«Хоббит» «Битва пяти воинств»: Роман с камнем

Есть два возможных взгляда на третьего «Хоббита», получившего вместо первоначального мирного «Туда и обратно» помпезный подзаголовок «Битва пяти воинств». Если видеть в нем завершение грандиозного проекта Питера Джексона, растянувшегося на пять лет производства и восемь часов экранного времени (вместе с «Властелином колец» — пятнадцать лет и восемнадцать часов соответственно), то никаких слов не хватит: правильней будет просто снять шляпу. Если же рассматривать «Битву пяти воинств» как отдельный полный метр — амбициозный зимний блокбастер, главную голливудскую премьеру Рождества-2014, — то можно отыскать, за что похвалить особо, а за что мягко пожурить.

Самое важное становится ясно уже из заголовка. Со времен битвы у Хельмовой Пади в «Двух крепостях» дураку ясно, что Джексон — гений батального жанра. Он видит в изображении войны на экране не возможность громко заклеймить бессмысленное смертоубийство (заодно втихую насладившись кровавой мясорубкой), но редкий шанс ощутить — и разделить со зрителем — дыхание вечности, к которой в миг перед смертью прикасаются воины. Беря в качестве статистов подлинных солдат Вооруженных сил Новой Зеландии и превращая их в орков и гномов, назгулов и рыцарей, режиссер делает процесс одновременно абстрактным и физиологически конкретным, вовлекая публику в нескончаемый аттракцион и не отпуская ее внимание на протяжении рекордных сроков — от получаса до часа чистого времени. Избегая тошнотворного натурализма той же «Игры престолов», Джексон вовсе не делает смерть гламурной и приятной для глаз. Он просто позволяет увидеть ее глубокую осмысленность, невозможную при изображении современных войн.

Собственно, если считать, что центральный смысл книг Толкина — в битве между светлыми и темными силами, Добром и Злом, то никто другой в современном кино не был бы способен так точно, умно и вдохновенно отразить эту идею в визуальных образах, как Джексон. Поле битвы заставляет сорвать все маски, оно проявляет лучшее и худшее, обнажает суть и вовсе не смешивает тебя с мясорубкой коллективного безумия, как принято считать. Даже наоборот: для Джексона война — прежде всего решающая встреча человека (технически при этом он может быть эльфом, гномом или хоббитом) с самим собой. Мало кто способен к такой тонкой драматургии индивидуального на фоне всеобщего. Соблюдать этот ритм новозеландский режиссер учится уже не у Толкина, подчас описывающего свои сражения сухо и сдержанно, хоть и в подробностях, но у самого Гомера. Поэтому развязку, в которой орлы и оборотень Беорн разносят армию орков, Джексон показывает мельком, впроброс: истинная судьба Средиземья решается не между воинствами, а на ледяном пятачке, где исполинский орк Азог Осквернитель схватился в смертельном поединке с королем гномов Торином Дубощитом. Финальный аккорд битвы — тихий разговор умирающего Торина с его наперсником и другом, предавшим его Бильбо. В исповеди ему Король-под-Горой сожалеет об алчности, заставившей его переболеть губительным «драконьим недугом».

Это важнейший лейтмотив именно третьего «Хоббита». Все-таки первые два были прежде всего о возвращении домой — и о самом Бильбо, который должен был осознать ценность своего уютного дома, удалившись от него на максимальное расстояние. Третья же оказалась еще ближе «Старшей Эдде» и «Песни о Нибелунгах», чем «Властелин колец». Здесь, как в «Нибелунгах» Фрица Ланга, все начинается с убийства дракона, и проклятье его золота сводит с ума всех — светлых эльфов, кряжистых гномов, оставшихся без дома людей. Все они гибнут за металл, а заветный самоцвет Аркенстон играет роль заветного артефакта — эдакого местного Грааля: тот, напомним, по версии Вольфрама фон Эшенбаха, был не чашей, а камнем. Сражаясь сам с собой, одержимый камнем Торин (Ричард Армитидж наконец-то выходит за рамки амплуа брутального воина-красавца) — вероломный, подозрительный, вконец обезумевший — ведет воспрянувший после долгих лет запустения Эребор к гибели. Конечно, чудовищно обидно, что Джексон не счел возможным включить в финальный монтаж монументальную сцену похорон Торина из книги, а Аркенстон — вложенный ему в гроб — бесславно пропал без вести, будто выпал из сюжета. Хотя звучащие с экрана по этому случаю похоронные трубы живо напоминают о «Траурном марше» Зигфриду из вагнеровских «Сумерек богов».

