«Фарца»: Юрий Лоза, Владимир Спектр и другие вспоминают молодые годы

«Смысл фарцы был в том, чтобы добраться до красивых шмоток и заработать. Ну, считайте: родители мои — папа инженер, мама машинистка — получали 180 и 80 рублей в месяц. А я столько зарабатывал в день. В ресторан было сходить — с водкой, с горячей едой — 25–30 рублей на троих. То есть я каждый вечер мог ходить по ресторанам. Еще с одеждой было у нас тяжело в стране: страхолюдное барахло одно продавалось. А я как в 16 лет начал этим заниматься, так сразу стал одеваться с иголочки. Нас было таких человек триста на всю Москву, и мы выглядели как самые модные иностранцы. Сюда ведь тогда не просто фирма приезжала — простые иностранцы на пляже где-нибудь валялись, а к нам приезжали самые умные, у кого денег было много, кто хотел посмотреть на империю зла изнутри. Припереться в Совок — это надо было еще додуматься. Развлечений здесь никаких не было. Дискотеки закрывались в одиннадцать вечера, да и дискотеки-то были — одно название, три фонаря и магнитофон с катушками. Им разрешалось менять какое-то ограниченное количество денег — 50 рублей в неделю, не больше. Чтобы не выпендривались и не шастали по ресторанам, демонстрируя преимущества капитализма над социализмом. И в их книжках туристических прямо так и было написано: «Возьмите с собой кроссовки, джинсы, их вы сможете продать в таких местах, как Арбат». У них это называлось trade stuff. Из сувениров иностранцы больше всего уважали палехские шкатулки — лакербоксы по-нашему, — матрешки и красные флаги. В советское время в Москве был всего один магазин, в котором продавались советские флаги. Находился он на Ленинском проспекте, во дворах, и даже не имел вывески. В нем комсомольские организации закупались, там один флаг стоил три рубля — а мы его продавали за 15 долларов. 

На палехскую шкатулку я в конце 1980-х выменял домашний радиотелефон — точно первый в Москве, а может, и во всем Советском Союзе. General Electric, костяного цвета с коричневыми кнопочками. Этот телефон американцы, которые ездили в Корею, купили себе. Он тогда в Корее только появился — их в Америке еще не было. Но при этом им очень хотелось палехскую шкатулку, а я говорил, только на телефон ее меняю. И так я стал обладателем этой хреновины. Люди, которые приходили ко мне в гости, просто падали ниц при виде этого телефона. А когда я по нему разговаривал, у полдома не работал телевизор. Телефон своим сигналом занимал канал, на котором работала одна из двух программ, и пока я говорил, никто не мог ее смотреть. Кто-то из соседей знал, кто-то только догадывался, но ничего мне не говорили. Люди тогда чувствовали некое благоговение перед нами. Мы им казались какими-то небесными существами, и страшными деятелями «теневой экономики», и богатыми мы были — у меня тогда в кармане обычно лежала сумма, равная примерно доходу средней семьи за четыре года. Как это сейчас ни смешно читать, но мы были как «бентли» среди «жигулей».

Валюты разных стран у нас шли под номерами: «первый» — это доллары, «второй» — немецкие марки. Нумеровались они по тому, насколько легко их было продать. Остальные — «френчи», «паунды», австралийские доллары и прочее — мы называли «географией». С валюты начинали редко. Валюта — это же уголовная фигня, а шмотки — нет. Поэтому восхождение любого фарцовщика начиналось с жвачки. В глубокой юности человек выменивал октябрьский значок за 15 копеек на жвачку, которую потом продавал по рублю за пластинку. С 15 копеек заработал 5 рублей — родители столько не давали. Потом «гамщик» начинал торговать одеждой — джинсы, майки, кроссовки. Года три занимался шмотьем, а потом постепенно переходил к валюте. Понимаете, ее ведь мало было купить, надо было еще продать. А люди, которые ее скупали, не светились, и найти их можно было только по наводке.

