— Как произошел твой переход от работы врачом в обычной больнице к благотворительности?
— У меня диплом педиатра, в медицине я с 18 лет: с первого курса работал санитаром, медбратом, потом врачом. Занимался интенсивной терапией новорожденных, давал наркозы детям, а потом и взрослым, работал в красной зоне. В какой‑то момент я, кажется, выгорел: работа анестезиолога или неонатолога очень напряженная, она нередко приводит к выгоранию. Но я тогда ничего об этом не знал.
Параллельно коллеги рассказывали мне о сложностях жизни детей мигрантов: они не могут получить медицинскую помощь, потому что у них нет полиса, и выпадают из системы. Для меня это было архиважно: как педиатр я знаю, что дети — это особые пациенты. Им необходимо помогать, иначе качество их жизни во взрослом возрасте может серьезно пострадать. В 2018 году, спасаясь от выгорания, я решил открыть поликлинику, в которую могли бы обратиться такие дети. Проблема была в том, что тогда я умел только лечить болезни и ничего не знал ни про финансы, ни про благотворительность, ни про организацию здравоохранения, никем никогда не руководил и не решал административные вопросы. Так что это оказалось для меня неподъемной задачей.
Стал изучать, как решают этот вопрос в других странах. Оказалось, в США и Европе есть специальные благотворительные больницы для мигрантов без необходимых документов. Наткнулся на информацию об уличной медицине — одном из направлений таких клиник. Это меня зацепило. Я понял, что это именно то, чем я могу заняться прямо сейчас, для этого мне не нужны помещение и сложное оборудование.
Взял стетоскоп, тонометр, таблетки и бинты и, как многие мои коллеги в других странах мира, отправился на улицы — в заброшенные садоводства, под мосты, к метро. Стал помогать взрослым бездомным — детей на улице не полечишь. И все равно для меня это было глотком свежего воздуха.
Сначала выезжал один, потом присоединялся к благотворительным организациям, которые занимаются бездомными, например «Ночлежке» и «Мальтийской службе помощи». Через несколько месяцев вокруг меня сформировалось волонтерское сообщество — врачи, медсестры, просто неравнодушные люди. И это было круто, ведь людей лечат люди, а не таблетки и бинты.
— Все это было пять лет назад, когда ты еще работал анестезиологом? Это же очень сложная и энергозатратная работа, у тебя оставались силы еще и на волонтерство?
— Во-первых, я был на пять лет моложе, и у меня было больше сил. Во-вторых, я работал сутки, а потом у меня было несколько выходных, так что времени хватало. Это продолжалось довольно долго, и я пытался понять, кто же я на самом деле. В реанимации тосковал по уличной работе, благодарным пациентам, интересным случаям. Потом возвращался на улицу и вспоминал, как хорошо в больнице, где есть все нужные материалы и оборудование, а тут у меня одни бинты.
И все же постепенно проект рос, увлекал меня, на него уходило все больше времени, я стал заниматься не только лечением, но и администрированием. Брал все меньше дежурств, уволился из одной больницы и устроился в ту, где можно было брать меньше смен. Сначала это были только пешие выезды, потом на пожертвования мы купили фургон и ездили туда, где бездомные могут получить питание или ночлег.
— Чем работа на улице отличается от работы в больнице?
— На улице коммуникация занимает больше времени, и налаженный контакт — это половина успеха. Ты приезжаешь к бездомному, он никому не доверяет, мир его обманул, он обижен, у него депрессия. Сначала он соглашается на помощь, просто чтобы облегчить боль. Но постепенно видит, что ты его не обвиняешь, помогаешь без морализаторства, спрашиваешь, больно или нет, перевязать помягче или потуже, как сделать лучше.
На улице можно встретить болезни в запущенном состоянии, которые я раньше видел только в учебнике, или сразу большое количество диагнозов. Тебе нужно много разных знаний: куда направить человека за социальной помощью, где ему переночевать, как лечить глаза, уши, зубы, внутренние органы, что делать, если женщине нужен гинеколог, она беременна или в ее жизни есть насилие. Настоящая круговерть. Уличную медицину сравнивают с работой в странах третьего мира. Не надо ехать в Африку или Латинскую Америку, можно обнаружить, казалось бы, давно забытые болезни или запущенные состояния в Петербурге. Это челлендж, многое приходится придумывать заново. Мне нравится разбираться в этих случаях. Нередко я сначала вообще не знаю ответ на вопрос, что происходит с человеком и как это лечить.
