Хейкур Хейкссон

Откуда приехал: Рейкьявик

Кем работает: Корреспондент исландского телевидения

«В первый раз я приехал в Москву году в 1985-м — мне тогда было 19 лет — на Фестиваль молодежи и студентов. В нем участвовали не только исландцы, но и люди со всего мира, тогда был разгар холодной войны, а в России только началась перестройка. Наша делегация состояла из студентов, участников профсоюза, членов соцпартии; мы жили в Измайлово, выступали с народными танцами. Конечно, все было интересно, зрелищно, по масштабу фестиваль был практически как московская Олимпиада в 1980-м году: огромный факел, массовые шествия, особенно впечатлили меняющиеся картинки на трибунах — когда люди синхронно поднимали разноцветные плакаты.

Потом я приехал сюда в 1987 году как представитель ССОД — был такой Союз советских обществ дружбы: тогда нас водили в Дом дружбы на Калининском проспекте (сейчас Новый Арбат), и мы слушали все эти дежурные фразы про 70 лет Великой Октябрьской революции. А потом уже приехал в 1990 году — и больше не уехал. В Исландии я изучал русский язык на вечерних курсах и меня как лучшего студента отправили в Москву учиться по обмену — в Институте русского языка им. Пушкина. Тогда было совсем сложно: везде очереди, люди дрались, если водка где-то продается, так там вообще кошмар творился, но мне было интересно — и я решил жить как обычный советский гражданин. Я стоял в очередях, хотя мог ходить по «Березкам». Только один раз в году, под Рождество, я ехал в «Стокманн» на «Павелецкой» и покупал там молочные продукты Valio, хорошие чай и кофе — я так себе представлял, что это как будто Красный Крест приносит в какой-то лагерь на праздник паек. Стипендия у меня тогда была 100–120 рублей, этого хватало на полмесяца, а все остальное время я жил на валюту, которую зарабатывал летом дома в Исландии, — работал там мусорщиком, медбратом в психушке, на стройке, мясокомбинате и рыбном заводе.

Валюту менять уже можно было официально — или в общежитии у спекулянтов. Помню, были у нас вьетнамцы, к ним в комнату заходишь, а там утюги, бытовая техника всякая, они ее продавали, и водка. А однажды я попал под налет чеченцев — пришел к своему хорошему другу-африканцу Мустафе обменять 20 долларов. И вот сидим мы с ним, пьем чай — а у него печенье, шоколад, он богатый был, — и тут в дверь к нам заходят восемь человек и начинают крепкими словами на нас кричать. Порвали простыни и ими связали нам руки, повалили на пол, Мустафу избили прикладом по лицу — в итоге нашли у него под кроватью чемоданы с деньгами. Оказывается, он у себя хранил валюту для посольства Уганды или еще какого-то, и, видно, кто-то его предал. Потом приехали опера и начали нас допрашивать. Так и не знаю, нашли кого-то или нет.

В 1991 году я уже работал корреспондентом, и, когда начался августовский путч, я бросил все, чтобы приехать и вести репортажи. Я был в центре событий в Белом доме, видел толпу народа, баррикады. Но путч в 1993-м, конечно, был круче. Тогда ведь Руцкой как сказал: «Все дееспособные мужчины, идите на штурм Останкино», — и толпа пошла, а с башни просто дали очередь; там было море трупов, если не тысяча, то человек 500 точно, хотя, по официальным данным, жертв всего 100–300. Вообще, была обстановка полного хаоса, вертолеты над Белым домом, танки, какие-то повстанцы, снайперы повсюду. Я, как и многие, ходил тогда в такой НАТОвской куртке, которая сейчас популярна, с карманами. И, хотя был комендантский час с 22.00 до 6.00, я все равно ходил по улицам, чтобы делать репортажи, убегал от милиции — жесткие были ребята. При мне однажды мужчина лет 60, убегая, упал, и его начали избивать дубинами. А еще в ночь на 4 октября, когда был штурм Белого дома, помню, я шел в районе здания СЭВ (это которое в форме открытой книги) и тут слышу, что над моей головой пролетают пули, — я спрятался под поливальную машину. Не помню, сколько там пролежал, а потом убежал под Новоарбатский мост; но, конечно, снайпер просто играл со мной — он мог легко меня убить.