На Арбате было нас человек тридцать, и из них только пятнадцать занимались этим серьезно. Остальные просто крутились рядом, потому что модно было быть «утюгом». С нами даже дочка Горбачева тусовалась. Она никому не говорила, что это она, — но все знали. Как нас девушки любили… Требовалось лишь обратить внимание: «Ты! Пошла!» — и понеслась. Тогда же все были ужасно бедные. Две подруги — у одной шорты джинсовые, у другой юбка, и они меняются. Даришь одной юбку, и она твоя. Очень было важно быть в закосе — иметь вещи именно американские, а не финские или немецкие, вплоть до носок и трусов. Кстати, это было самое трудное — купить носки, трусы. Поношенные брать как-то не хотелось, а новые редко привозили. Хотя многие не брезговали покупать и ношеное. Я в советское время шмотки тоже никогда не выбрасывал. У меня очередь за ними стояла. Походишь недели три в одних джинсах и — раз! — уже со все сторон: «Рус, Рус, я хочу, я первый». Ни одной шмотки я не выбросил и ни одной не подарил. Все уходило за какую-то цену. Жизнь была бедная. Всем хотелось хоть какую-то иностранную вещь иметь, хоть старенькую. Я все кроссовки переносил: «адидасы», «найки», «рибоки» — они у меня рвались, и то их покупали.

В Москве было несколько тусовок. Я себя отношу к арбатской — я там с 1985 года. Потом была еще тусовка космосовская, у гостиницы «Космос», и центровая на Красной площади, которую мы назвали Краской. На Красной площади работали одни стукачи — все про это знали. Им менты разрешили утюжить и колбасить взамен на информацию. Продажных ментов в те годы не было — они честно старались посадить нас в тюрьму, но для этого им нужно было нас поймать с 50 долларами в кармане — за меньшие не сажали. А мы честно старались не попадаться: работали всегда в паре и делали так называемые нычки. Правила простые: как только получил валюту от иностранцев, сразу же нужно было смыться и заныкать деньги. В этот момент напарник, дольщик, выпасывал ментов, которые могли быть рядом. Арбатские переулки мы могли с закрытыми глазами обойти; знали, где какой подъезд, где какая дырка. Нычки были у каждого свои. Но, несмотря на это, часто бывало, что твою нычку находил кто-то другой и, конечно же, брал все, что в ней лежало. Менты всех нас, естественно, знали в лицо. Был создан специальный отдел — на проспекте Мира сидел, — и у них был альбом, в котором каждому из нас была посвящена страница. Я, например, не мог на Красной площади появляться — меня тут же крутили. Я даже однажды на этом заработал. Американцы пристали: «Покажи нам КГБ». Я подумал и назвал цену 25 долларов. Они заплатили. Я оставил деньги в нычке, а сам пошел с ними на Красную площадь. До середины дойти не успели, как прилетела машина, из нее вылезли, затолкали меня и моего дольщика Боба на заднее сиденье и увезли. Американцы были в восторге. А меня — денег-то с собой у меня не было — быстро отпустили. Я тут недавно оказался на Красной площади — и вздрогнул. Столько лет не мог там спокойно прогуливаться.

Вообще, у нас у всех была одна и та же мечта — мы все были просто убеждены, что хотим жить там. Даже была такая идея фикс, что вот я поутюжил и теперь сваливаю туда жить. Мы неплохо представляли себе, что нас там ждет. Мы постоянно общались с иностранцами — каждый день по много часов, — и они рассказывали про общество и даже про то, какие зарплаты они там получают. Когда в 27 лет я уехал жить в Германию, для меня тамошняя жизнь не стала открытием».

«Я родился в 1970 году и фарцевать начал в последнем классе школы — ничего серьезного, работали с иностранцами на смотровой площадке на Воробьевых горах. Подъезжал автобус, мы подбегали и начинали раскручивать: какие-то командирские часы и военные шапки. Глобальных денег из этого всего, конечно, было невозможно выжать. Школа моя находилась на Мосфильмовской улице — вокруг одни посольства. В моем классе учились ребята из Румынии, Болгарии, Венгрии. Вроде как социалистическая заграница, но — все равно. Даже какие-то шведки были. С первого класса у нас обмен шел, а у многих еще и родители из-за границы вещи привозили. Кому-то двухкассетник Sharp казался подарком с неба, а для меня это все было привычным. Менты? Менты всегда были. Гоняли, принимали, увозили в отделения и отнимали, конечно, тоже. Но разве это беда какая? Отдал им доллары — и пошел себе дальше. Вообще, было веселое время очень — тусовка, совмещенная вот с таким немного рискованным времяпрепровождением. 