Сам хоббит Бильбо Бэггинс, несколько теряющийся в череде судьбоносных событий, по факту остается центральным героем картины. Если прообраз Торина — гном Альберих, отказавшийся от любви во имя магических сокровищ, впоследствии доставшихся дракону, то Бильбо, волей судеб ставший обладателем самого мощного предмета во вселенной (это герой и читатель толкиновского «Хоббита» не подозревает о власти Кольца, а у Питера Джексона и зрителю, и некоторым персонажам о ней известно), уравновешивает эту властную трагическую фигуру. «Маленький человек» героического сюжета, наследник Санчо Пансы или Йозефа Швейка, он единственный не желает воевать и всеми силами пытается остановить кровопролитие. Он здесь для того, чтобы защищать право на мелкие радости жизни перед величественной перспективой смерти — и на контрасте с озверевшими титанами Мартин Фриман подтверждает свое право считаться самым интересным и ярким артистом неординарного эпического кастинга. 

При всей гигантомании, сам Джексон по натуре все-таки не великан, а добродушный хоббит. Он будто сам до сих пор не может поверить, что ему дали шанс ворочать такими мощностями, и одежда ему то жмет, то сваливается с плеч. Одни эпизоды он безбожно растягивает, другие сокращает или выбрасывает. Только что эльфы собирались расстрелять гномов — и внезапно, едва ли не через одну склейку, они вместе атакуют орков. Почему, как, когда договорились? Вдруг на поле брани являются козлы, на которых вскакивают гномы, — и это, конечно, прекрасно само по себе, но если отвлечься от адреналина и задуматься, то довольно странно. Таких моментов в третьем «Хоббите» чем ближе к финишу, тем больше.

Мериться ростом с Толкином Джексону не очень-то уютно; лучше и свободней всего он себя чувствует в тех эпизодах, которые выдумал сам. Взаимоотношения Барда (Люк Эванс) с семьей — трогательная и убедительная линия. Освобождение Гэндальфа объединенными магическими силами от набирающего власть Саурона — отдельный великолепный спектакль, который особенно понравится поклонникам Кейт Бланшетт. Хороши волшебник-бомж Радагаст и величественный садист Азог с лезвием вместо руки — эпизодические персонажи Толкина обрели у Джексона даже не вторую, а первую, подлинную жизнь. Наконец, обреченный роман эльфийки Тауриэль (Эванджелин Лилли) с гномом Кили (Эйдан Тернер) изящно обыгрывает толкиновскую неполиткорректность, исторически исключавшую из зоны сексуальной привлекательности любых существ, кроме людей и эльфов. Хотя, конечно, трудно говорить всерьез о межвидовом равенстве, когда армии тьмы состоят исключительно из омерзительных каннибалов-уродов, а на стороне света все поголовно если не красавцы, то хотя бы симпатяги. 

Зато не будем забывать, что все эти милые люди, эльфы и гномы убивают и умирают исключительно за золото. А противные орки совершенно лишены алчности. Они решают под руководством умницы Саурона стратегическую задачу — занять Одинокую Гору как важную высоту, открывающую путь к северу. Да и вообще: на какой бы мнимо идиллической ноте ни заканчивался «Хоббит», трудно забыть о том, какие катастрофы ждут Средиземье в ближайшем будущем. Сосущее под ложечкой предвестье беды сопровождает последние кадры фильма — решайте сами, считать это достоинством или недостатком. И, хотя в этой рецензии точно следовало бы обойтись без аллюзий на нашу печальную реальность, как не вспомнить на финальных титрах о том, что в ближайшее время Око Саурона воссияет над небоскребами «Москва-Сити»? (В итоге инсталляцию на крыше одной из башен «Москва-Сити» отменили. — Прим. ред.)