В 1991 году я поступил на журфак МГУ и жил по общежитиям — то в ГЗ на Ленинских горах, то на «Юго-Западной». Там была еще та обстановка, конечно: тогда в общежитии можно было поселиться, просто дав на лапу администратору, и много было нежелательных элементов, чеченцев, которые не работали, не учились, а чем-то торговали, — наркотиками, по всей видимости. В зимнем дворе у нас в МГУ по субботам были дискотеки, где танцевали и русские, и кубинцы, и латиносы — все; и вот приходят чеченцы: «Диджей, лезгинку ставь!» — и начинают танцевать. Берут парня здорового, ставят в круг и начинают бить, натекает лужа крови, и они топчутся прямо по ней. Потом эти дискотеки запретили.

Когда родители приехали ко мне в гости и посмотрели на обстановочку, мне мать сразу сказала: «Ни в коем случае не оставайся, ты испортишься тут!» — и я стал снимать жилье на «Белорусской». Попал к очень хорошему человеку, женщине 1921 года рождения, которая стала мне практически матерью — ну или бабушкой, если судить по возрасту, — своих детей у нее не было. Она участвовала в Великой Отечественной войне и дошла до Берлина в составе военно-воздушных сил, кормила солдат и сама воевала с немцами. Очень интересный человек, настоящий представитель русского народа из Тверской области. Год назад она умерла и оставила мне квартиру, на которую сейчас претендуют родственники, — ну знаете, они звонили раз в год, просто чтобы проверить, жива или нет. А так у меня семья здесь, двое детей: мальчишка родился три месяца назад, дочери от первого брака — 16, и в Исландию уезжать совсем не хочется, там сейчас очень глубокий кризис, а здесь интересно.

Когда я почувствовал, что лучше стало? Наверное, когда Владимир Владимирович пришел. Ельцинская эпоха — это страшное испытание для страны с учетом того, как сильно тогда Запад работал на ее дезинтеграцию. Американцы тогда начали продавать здесь свои дешевые сельхозпродукты, а российское сельское хозяйство развалилось. Я не хочу сказать, что я Путина обожаю, и рокировка эта — «Дима–Вовка» — мне не нравится; конечно, мог бы быть президент намного лучше, но он спас Россию от гибели. Когда Путин пришел к власти, начало выздоравливать общество, организовался средний класс. Я просто помню, как в 90-е омоновцы, такие вот громадные, камуфляж, тельняшка, подходили к палатке с фразой: «Давай-ка водку, сигареты, пепси…» — занимались обычным рэкетом. Я помню, как ГАИ раньше работало, — я автомобилист; сейчас, конечно, тоже берут взятки, но стесняются хотя бы немножко. И главное, русский человек стал более здоровым, я вижу это по атмосфере. Ну и, конечно, признак здорового общества — это грамотный средний класс, который появился. Раньше была верхушка и все остальные — деградировавшая серая масса, полуобразованная, полупьяная, которой нужны только вино, сигареты и мыло; сейчас люди самостоятельны хотя бы.

Помимо того что я корреспондент, я еще занимаюсь туризмом: возим русских в Исландию, а исландцев в Россию. И что я хочу сказать — стереотип о русских людях на Западе меняется: раньше что представляли — КГБ, ушанки, а сейчас образ России — это мужчина в кожаной куртке и девушка, которая танцует. Но, вообще, не принято показывать Россию в хорошем свете: улыбающееся лицо ребенка никогда не покажут, скорее каких-нибудь бомжей. Я же как корреспондент стараюсь показывать все как есть; митинги тоже освещал, конечно, показывал, какая там разносторонняя публика: флаг Че Гевары, рядом КПРФ, лимоновцы и тут же Каспаров. Потому что оппозиция объективно нужна тому же Кремлю, Диме и Вове. А так все правильно в России, все хорошо идет».