В институт я поступил в 1985–1986-м. Уже был Горбачев, уже Союз постепенно шел ко дну, фарца становилась неактуальной. Даже менты уже не так гоняли. Учился я в Педагогическом институте им. Ленина на отделении английского языка и географии. Помню, когда сдавал экзамены, мой преподаватель плакала. Ну, потому что учился я… Совсем другие интересы. При этом в институт я ходил с большим количеством хороших ребят — например, с Платоном Борщевским, сыном покойной Галины Старовойтовой. И все мы вокруг гостиницы «Космос» туда-сюда вертелись. Кто икру черную продавал, кто опять же шапки и ремни кроличьи. Да, район «Мазутка» (в советские времена криминальный район в Сокольниках. — Прим. ред.) — ну а что такое? Мы со всеми мазутскими дружили, все учились в одном институте, и были ребята, которые на местности жили, всех знали, со всеми нас знакомили.

Вообще фарца — отличная школа бизнеса. Деловая хватка, ведение переговоров, умение слиться с темы по-быстрому — это все оттуда. Но кумиров в фарце у меня не было — они появились потом, уже в другом мире. Например, первые компании, еще советского формата, кооперативы. «Олемаж» — компания моих друзей, Оли, Маши и Жени. Они продавали на Запад какую-то руду, а оттуда везли компьютеры, ксероксы».

«Я знал английский, было мне лет тринадцать, наверное, мы были «гамщиками»: жвачки, ручки, зажигалки. Потом подросли до «утюгов»: одежда, командирские часы, валюта и прочие уголовно наказуемые вещи. Сначала у нас была площадка на Кремлевской набережной, потом переместились на Арбат. Он в те годы представлял муравейник, в котором перемешались все: рокеры, брейкеры, бандиты, кришнаиты, музыканты, торгаши. Мода уже была, но своеобразная. Бедная страна, пустые магазины. По-моему, у Пелевина было про инфляцию счастья — про то, что счастье от обладания кроссовок Nike в те времена можно было сравнить с обладанием Ferrari сейчас. И правда, когда человек шел в те годы в Nike или Levi’s, люди оборачивались. Для меня основным стимулом фарцевать был доступ к модной одежде — и не просто модной, а той, которая отличает тебя от других. Бренды были разные — кроссовки New Balance, куртки Patagonia и Eddie Bauer, — многие сейчас продаются в магазине Fott. И это очень забавно: вещи, которые мы носили тогда — свитшоты, парки, — сейчас стали хитами. Я когда впервые поехал в Америку, решил: пойду куплю себе одежду, которую мы боготворили в те времена, и очень удивился, узнав, что она в Нью-Йорке не продается. Позднее мне сказали, что куртки L.L.Bean носят дедушки-пенсионеры из Пенсильвании. А мы-то думали, это верх американской моды — то есть вообще не понимали, кто к нам приезжал. 

Мы были идейные: не только слушали определенную музыку, но и пытались подражать нашим героям. Мы, например, обожали американцев, то есть не слушали «Ласковый май» и прочее дерьмо, а слушали Guns’n’Roses. Одевались мы тоже не абы как — каждый придумывал себе стиль. В нашей американской тусовке это были куртки Columbia, кроссовки Nike, рюкзак Jansport, бейсболки. Были ребята, которые подражали итальянцам, — «алоры», как их называли. Они носили загеленные волосы, слаксы, топ-сайдеры и зеленую сумку Сlipper. Они обычно продавали итальянцам часы — командирские или «Ракета», которые итальянцы называли «Пакета», потому что читали кириллицу как латиницу. Я знал одного «утюга», ненормального совершенно, который всегда ходил с фотоаппаратом на шее, чтоб быть совсем похожим на туриста. Такая вот доведенная до абсурда мода. Я никогда ничего не выкидывал — зачем? Поносишь, потом продашь. Американские вещи — они ж неубиваемые и со временем выглядят как винтажные. У меня на даче валялось что-то до самого недавнего времени. Год назад только, когда у меня рабочие делали ремонт, я им все раздал. Теперь хожу и любуюсь: вон, мой идет, в свитшоте Michigan.

