале нулевых строил для американцев военную базу в Узбекистане, потом в Афганистане. В Черногории оказался, потому что хотел сменить обстановку: «Узнал, что образовалась новая страна, а новая страна — это же новые возможности».

Свои планы он описывает короткой фразой — «надо развивать дестинацию». Платит за все это он пока один, «правительство нам не помогает и не мешает», но рассчитывает, что развивать дестинацию начнут и другие крупные спонсоры. Он не ожидает, что после пары таких фестивалей начнут лучше продаваться квартиры в Dukley Gardens, скорее, ждет, что вся эта активность повлияет и на настроения тех, кто уже здесь живет, и тех, кто только присматривается. «Интерес к Черногории очень чувствуется. Да, чиновники схлынули, но появились другие люди. Многие думают, в какой стране лучше платить налоги, и вообще — где жить. Даже и в смысле количества туристов — на 1 мая тут была такая давка, какой я никогда не видел». Расчет еще и на то, чтобы расширить туристический сезон, поэтому все мероприятия запланированы на май и октябрь.

Официальные отношения Черногории с Россией сейчас переживают не лучшие времена: черногорское правительство поддержало санкции, президент отказался приезжать в Москву на парад 9 мая, а посол России в Черногории в ответ дал обиженное интервью РИА «Новости», где сообщил, что Черногория что-то совсем зарвалась, чинит препятствия русскому бизнесу, и, наверное, патриотически настроенные русские туристы вообще перестанут ездить в страну, которая дружит с Америкой и чуть ли не посылает оружие на Украину. Да и что там делать? Ни выставок, ни экскурсий. То ли дело в Крыму! Советник президента РФ Сергей Глазьев предложил урезать чартерные рейсы в Черногорию (и направить их, опять-таки, в Крым) — вот тогда-то они попляшут.

Пока ощущения, что русские патриоты бойкотируют Черногорию, нет. В полупустой майской Будве русский слышится на каждом углу, рекламные щиты русских застройщиков поздравляют граждан с 9 Мая, на набережной мелькают георгиевские ленточки. «Это же все слова, — комментирует владелец Dukley. — Страна маленькая, приходится лавировать. Черногорскому премьеру не позавидуешь. Но если им за то, что они поддержали санкции, Америка или Евросоюз что-нибудь выделит, почему бы не воспользоваться».

Проект Гельмана — это проект про культуру, и я аккуратно пытаюсь выспросить Эмильфарба, какое искусство ему самому нравится. Что, если в Черногорию привезут художников, которые ему — ну совсем никак? Он как-то обескураженно улыбается: «Да я в этом, честно говоря, ничего не понимаю. Мы тут поставили современные скульптуры у нас в Dukley Gardens, и мне некоторые жители говорят — Наум, че это за хрень? Ну а что я им скажу? Может, и хрень… А может, и не хрень!

Мы вот ездили с Маратом в Нью-Йорк, ходили по галереям. Я-то как на искусство смотрю? Поставил бы я себе это в гостиную — или нет. А он же по-другому! И когда он начинает рассказывать… Нет, это очень интересно. Про «Черный квадрат» и так далее. В общем, я в этот мир только начинаю входить. Я ему тут во всем доверяю».

Перед концертом мы едем в Котор — посмотреть на арт-резиденции, еще один проект Гельмана. Это заброшенное здание пароходства Yugooceania на краю Которской бухты, обветшалое модернистское здание времен Милошевича, до сих пор набитое архивами пароходства. В одной из комнат — груда старых компьютеров, в другой — лоцманские карты и фотоархив со снимками мужчин, одетых по моде 50-х. Кое-где идет ремонт, некоторые комнаты уже переделаны под мастерские — сюда Гельман приглашает художников на месячные резиденции (есть и еще одно здание с резиденциями, между Будвой и Котором). Список людей, которые уже успели что-то сделать в Черногории, довольно длинный: Юрий Пальмин снимает югославскую модернистскую архитектуру, Дарья Разумихина шьет черногорскую коллекцию, Юрий Гордон делает фирменный стиль для Art Dukley, Валерий Казас открывает выставку скульптур, Артем Лоскутов готовит монстрации. Здесь же придумывают видеомэппинг для музея археологии, саунд-инсталляции для старых площадей Будвы, кто-то просто рисует. Одним из будущих проектов должна стать студия звукозаписи, ее потенциал изучает музыкальный критик «Коммерсанта» Борис Барабанов. Кто в ней будет записываться, пока неясно: Барабанов не уверен, что в Черногории вообще есть музыканты, которым это могло бы быть интересно. Но готов представить российских или украинских музыкантов, которые ради разнообразия приедут на неделю поработать в студии на берегу моря, например, певица Женя Любич, которой Борис много лет помогает. Впрочем, пока главной ценностью кажется само здание — затонувший обломок югославской цивилизации, идеальный арт-объект.

