«В чистоте было бы скучно»: Кедр Ливанский об образе пути и ощущении детства

Этот материал впервые был опубликован в августовском номере журнала «Афиша».

• Откуда взялся Кедр Ливанский?

• Первый трек я записала год назад. Я тогда училась в МШНК на режиссуре, и это меня ломало сильно — никак не удавалось совладать с большой формой, сложить связную историю. Я, кстати, не считаю, что сюжет — это самое главное в фильме, напротив, хорошие фильмы возникают не благодаря сюжету, а вопреки ему. Все это лишь способ раскрыть ощущения героев, их внутреннюю трансформацию — вот и я попыталась это застывшее чувство передать не в кино, а в музыке. Для меня большой плюс музыки в том, что это ­индивидуальный процесс, а от режиссера требуется коммуникация со множеством людей, для меня это слишком большая ответственность. То, что меня кто-то слушает, — и это уже само по себе налагает на меня ответственность — меня дико бесит. Я пытаюсь с этим справиться, перестать об этом думать — то, что я пошла на это интервью, это тоже способ преодоления.

• Тем не менее ты сама себе снимаешь клипы.

• Это для того, чтобы всеми возможными способами воссоздавать реальность Кедра. Клипы — это зарисовки, малая форма, с которой проще. Хотя я намучилась с последним клипом («Разрушительный круг». — Прим. ред.) страшно, потому что решила сделать «все как у взрослых» — с раскадровкой, съемочной группой и прочим. Просто доказать себе, что так тоже могу. Для психики это была крутая встряска — меня на пару месяцев покинули все рефлексивные мысли, пусть результат мне и не очень нравится, я даже долго не хотела его выпускать.

• Кедр вдохновлен российской поп-музыкой 80‑х и 90-х? Я это в твоей EP «Солнце января» услышал — вся эта психоделическая лирика «Гостей из будущего» и «Блестящих» там проглядывает.

• Вообще, кино и литература питают меня не меньше музыки. Допустим, «Долгая счастливая жизнь» Шпаликова, «Долгие проводы» Муратовой, «Двадцать дней без войны» Германа. Из американских, например, «Последний киносеанс» Богдановича — это вообще такой Сэлинджер в кино. Если из мейнстрима брать, то «Последние дни» Ван Сэнта.

• Что в них общего?

• Ну что общего — что … [ничего] не происходит весь фильм, а в конце … [каюк]. Как в жизни. Никто не умер, никому не отрубили башку, а полный … [аут]. Это высший уровень, короче. А про литературу — например, трек «Сгорает» родился из опыта погружения в поэзию Евгения Головина. Музыка, случается, тоже вдохновляет, но скорее именно действовать, а не перерабатывать. Из недавних впечатлений — очень нравятся ижевские группы: «Стук бамбука в XI часов» и «Самцы дронта», они экспериментальную и нескучную музыку делали.

• В отличие от твоих товарищей по Johns’ Kingdom (сообщество электронных музыкантов и промоутеров. — Прим. ред.) ты пишешь именно песни. Как рождаются тексты к ним?

• Штука в том, что музыка более абстрактное искусство, а язык тебя подталкивает к оформленному высказыванию, но именно этого я стараюсь избегать. Мне кажется правильным раскрывать подсознательное, чтобы все слова приходили из глубины, как заклинания. Как у сюрреалистов было автоматическое письмо, но не значит, что это нечто случайное или неосмысленное. Со стороны мои тексты, наверное, похожи на такие облака тегов, которые создают настроение. А вообще, для меня очень важен образ пути — даже не путешествия, а именно что перемещения из одной точки в другую. Сейчас даже когда мне промоутеры предлагают билеты на самолет, я всегда прошу поезд, даже если ехать двое суток: мне нравится, что в эти моменты происходит со мной и со временем. Это сложно объяснить, но когда ты проезжаешь какой-то неприглядный ландшафт — гаражи, стройки, болота, — тебя просто вскрывает от того, какое это все настоящее.