Был у меня трагический случай. Когда СССР начал дружить с Америкой, к нам стали наведываться разные команды по линии НХЛ. И вот на матче Minnesota North Stars в Москве я выменял на советский флаг свитшот и кепку с их эмблемой. Это был просто верх мечтаний человека того времени — клубный хоккейный свитшот иметь. Обладал я этим богатством минут, наверное, пятнадцать. На выходе из спорткомплекса меня арестовали и все вещи отобрали. Еще был случай: меня арестовали, ничего не нашли, но с собой у меня были 70 рублей, довольно приличные деньги по тем временам, — я их носил на случай обмена валюты. Вызвали в комиссию по делам несовершеннолетних, пожалели, простили, штрафовать не стали — штраф был на тот момент 100 рублей, — а просто доставили под конвоем домой. Папа у меня профессор и категорически против был всего этого. В воспитательных целях он перевел мои 70 рублей в Фонд мира. Сказал: «Чтоб было неповадно». И долго у меня эта квитанция под стеклом лежала на память. 

Вообще, это же такое занятие было… С одной стороны, веселое, с другой — довольно опасное. Начиная от срока и кончая общением с криминалом. Плюс постоянные конфликты друг с другом, с конкурирующими «утюгами»… Вообще, это все, конечно, подростковые дела — адреналин. Наверху иерархии были валютчики — взрослые люди, у многих было по несколько судимостей, и они уже были не тусовочные, как мы, а довольно малоприятные люди. И когда все рассыпалось — появился свободный рынок в стране, отпала нужда торговать, — некоторые люди, которые себя в жизни не нашли, продолжили заниматься этим ремеслом. Жалкое зрелище — «утюг» на пенсии. Когда человек в пятьдесят лет в шапке с кокардой бегает по Красной площади. И все говорят: «Да-да, это известный парень, из ума выжил, до сих пор бегает».

«Все продавали — вся страна продавала. Не было такого человека, который бы хоть в раз в жизни не продал батничек, ботинки-луноходы, джинсы или жвачку. Если попадалась в руки вещь, которая была вам не нужна, первая мысль, которая приходила в голову: а кому бы ее продать с наваром?

Фарца в Алма-Ате, где я родился, была одна, фарца в Москве другая, а фарца, скажем, в Крыму третья. Это три разных идеологии. В той же Керчи фарцой жили на протяжении всего существования города — и в досоветский период, и в советский, и в постсоветский. Потому что Керчь — это порт, и все без исключения моряки были фарцовщиками. Часть денег их жены получали на берегу, часть им давали уже там, за границей. Цель — отовариваться. И понятно, что деньги давали не только на то, чтобы они купили подарочки женам, а чтобы они провезли товар, который впоследствии можно было продать. Они росли внутри фарцовки. Это была их жизнь, они и фарцовкой-то это не называли. Говорили «сбыть товар» — ну то есть продать товар, который привез папка с рейса. Вот его нет восемь месяцев, а потом он приезжает — и у него гора барахла. 