Сам Гельман появляется за несколько часов до концерта прямиком с Венецианской биеннале и тут же сообщает, что не меньше двадцати отличных художников очень хотят приехать в Черногорию, и вообще весь проект развивается бешеными темпами. Сразу после Dukley Music Fest пройдет фестиваль уличных театров, выставки скульптуры и public art, в планах на осень — приезд Владимира Сорокина, фестиваль «Второй возраст» совместно с Владимиром Яковлевым, который должен сделать Черногорию главной страной для веселых молодящихся старичков, и дай бог — совместный проект с Мариной Абрамович. «У нашего проекта — три источника успеха, — говорит он и загибает пальцы. — Первый — мой опыт. Второй — сама страна. И третий — то, что сейчас происходит в России: интерес к тому, что мы делаем, колоссальный, очень многие хотят поучаствовать. Фактически мы тут вместе создаем новую Россию, настоящую Новороссию».

Но в чем главный смысл проекта? Это просто веселый десант? Культурный ребрендинг Черногории? Поиск новой черногорской идентичности? Как, кстати, к этому относятся местные — не так, как в Перми? «Я учитываю весь свой прошлый опыт — и положительный, и негативный, — говорит Гельман. — Мы очень аккуратно встраиваемся в местные институции. Но местная элита всегда была немного в зажатом положении — они же были провинцией Белграда… Они сами понимают, что мы им даем дополнительные возможности. По крайней мере таких мракобесов, как в Перми, я тут не встречал. Местные власти нас поддерживают: мы уже сотрудничаем с мэрами Котора, Будвы, Цетинье. Черногорскому правительству в Евросоюзе сказали, что для нормального развития стране нужно еще 100 тысяч граждан. Они понимают, что людей нужно чем-то привлекать. Не банки же открывать… Вот договорились с министром финансов о введении налоговых льгот для тех, кто захочет снимать в Черногории кино, и уже осенью у нас будут снимать первый голливудский фильм, хоррор. Возможно, даже два. Что касается черногорской идентичности, — добавляет он после паузы, — я всегда местным властям говорю: не так важна территория, как время. Да, черногорский молодой человек сильно отличается от своего сверстника из Парижа. Но еще сильнее он отличается от черногорского молодого человека столетней давности».

Я спрашиваю, комфортно ли сотрудничать с частным инвестором — после стольких лет работы с госбюджетами? «Вы неправильно формулируете, — сразу откликается Гельман. — Все 90-е у меня была частная галерея, стопроцентный частный бизнес. И даже Пермь начиналась как частный проект». Но вы договорились с Наумом, что считать успехом? Какие у вас, выражаясь бизнес-языком, KPI? Гельман смотрит на меня как на дошкольника. «У меня большой опыт работы с пермским заксобранием, я должен был отчитываться за каждый рубль. Думаю, сейчас я — лучший человек в Европе по части такого рода объяснений. Конечно, я все объясняю Науму, да он и сам видит, что все уже начало работать. Мы за четыре месяца сделали столько, сколько должны были за год. С частным инвестором гораздо приятней иметь дело, что уж говорить».

На сцене начинает играть MonteSteppe. Тувинское пение перетекает в обрядовую песню Русского Севера, пыхтение финского аккордеона — в черногорскую былину. Эта музыка кажется немного бесхребетной — в том смысле, что у нее нет никаких четко очерченных границ: это растекшаяся, всеобщая душа музыки, экуменический слет, где все подпевают всем, а между мелодиями, сочиненными на разных частях света, нет ни переходов, ни швов. При этом она как-то успевает повернуться то одной, то другой своей стороной, и у каждой в толпе оказываются свои поклонники: одна часть публики аплодирует текстами сказителя-гаишника, другая — Инне Желанной, находятся даже курортники-буряты. Звучит MonteSteppe так, словно эти вещи долго придумывали и отполировывали в студиях; поверить, что все это — результат нескольких совместных репетиций, довольно сложно. Впрочем, еще утром сложно было поверить в то, что фестиваль вообще состоится: все бегали в мыле, разыскивали недостающую аппаратуру, на Чепарухина было страшно смотреть. Но все обошлось: накладки если и были, то их никто не заметил, и, если верить отзывам местных критиков, такого фестиваля еще не было не только в Черногории, но и вообще на Балканах. Приехавший на фестиваль Джо Бойд, легендарный продюсер, работавший с Pink Floyd, Fairport Convention, Ником Дрейком, напишет в фейсбуке: «Реализовать такую сложную концепцию так, чтобы остались довольны и циничные ветераны вроде меня, и обычные прохожие… Причем на Балканах! Я видел много разных фестивалей, но правда, совершенно потрясен».

