Как англичанин, придумавший «Три корочки», дошел до «Теорий и практик»

Саймон Данлоп

Откуда приехал: Лондон, Великобритания

Что делает: сооснователь компании Dream Industries (Zvooq, Bookmate, «Теории и практики», DI Telegraph)

«До того как сюда переехать, я работал в банке в Восточной Германии и стал свидетелем ее объединения, влюбился в эти опьяняющие перемены идеологии и системы, и мне пришло в голову посмотреть, как все происходит в России. Я получил здесь место — иностранцу тогда это было несложно — и перед приездом прошел трехнедельный курс погружения в русский язык, после которого хотя бы смог общаться с таксистами или в магазине. Мне понравилась страна, город, люди, и я чувствовал, что мне нужно остаться здесь. Мне было 24, и я был очень любопытным.

У меня тогда была девушка-немка, спустя год она приехала и собиралась жить здесь со мной. Но через два дня после ее приезда начался путч: танки на улице, обстрел Белого дома. Мы сидели и смотрели CNN, и мои друзья — англичанин и южноафриканец — сказали: пойдем и увидим все вживую. Мы поймали такси — белую «ладу», которую вел учитель (я запомнил этот хаос в экономике, когда за рулем такси сидели учителя и ученые), — и подъехали на нем к Белому дому, потом к Останкино. Кругом был дым, мы не понимали, кто хорошие, а кто плохие, кругом партизаны, раненые. Когда мы подошли ближе, толпа повалила на нас, рядом со мной стоял человек с РПГ, и тут я увидел, что надо мной летит трассирующая пуля. Мы с друзьями упали на землю, а моя девушка уперла руки в бока и сказала: «Саймон, с меня хватит, выбирай: или я, или Россия!» Пули летят, а она стоит и орет. Как видите, я до сих пор здесь.

Через пару лет мне сделали предложение о работе в сигаретной компании Philip Morris, и там я проработал до конца 90-х. В то время все курили, причем очень плохие сигареты — «Беломорканал», вот это все. Те, что мы продавали, были хотя бы не такие вредные. Клиенты у нас были интересные: например, Олимпийский комитет или Российская патриархия. Ее представители обращались к Ельцину и говорили: «Нам очень нужны деньги», а он им: «Денег нет, но мы можем дать вам льготы на импорт и продажу сигарет, а на заработанное вы сможете строить стадионы и новые храмы». Мафия, бизнес, правительство, церковь — все было связано, и, имея дело с чем-то одним, невозможно было не сталкиваться с другим. В Philip Morris периодически мы теряли некоторых дистрибьюторов — они убивали друг друга. Рыночные отношения еще не были выстроены, и в какой-то момент наши покупатели могли просто исчезнуть.

Когда я в конце 90-х ненадолго вернулся в Лондон, мои друзья заметили, что в моем гардеробе всего два цвета, серый и черный, и больше ничего. Потому что русские носили такие цвета — так было принято в той мафиозной культуре. Золотую цепочку я, конечно, не носил, не был настолько подвержен стереотипам. С другой стороны, удивительно, что лично я не имел никогда никакого негативного опыта; ну да, при мне в ночных клубах стреляли из пистолетов, но тогда это было в порядке вещей — и стреляли не в людей, а в воздух. В то время социальная иерархия была уничтожена, творилась, по сути, меритократия. В городе было множество иностранцев, баров и клубов, и, выходя из дома, ты никогда не знал, что закончишь тусоваться в 6 утра, распевая песни в каком-то странном караоке. Другая часть московской жизни происходила на кухнях — с теплым пивом и водкой непонятной марки, соленьями и салатом оливье. Туда же — баня, вобла на газетке, сухарики.

Как это было принято в России: когда хлеб становился твердый, мама его резала, заливала маслом, добавляла специй и ставила в духовку. У всех были сухарики, но никто не пытался их продавать. А мы с партнерами как раз тогда решили делать бизнес на снэках — так появились «Три корочки». Шел 1999 год, и после кризиса было очень мало международных компаний, которые распространяли свою продукцию в России, покупать американские чипсы было дорого, поэтому производить что-то местное показалось всем хорошей идеей. В итоге за семь лет мы превратились в предприятие с 4000 сотрудников и четырьмя фабриками. Кстати, сухарики я сам ел постоянно, мои любимые — «Холодец с хреном» и «Красная икра».