Я провел свои детство и юность в Алма-Ате. А что такое Алма-Ата? Это не Москва, в которой всегда было бесконечное количество дипломатов. Скажем прямо: иностранцев в Алма-Ате было крайне мало. Я лично контачил в основном с артистами. А если конкретней, то с югославами, которые, как правило, занимались упаковкой всех этих туров типа «Золотая осень» или «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Формировалась большая команда артистов, и они колесили по стране. И к нам в Алма-Ату один-два таких коллектива в год приезжало —частенько уже без инструментов! Алма-Ата была крайним рубежом — у нас они заканчивали свои концерты, — и пока они до нас добирались, все свои инструменты продавали в дороге. А у нас, бывало, просили: «Ребят, ну дайте хоть на чем-нибудь поиграть. Все продали, ничего не осталось, даже жвачек». Вообще, так поступали все музыканты. Собираясь на гастроли, они брали с собой кучу всякого барахла, прекрасно зная, что все это будет продано. То есть страна была одной большой барахолкой, и югославский ансамбль, который проезжал по СССР, распродавая барабаны и гитары, был лишь частью масштабного круговорота вещей.

Существовали такие схемы, про которые мало кто знал. Вот, скажем, иностранные рабочие — иногда это могли быть финны, — которые строили завод. Зарплату свою они получали часть рублями, часть в своей валюте. Рублей не хватало, а хотелось девчонок, водку и так далее. Стало быть, финнам постоянно нужны были деньги, и им всегда готовы были помочь люди, которые подъезжали в момент получения зарплаты и обменивали их финские марки на рубли по хорошему курсу. Потом эти марки обменивались на чеки Внешпосылторга, а на них в магазинах «Березка» покупались музыкальные инструменты и прочая аппаратура, которая спокойненько уезжала в дальние города. Это то, чем я как раз занимался.

Я был одним из звеньев этой цепи. Так как деятельность моя носила преимущественно гастрольный характер, мне было просто находить клиентуру в разных местах. В каждом городе к нам подходили и спрашивали: «Ребят, привезли чего-нибудь?» Или: «А можете для нас найти вот это?» Я всегда отвечал: «Да пожалуйста. Чего хотите — заказывайте, найдем». У меня была толстенная записная книжка с сотнями телефонов из десятков городов. Если мне, к примеру, звонил человек какой-нибудь из Махачкалы и просил: «Слушай, найди мне гитару вот такую особенную определенной конструкции», я садился и обзванивал всех. Находил нужную гитару, спрашивал, сколько она стоит, делал свой наварчик небольшой, а потом сводил людей между собой. Или сам выкупал гитару, объявлял заказчику сумму, дождался по почте денег, после чего отправлял заказ через проводника. Проводник, в свою очередь, добавлял свой наварчик — как правило, 20–50 рублей, — и в целости доставлял гитару в Махачкалу.

Бывало, и из бытовухи что-то заказывали — магнитофоны, тряпки. Но мне больше нравилось инструментами заниматься — что называется, по своему профилю. Косметика тоже хорошо шла. Например, в Ташкент заезжаешь, а туда завезли крем Lancôme тонирующий, и он продается везде, даже в овощных ларьках, потому что его завезли хренову тучу, а продать не в состоянии. И ты берешь коробку этого Lancôme по четыре рубля за тюбик и едешь дальше по городам, и людям, которые подходят с вопросом «Что привез?», предлагаешь взять крем на реализацию — по пять рублей за штуку. Музыкантам было удобно, мы же колесили с аппаратурой, и она ездила у нас в таких ящиках, в которые можно было положить все что угодно. Туда можно было сунуть, например, обувь или даже посуду. Например, заехали в Ригу, купили пар десять сапог-казаков, которые только там продавались и больше нигде, а были очень модные. Забрасываешь казаки в ящик с аппаратурой и, пока катаешься по туру, все десять пар скидываешь в разных городах.

Сейчас этого всего уже нет. В Москве так точно. Тут такое изобилие. Если вы зайдете в магазин «Мир музыки» на Маяковке, то увидите стенд фирмы американской Martin, на котором десятки гитар — больше, возможно, выставлено только в их фирменном магазине в Нью-Йорке. В Европе такого изобилия точно нет. Все, кто занимался фарцой, в 1990-е ушли в бизнес и стали заниматься тем же самым, только легально. Все существующие интернет-магазины — это фарцовщики вчерашнего дня».

Посмотреть сериал «Фарца» бесплатно можно на сайте «Афиша-Сериалы»