Антрополог из Бруклина о московском бэд-трипе с пистолетами и фейсконтролем

Адеола Энигбокан

Чем занимается: художник и писатель

Откуда: Нью-Йорк, США

Четыре года назад я увидела рекламу института «Стрелка» на бруклинском сайте Residency Unlimited и сразу захотела приехать. Архитекторы, социологи, политологи и художники должны были учиться вместе, чтобы узнать что-то новое о городах. Другая причина в том, что дядя моего отца был журналистом и жил в Москве в 70–80-е годы. Его дети выросли здесь, ходили в школу и носили пионерскую форму. Мы видели много их фотографий, а потом они сами приехали к нам в Америку, показали удивительные советские игрушки, научили нас плохим словам на русском. Спустя какое-то время одна из моих кузин снова вернулась в Москву — и я подумала: «Если Вика смогла приехать, то почему я не могу?» 

Все предупреждали меня об опасностях. Каждый день мне показывали страшные ролики с видеорегистраторов — о том, как ужасно здесь водят машины, какие кошмары случаются на улицах. В тот же год, когда я приезжала, футбольные фанаты били людей в самом центре Москвы, на Манежке. Моим друзьям казалось, что меня тоже могут убить в самом центре города. Мама практически плакала накануне моего отъезда. Единственный, кто увидел в моем путешествии что-то хорошее, был мой отец. В 80-х он провел два дня в Москве, навещал дядю: все были с ним очень милы, катали на большом корабле по Москве-реке, наливали водку, говорили с ним об Африке, о мире. На том корабле он даже встретил королеву красоты России! Иногда кажется, что мой отец — единственный, у кого остались приятные воспоминания об СССР.

Моя гадалка предупредила меня, что первые три дня в Москве будут тяжелые. Она сказала, что город опасен, посоветовала не ходить одной — и была абсолютно права. По дороге из аэропорта наш водитель в пробке не пропустил большую черную машину, из которой вышли парни с широкими лицами и наставили на него обрез. Слава богу, конфликт разрешился без насилия. Меня потом все спрашивали: неужели это случилось сейчас, а не в 90-е? Может быть, мне просто не повезло? Однако я поняла, что действительно лучше не выезжать из центра Москвы и перемещаться в компании. Как это вообще возможно? Я взрослый человек, городской исследователь, моя работа связана с тем, чтобы ходить по улицам и днем и ночью. 

Одна из главных проблем вашего города в том, что иностранцы живут тут в каком-то отдельном мире. Мне нетрудно читать по-русски, пользоваться метро или делать базовые вещи, но при этом я чувствовала много злости и раздражения. Чтобы подключить телефон, мне потребовалось две недели! Это можно сделать элементарно в любом городе мира, но здесь мы должны были показать регистрацию, принести письмо со «Стрелки», сделать фотографии. Когда были готовы все нужные документы, я пришла в офис «Билайна» — и никто не захотел со мной разговаривать. Пришлось найти человека, который помог мне с моими московскими делами, — как если бы я была беспомощным ребенком. Или преступником: приезжий в Москве сразу становится подозрительным человеком, у которого надо проверить паспорт. Я чувствовала огромное психологическое давление; мне казалось, что другие люди считали, будто я чем-то хуже, чем они.  

Со временем я привыкла к московской атмосфере, мне помогла практика ненасильственного общения. Весь год я занималась этой программой: проходила воркшопы, читала, занималась медитацией каждый день. Мне нужно было найти силы в себе, понять, почему я здесь. Я думала о том, чтобы вернуться в Бруклин, но я решила превратить свой российский опыт в эксперимент и чему-то здесь научиться: лучше контролировать себя, стать более независимой. Со временем я поняла, что ксенофобия, которую испытывают на себе иностранцы, в Москве направлена в принципе ко всем. Здесь не любят людей, не хотят проводить с ними время. 

Например, у вас жутко враждебный фейсконтроль. Почему-то он есть даже там, где его, казалось бы, не должно было быть: в кафе или ресторанах. Если люди просто приходят попить чаю, зачем нужен фейсконтроль? Он, что, делает обычное место эксклюзивным? На самом деле этот обычай создает ощущение фрустрации снаружи, заставляет понять, что внутри вам не место. Я познакомилась с молодым человеком, который стоял на входе в «Солянке», «Симачеве»,  «Кузнецком Мосту, 20» и «Лебедином озере». Он был милым парнем и хорошо зарабатывал. Когда я спросила, зачем вообще нужно унижать людей, он ответил мне, что помогает им. Даже если приходит кто-то с деньгами, он может отказать ему, потому что это место не для него, ему внутри будет некомфортно. Почему? Потому что люди в Москве отличаются друг от друга и должны понимать, что есть места для них и не для них. Его работа — помочь им это понять.

