Музыкальные фестивали Как выглядит фестиваль глазами театрального критика

Florence + The Machine

Задник сцены покрыт удивительным квадратом занавеса, состоящим из зеркальных пикселей. Воздушные колебания и мастерство художника по свету заставляют это магически бликующее полотно буквально танцевать под госпельные гимны феи по имени Флоренс Уэлч. Музыканты (по-видимому, The Machine), отдавая должное жанру бенефиса, сохраняют статичное положение и траурный вид, вполне соответствующий их целомудренным черным костюмам. Артистка же, максимально жирно исполняющая роль посла мира, облачена в белые воздушные шелка, по-диснеевски взвивающиеся при каждом ее движении; а двигается она ежесекундно, осваивая все пространство сцены по длине, ширине и глубине. Вся эта геометрия, очевидно, срежиссирована до миллиметра: стоит артистке застыть на месте в паузе перед драматичным проигрышем, тут же десятки прожекторов занимают хитроумное положение — и мы наблюдаем актерский этюд под условным названием «Трагичный мотылек». Свободой действий, предоставленной исключительно в перерывах между песнями, Флоренс пользуется активно — и всякий раз чуть задыхаясь, именно в жанре «пользуясь случаем»: здесь нашлось место и развеванию радужного флага, и обнимашкам с юной рыдающей поклонницей, и призывам вообще всем присутствующим обняться. Все действительно обнимаются и хором поют следующую песню.

Crystal Fighters

На фоне гигантского транспаранта с попугаями, восседающими на названии группы, расположились джунгли. Микрофонные стойки, авансцена, барабанная установка — все покрыто бутафорской листвой и цветочками. Беспорядочно гуляющие лучи прожекторов выхватывают музыкантов — а их суммарно человек десять, — носящихся взад-вперед в неистовом темпе анархического этнорейва. Тотальная эклектика в музыкальном плане симметрично отзывается в композиции и общем облике непричесанного табора. Парень в перуанском национальном одеянии и с голосом Ману Чао потрясывает палкой с бубенчиками, пока две одинаковые женщины пританцовывают в другом конце сцены, а длинноволосый гитарист с голым торсом принимает картинную позу из арсенала группы Kiss. Такая очевидная самодеятельность на раз подкупает, доказывая: мало на что претендующие Crystal Fighters — не стерильный продукт продюсерского цеха, а самая что ни на есть банда музыкантов, волшебным образом сумевших договориться, отрепетировать и сыграть все песни от начала до конца, попав почти во все ноты и сбросив несколько килограммов за выступление.

The Prodigy

Никому в точности неизвестно, что находилось жаркой июльской ночью на сцене фестиваля FIB 2015 во время выступления британского ансамбля The Prodigy. Неизвестно, в частности, сколько находилось людей на сцене и чем они там занимались — и как все это связано с увесистым электронным громыханием динамиков. Дело в том, что художник по свету, отдающий приоритет фиолетовым фильтрам, предпочел использовать метод контрового освещения от начала и до конца выступления, то есть в лучшем случае публика могла видеть мелькающие силуэты активно перемещающихся исполнителей. Расположенные по бокам от сцены гигантские экраны, в других случаях отчетливо транслирующие происходящее на сцене, в этот раз показывали художественную черно-белую рябь. Впрочем, нельзя сказать, чтобы кого-то сильно расстраивало отсутствие видимости: многотысячная толпа, состоящая из мужчин трех поколений, месилась отчаянно и восторженно. Лейтмотивом между композициями голос из колонок ревел что-то вроде «Are you still fucking hear?», что должно было играть на руку создаваемому музыкантами образу постапокалиптических злодеев. Единственным динамическим трюком, не считая периодических выбеганий танцовщика и вокалиста Кита Флинта к первым рядам толпы (там его было видно), стало традиционное хардкоровое приседание («Everybody sit fucking down!») с неуклюжим затишьем перед ветеранским слэмом. Ностальгический рейв с сединою на висках.

Public Enemy

Боксерского вида афроамериканцы выступают в закатном свете, прожектора выполняют служебную функцию. Пока диджей, барабанщик и два увесистых эмси создают суровый малоподвижный хип-хоп, четверо больших парней в камуфляже стоят по стойке смирно. О том, что это полноправные участники сценического действия, а не охранники, становится понятно, когда мужчины принимаются отжиматься в такт одного из грузных шлягеров коллектива. Понять афроамериканский диалект белому русскому невозможно, но судя по тому, что на фоне изображен силуэт полицейского в центре мишени, коллектив исполняет песни скорее о смерти, чем о любви. Когда в куплете заканчиваются слова, все участники представления замирают, подняв вверх сжатый кулак — позу повторяет пока еще трезвая, но уже взмыленная аудитория. Главная же действенная находка коллектива — самоходная подставка на колесиках: на ней грациозно разъезжает тот из двух фронтменов, который в дредах и спортивном костюме.