Гельман наблюдает за выступлениями с балкончика Dukley Gardens. «Мы в «Культурном альянсе» не работали с городами меньше полумиллиона, — говорит он, не отрывая глаз от сцены. — Не верили, что в маленьком городе можно создать культурную ситуацию, которая что-то изменит. А здесь нет других вариантов: в Будве живут 10 тысяч человек, в Которе — 20». Мне кажется, что я слышу в этом не гордость, а сожаление, и уточняю — не обидно ли, чисто по-человечески, заниматься всем этим не вполне по своей воле — и там, где не очень-то планировал? «Да я же все понимаю, — нехотя говорит Гельман. — По-человечески обида у меня осталась только на одного человека, моего давнего приятеля; мы должны были делать совместный проект, от которого он отказался, потому что на него надавили сверху. А у него бизнес, сильно завязанный с властями. После этого я понял, что все: работать в России мне больше не дадут.

С другой стороны — это же не навсегда? Не может же все это продолжаться вечно? А я тут пока получаю новые компетенции. Все-таки я никогда еще не работал с целой страной». С этими словами Гельман исчезает. Через минуту я вижу его у сцены: он танцует свой знаменитый экстатический танец под музыку группы «ДахаБраха».

Среди зрителей неожиданно обнаруживается Вячеслав Курицын: он теперь тоже черногорец — ведет блог про все, что здесь происходит, берет интервью у местной интеллигенции и готовит к выходу книгу «Черногорцы» с черногорской прозой и поэзией. Удивляться уже ничему не приходится, и я только спрашиваю, стоящая ли здесь литература. «Ну, а что такое стоящая? — меланхолично переспрашивает Курицын. — Я уже давно в таких категориях не думаю. Ну такая… со своими тараканами». Книга выходит на русском, но продавать ее в России, в силу всяких технических сложностей, невозможно, поэтому ее, видимо, будут адресно дарить, рассылать славистам, а также продавать в Черногории — тем, кто заинтересуется. «Русских же тут до фига. А коммуникация с местными у них слабая. Просто нет ее. Но им же должно быть любопытно, как тут и что, да? — Сам Курицын, похоже, застрял здесь надолго, но говорит об этом все с той же меланхоличной интонацией: — Ну а что значит «переехал»? Я все время куда-то переезжаю. Я же много где жил. Может, здесь поживу. Место хорошее. Горы, море. Плохо, что ли?»

Кажется, в этом и состоит профессионализм: изучать черногорскую литературу, Набокова, петербургскую поэзию или проблемы постмодернизма с одинаково невозмутимым видом — с таким же, с каким музыканты King Crimson подыгрывают фольклорным старикам, тувинским шаманам или безумному финскому аккордеонисту. «Тут ведь понимаете какое дело, — добавляет Курицын, — я Набокова изучал двадцать лет. А здесь можно за несколько лет полностью изучить предмет. Это приятно. Черногорская культура — что про нее сказать… Ну вот, скажем, здесь в последний раз ставили оперу не то в XVII, не то в XVIII веке. Но это ведь что значит? Это значит, что можно поставить в Черногории оперу и стать первым человеком за последние пару веков, который это проделал. Ну классно же, да?»

Мы молча смотрим на сцену. Музыканты заходят на финальный вираж: все участники играют малоизвестную черногорскую песню — так, что на глазах рождается большой фестивальный хит. Странно только, что народу немного: несмотря на рекламу по всей стране, сюжеты на сербском и хорватском MTV,  бесплатный вход и даже автобусы, которые развозили желающих по окрестным городам, пришли ну, может, тысяча человек. «Да, это проблема, — резюмирует Курицын. — Черногорцы нелюбопытны. Но зато вон, видите, кто-то танцует? Это, кстати, большое дело! Местные городские праздники выглядят так: играет ансамбль, публика стоит как вкопанная. Тут же много народу живет в горах, у них свой менталитет». Он искоса смотрит на меня и, видимо, понимает, что этой презентации не хватает финального слайда. «Между прочим, черногорцы — самые высокие люди в мире! — говорит он торжественно. — Они и голландцы. По статистике. Ну здорово же, а?»