Такая ранжированность публичных пространств есть и в Бруклине. Когда богатые люди переезжают в определенный район, в нем появляются кафе с очень высокими ценами. Нормальная цена за кофе  — доллар или полтора, здесь же он будет стоить три или три с половиной. Они платят за право сидеть с классными хипстерами. Это не фейсконтроль — все могут пойти туда, но нужно платить в два раза больше. Это тоже проблема, она много обсуждается публично. Другая американская беда — в полицейской жестокости. Решения ей не найдено, но каждому ясно, что проблема существует. В Москве же почему-то очень терпимо люди относятся к тому, что многие места в их собственном городе закрыты для них. 

Я думаю, это связано с неспособностью русских объединяться в группы. Когда жители Бруклина жалуются, они воспринимают себя как сообщество: бедные против богатых, новые жильцы против старых, черные против белых. Те, кто покупает кофе за доллар, против тех, кто покупает за три. Люди, которые снимают квартиру и владеют жилплощадью, — разные группы. Для существования представительной демократии нужны группы, которые разделяли бы одни и те же интересы. В России же чаще бывает, что человек и его соседи страдают от какой-то проблемы и все думают примерно так: «У нас тут вообще все плохо, и какая разница!» 

Я часто рассказывала московским приятелям свою историю про обрез и черную машину — и один раз услышала такое: «То, что с тобой приключилось, намного чаще происходило в 90-е. Но это ощущение осталось — ощущение, что у тебя нет власти, что ты бессилен, что происходящее на улице, в подъезде, в ТСЖ никак не зависит от тебя. Даже если ты олигарх, ты точно так же чувствуешь, что с тобой может произойти все что угодно. Ты можешь в любой момент оказаться в тюрьме. Ты — один, и должен принять это». В США мы верим в права каждого гражданина, но я мало думаю о них в повседневной жизни. Единственное время, когда я думала о правах, — в Москве. Никто не беспокоится о своих правах, когда они соблюдаются, но все о них вспоминают, когда эти права ущемляют. 

Моя жизнь в России заставила меня серьезно задуматься о том месте, откуда я приехала. Я не знаю, нужна ли вам бОльшая демократия, чем сейчас, и работает ли демократия в США. Я не знаю, существует ли вообще где-нибудь идеальная демократия. Мне интересно, как люди  живут в этих условиях, как они справляются с реальностью. Как они принимают решения. Именно поэтому важно исследовать Москву и другие российские города — чтобы мы смогли увидеть, что происходит, лучше понять самих себя.  Перед тем как объединиться, нужно посмотреться в хорошее зеркало, осознать свои проблемы — в этом задача исследователя. 

Мне нравится, что в России исторически много экспериментировали со стилем жизни, придумывали новые способы жизни в городе. К сожалению, многое было забыто после советского времени —  здесь все стремятся выбрасывать старые вещи, забывать идеи из прошлого.  Меня удивляет, что все используют слово «советский», чтобы описать что-то плохое: «Не ходи в тот ресторан, он такой советский. Эта женщина одета по-советски». Но есть так много прекрасного в советском дизайне!  Я, например, купила идеальную сумку — она всем ужасно нравится в Нью-Йорке. Люди спрашивают меня, где я ее взяла, а друзья просят привезти еще одну такую. Это идеальная сумка для путешествий — айпэд, солнечные очки, ручка и блокнот, паспорт, карта... Странно, что это не самая популярная модель в Москве. Эта вещь была придумана в Советском Союзе совсем для другой цели, для людей, которых уже нет вовсе, но сумка жива и дико удобна для айпэдов. Это отличный дизайн.

Москва — трудное, но интересное место с кучей неосвоенных миром идей. Россией продолжают интересоваться — не знаю, верите ли в это вы сами. Новости из вашей страны так ограничены, в интернете трудно найти картинки, которые бы показывали, как выглядит уличная жизнь в Москве. Единственный фильм про русских, который смотрели все в Нью-Йорке, — «Левиафан». Это только одно отражение России, его недостаточно. Там показано, как умирают люди, но неясно, как они живут. Еще я увидела в Москве много поэзии, много юмора — вы постоянно шутите. Сталкиваясь с трудной реальностью, москвичи поэтично работает с ней. Конечно, вы ужасно депрессивные — не думаю, что видела когда-нибудь более печальную нацию, — но в то же время вы забавны. Наверное, исключительная способность шутить связана именно с тем, как вы воспринимаете мир. У вас есть эта чудесная способность — смеяться над очень серьезными вещами.