Franz Ferdinand and Sparks

Комический ансамбль. Рядом с похожим на кузнечика вокалистом Franz Ferdinand отплясывает вылитый Северус Снейп из «Гарри Поттера», а на передовую выдвинут максимально чопорный джентльмен с полоской усиков над губой, в круглых очках и с зализанными назад волосами — персонаж неподвижно восседает за непомерно громоздким синтезатором. Ансамбль отрепетировал даже пару комических мизансцен, подсказанных музыкой. Например, когда бодрый диско-напор замолкает, предоставляя один такт элементарной пианинной фразе, музыканты застывают в указующих на клавишника жестах. Припевы на этом выступлении пели даже те, кто слышал впервые: «Бом-бом, дири-дири-бом». Когда хохма, заряженная в сценических образах, выдыхается, музыканты резонно переходят к исполнению хитов вроде «Do You Want To» (да, эту песню знают даже театроведы).

Noel Gallagher’s High Flying Birds

Взрослые дяди сосредоточенно исполняют мелодические хиты на фоне беспредметного видеоряда. Два часа. Балладные номера освещены чуть тусклее, торжественные — обильнее. Ноэл Галлахер сошел с занимаемой позиции только один раз — взять банку энергетического напитка (все фронтмены на фестивале демонстративно делали глоток из такой баночки, отдавая должное главному спонсору). Обнять ближнего вокалист Oasis не призывал, ограничиваясь объявлением каждой следующей песни. Впрочем, все обнялись с первого аккорда выступления и расцепились спустя некоторое время после коды. Толпы двухметровых полуголых англичан дружно скандировали в паузах: «Noel! Noel! Noel — fucking jew!», — видимо, в смысле «Ай-да сукин сын». Музыка продолжалась, парни вновь бросались друг другу в объятия со слезами (с настоящими слезами). Но даже если вообразить такой концерт вырванным из эйфорического контекста, скажем, на сцене МХАТа им. Горького, от результата не убудет ни на грамм (а где-то даже и прибудет): это безукоризненный художественный акт в себе, аккуратный аудиовизуальный перформанс в высококлассном исполнении. А наблюдая по сторонам забывшихся в хоровом пении дедов с сыновьями и внуками, сложно было не ощутить некоторой досады за отчизну: совершенно невозможно себе представить российского музыкального исполнителя, от чьих песен в равной степени фанатели бы три поколения.

Kaiser Chiefs

Гиперактивный рыжий бородач Рики Уилсон в компактной черной одежде, кажется, несколько подвыпил перед концертом. Вместо приветствия он с наигранным задором долго что-то говорил, видимо, намекая на попранную честь коллектива: в программе фестиваля им досталась роль третьего плана, разогрев разогрева. Далее чуть ли не каждую песню артист прерывал каноническими перепевами с публикой, предлагая зрителям всякий раз повторять за ним немыслимые вокальные пируэты. Главным трюком выступления неожиданно для операторов трансляции стал плотный диалог с объективом: Уилсон буквально вцепился в проплывавшую на кране камеру и потом долго вкрикивал в нее слова своих песен — зрители надолго запомнят гигантское лицо, орущее на них с экранов сцены любимые песни. Взнервленный вокалист каким-то образом втыкал микрофон в пол сцены и пел в него на корточках, подняв руки; также он швырял микрофон в небеса, в зрителей и куда-нибудь в сторону. При этом каркас выступления явно отрепетирован, в наличии несколько пафосных хуков. Например, отцепившись от камеры, в моменты затишья фронтмен по-птичьи усаживается на большой динамик по центру сцены, дожидаясь торжественного аккорда: тут-то он, подсвеченный со спины оранжевыми лучами и окутанный клубами сценического дыма, выпрямляется во весь рост и продолжает пение, замерев в картинном профиле. В конечном счете, тяготея к традиции переживания, заложенной великим русским трагиком Павлом Мочаловым, Рики Уилсон сделал шаг на пути, обозначенном великим польским экспериментатором Ежи Гротовским. То есть, с одной стороны, ему можно простить часы скуки за минуты вдохновения, а с другой — артист приложил все усилия, чтобы превратить зрителя в свидетеля.

Portishead

Вселенская хандра, выраженная в мурлыканьи Бет Гиббонс (стиль одежды — нормкор), удваивается поведением вокалистки: не смотреть в сторону публики, при каждом удобном случае вовсе поворачиваться к толпе спиной. Декорациями к абсолютно статичному перформансу служат многочисленные пульты, синтезаторы, стойки и провода, ненавязчиво высвеченные по горизонтали. Не считая одной постановочной мизансцены (для исполнения самой тихой песни Бет Гиббонс усаживается в рассеянном луче прожектора напротив басиста, остальные музыканты уходят), единственным активным визуальным элементом в итоге становится видеоряд — на здоровенном экране за спинами музыкантов транслируются расплывающиеся в сине-зеленой мгле крупные планы: колки гитары, пластик барабана, ручки микшерного пульта etc. И только один раз, когда вибрирующие трип-хоповые потоки внезапно сменяются убийственным нойзовым сваезаколачиванием, экран взрывается кадрами из Сирии и Ирака, отрывками из новостных сводок, детскими плачущими лицами и, в конце концов, восходящим из пламенеющей лавы пацификом. Потом великая интровертка откинет челку, чтобы сказать всем спасибо; и по тому, как она, увидев сотню тысяч рук, всем телом засмущается, станет понятно: Portishead все это время играли за «четвертой стеной». То есть — по Станиславскому.