• Похоже, что многие в Johns’ Kingdom разделяют такую эстетику.

• Мне нравятся все эти грязные вокзалы, гаражи, заборы — может быть, кому-то в этом плохо жить, но меня это прет. Я бы не смогла жить в Европе, в их чистоте мне было бы душно. А здесь… Вот помнишь, как в «Красоте по-американски» пакет летает? Вот это чувство меня вдохновляет. Когда наступает весна, я еду в Царицыно, шляюсь по радиорынку, по железнодорожным местам. Ощущение, как будто ты снова в детстве. В этих местах нет какой-то замыленности, там есть что поискать для себя. Я поэтому очень люблю школьников — когда они идут с ранцами и у всех такой вид, как будто они что-то мутят втихаря от мира.

• Я заметил, что у тебя много песен удалено из Soundcloud. С чем это связано?

• Меня нашел американский лейбл Two Mikes Records — проект Майка Симонетти, который делал Italians Do It Better, и Майка Снайпера, Captured Tracks. Они меня подписали, в планах издание винила — и старые вещи из интернета они собираются использовать для промо. Ребята из Johns’ Kingdom угорают — называют меня «артист на экспорт». Типа 2MR меня «купили». У Симонетти еще в восьмидесятых был панк-лейбл свой. А сейчас вот собираются выпускать Мака ДеМарко и прочих подобных музыкантов. Не знаю, что им от меня нужно, — похоже, просто нравится кириллица и то, что я из России. Но я тебе честно скажу — мне на эту моду насрать. Я через все это уже прошла, я в семнадцать лет, когда училась в Институте журналистики и литературного творчества, всю русскую культуру — живопись, романы, — все это дико продвигала тогда еще в ЖЖ. У меня даже была панк-группа своя году в 2008-м, я там пела на русском — одна из немногих таких групп на тот момент, Hesburger, очень тупая, но веселая.

• Какие воспоминания остались от того панк-периода?

• Какие могут быть воспоминания — мы все делали как в последний раз! На концертах я была самой лютой телкой — меня все боялись, даже самые жесткие хардкорщики журили меня, мол, ты же не понимаешь, что ты ведь кого-нибудь в стейдж-дайвинге убить ненароком можешь. На тот момент это было честно — сейчас это было бы уже бегством от себя. Да и хватит уже тусить. Это все не про музыку было, а про вечеринку.

• Да, помнится, ты так и пела: «Мир прекрасен, как с картинки, жизнь — одна сплошная вечеринка». Как изменилась твоя жизнь с появлением Кедра Ливанского?

• Мне кажется, меня всегда достаточно однобоко воспринимали. Когда я пела в Hesburger, все думали, что я ни одной книжки в жизни не прочитала, хотя я тогда как раз очень сильно литературой увлекалась. А когда появился Кедр, то все новые люди стали думать, что я такая вся трепетная и ванильная женщина. Но я и сейчас на гастролях даю понять, что это ошибочное впечатление.

• Где для тебя пересекаются панк и русская литература?

• Для меня есть две особые фигуры, выходящие за пределы семио­тического поля, — Пушкин и Летов. Когда мне плохо, я обращаюсь к ним. У Летова есть одно интервью, которое я в таких случаях перечитываю. О том, что вся жизнь — это борьба с навязываемой тебе реальностью, что ты сам в силах творить свой собственный мир, каждый день, каждое утро. Это то, чем Johns’ Kingdom стали заниматься полтора года назад. Ребятам надоело искать постоянно, где бы выступить, куда бы напроситься, — и они послали все. И правильно: у любых поэтических группировок всегда были свой самиздат, свои фестивали, они сами формировали свой контекст. Апогеем тут стал клуб — «НИИ», это вообще такая отдельная реальность. А Пушкин меня восхищает тем, что во многих его стихах нет эго вообще. Читаешь его стихотворение про море — и это как будто к морю поднесли микрофон, дали ему самому про себя рассказать.