Я ушел из этого бизнеса намного раньше, чем мои партнеры. Я хотел работать в онлайне, делать что-то, что свело бы вместе технологию и культуру. Так появился Zvooq, потом Bookmate. «Теории и практики» — в меньшей степени, потому что ими больше занимались мои партнеры, и теперь пространство DI Telegraph. В это пространство на 4-м этаже здания Центрального телеграфа я влюбился, как только его увидел. Это ведь невероятный кусок истории: Иван Рерберг построил свой конструктивистский дом в 1927 году, чтобы он стал начальной точкой для всех коммуникаций и сигналов по всему Советскому Союзу, а сейчас нам предстоит взять его за отправную точку для распространения инноваций по России.

Такова особенность вашей страны: если у тебя есть большая идея, возможность собрать и вдохновить команду, которая сможет ее быстро реализовать, найти хорошего инвестора нетрудно. В нашем случае это Дмитрий Костыгин, владелец «Юлмарта». У него самая большая e-commerce-компания в России, но нет цифрового контента, поэтому с нашими проектами у него отличная синергия. Конечно, в России не очень развита диджитал-индустрия, недостаточно людей с хорошим опытом — поиск нужных сотрудников превращается в приключение. Когда ты в Москве сравниваешь себя с конкурентами, то думаешь: окей, я лучше, прекрасно! Но надо сравнивать себя с теми, кто сидит в Силиконовой долине.

Сейчас мы пытаемся создать некую экосистему в DI Telegraph — оазис в центре Москвы, где сходилось бы множество талантливых людей: в коворкинге, в технических стартапах. У нас здесь помещение занимает Moscow Coding School, проходят технологические конференции — и в то же время дизайн-ярмарки, где продают свои шапки дизайнеры из Петербурга. Девелоперам в Москве не хватает среды, вовлечения в другие проекты, они не находят для себя подходящего сообщества. Именно по этой причине многие из них сейчас покидают Москву — уезжают в Дублин работать на Facebook, в Силиконовую долину, в Сингапур. Многие уезжают из-за карьерных соображений, когда понимают, что не могут здесь чего-то добиться, и просто едут туда, где лучшие хакатоны, а не из-за идеологических и политических изображений.  

Я встречал здесь людей, которые не любят свою страну и город, но мне кажется, такая позиция — отстой. Потому что Россия это не один человек, не просто один конкретный лидер. Можно утверждать, что лидер делает ошибки, но хорошие вещи он тоже делает. Стоит это признать, если вспомнить, в каком состоянии страна была в конце 90-х: полная дезорганизация, бардак. А он привнес структуру.

Я ездил со своим другом из Англии кататься на лыжах на Байкал, и там мы попали в деревню буквально посреди ничего. Встретили женщину, которая пригласила нас в гости пить чай и есть салат; оказалось почему-то, что она знает об английской королевской семье больше, чем я. И мой друг спросил ее: «Что вы думаете про Путина?» Я подумал: сейчас начнется. Но она сказала: «Моя семья живет в этой деревне 120 лет, и за последние семь у нас появилась дорога, электричество, у меня теперь есть телевизор, холодильник, стиральная машина. Я его обожаю!» Это в Москве мы обсуждаем свободу прессы, сможешь ли ты поднять свой стартап или нет, а там другой уровень проблем. Может быть, лет через 10 и эта женщина придет к тому, чтобы обсуждать свободу прессы, но сейчас она действительно счастлива тем, что может смотреть по телевизору передачу про королевскую семью.

Я знаю, что многим иностранцам сейчас пришлось уехать из Москвы, но не по идеологическим соображениям, а потому, что у них больше нет здесь работы, из-за проблем с банками. Но я не знаю ни одного экспата, который бы сказал: я не согласен с политикой и идеологией России, поэтому я уезжаю. А среди русских такое есть. У меня самого сейчас русская жена (кстати, она дизайнер, продавала свои вещи у нас на воскресном маркете в DI Telegraph) и двухлетняя дочь, и я сменил 36-часовые вечеринки с коктейлями в Mendeleev и полуночными разговорами с незнакомцами в «Маяке» на утренние плавания в бассейне и детские бранчи (например, в Lavkalavka или «Эларджи»). И единственная причина, по которой я мог бы уехать, — это возможность дать дочери лучшее образование. Я пока ничего не знаю про московские школы, но не хотел бы, чтобы учеба была линейной и ограниченной, как у нас в Англии. Сейчас моя дочь начала ходить в обычный русский детский сад — там она учится русскому (она говорит только по-английски), танцует, и ей абсолютно все нравится.