Я выучил тюремный сленг — это важно, потому что многие люди оказываются на улице после тюрьмы. Однажды я делал перевязку дедушке — божьему одуванчику и выяснил, что он сидел по 105-й статье [«Убийство»] и вышел неделю назад. Понятно, что риски есть, периодически сталкиваешься с агрессией, но сейчас я уже знаю, как на нее реагировать. Честно говорю, что такой формат общения для меня неприемлем, и ухожу сам или прошу пациента прийти в следующий раз. Еще одна особенность — инфекционные риски, так что приходится постоянно использовать средства индивидуальной защиты и, например, никогда не обниматься с пациентами.
Нужно учитывать обстоятельства жизни человека. Если у него нет денег, я не могу отправить его в аптеку — нужно сразу дать ему лекарство. Это сложная работа, иногда приходится проживать собственное бессилие, когда наши рекомендации разбиваются о скалы реальной жизни этих людей.
— Когда ты решил полностью посвятить себя благотворительности?
— Два года назад я ушел со всех работ — к этому моменту у нас появились деньги не только на лекарства и расходники, но и на зарплаты. Сейчас на фулл-тайм у нас трудоустроены три человека. Больше половины нашего бюджета — это донаты от обычных людей, случается грантовая поддержка, но это лотерея.
— Почему вы решили открыть клинику?
— Мы лечили людей в фургоне, на улице и в приютах, но все время спотыкались об идею открытия своей больницы. Для некоторых услуг помещение необходимо — например, для гинекологического осмотра, проверки зрения, УЗИ. Да и просто классно иметь свое место — можно разрабатывать научные программы, общаться, проводить образовательные семинары, тусить. К тому же, в России по закону медицинская лицензия выдается не врачу, а помещению — то есть до этого мы были в серой зоне. Теперь у нас есть лицензия и официальный статус медицинской организации. Это и большая ответственность, и большие возможности.
У нас была куча обсуждений, мы изучили 150 законов, задали 150 вопросов, взяли помещение в аренду на длительный срок, начали ремонт и поняли, что всё, это уже не свернуть. Наших денег хватало на пару месяцев ремонта.
Чтобы закончить его и закупить оборудование, мы запустили сбор на «Планете». Подошли к этому с умом: сняли ролик, подготовили тексты, лоты, учли все пожелания платформы.
И они голосовали за проект рублем на самых честных выборах. Мы собрали 2 млн 258 тыс. рублей. У нас в вестибюле висит огромное панно, на котором мы разместили максимальное количество имен тех, кто донатил большие суммы, предоставлял свою продукцию или услуги в обмен на пожертвования. Там и Шевчук, и Ургант, и магазины «Спасибо!», и крупные бизнесы, и частные лица.
— Юрий Дудь* оплатил твою восьмимесячную учебу в московской школе профессиональной филантропии. Как это произошло?
— В 2020 году у него вышло интервью с Антоном Долиным*. В комментариях был конкурс — написать, какой проект я хочу организовать в России и какое обучение для этого нужно. Я написал про клинику, и мою заявку выбрали среди тысяч других. И это правда мне очень помогло. Я учился профессионально заниматься благотворительностью, создавать прозрачную организацию с понятными целями, были лекции по GR, PR, фандрайзингу, коммуникациям.
— Вы планируете сотрудничество с государством?
— Да. Мы не всесильные, у нас мало ресурсов. У нас 80 квадратных метров: чтобы пройти, нужно сложить стулья. Это место нам очень нравится, но, если мы хотим системных изменений, нам нужно сотрудничать с государством. И это тоже сложно. Мы обсуждаем, например, поставки вакцин, получение государственных сервисов через нашу больницу. Мы можем быть точкой входа: обогреем, вылечим и отправим дальше по маршруту, который продумаем вместе с госслужащими и главами медицинских учреждений, чтобы человек постепенно возвращался к нормальной жизни. Это моя долгая закадровая работа.
Мне кажется, что я на своем месте, я здесь нужен. Это большая отвественность, большие интересные проекты и, конечно, большая тревога.
— Есть пациенты, о которых ты вспоминаешь?
— Летом этого года мы приезжали к мужчине, который жил в Петербурге у станции метро «Сенная». У него был перелом шейки бедра, накануне он перенес инфаркт и выписался из больницы. Он уже много лет был на улице. Мы начали выстраивать с ним отношения, привезли лекарства — ему нужно было пожизненно принимать множество препаратов. Вместе с «Мальтийской службой» устроили его в приют, где он мог получать питание и нашу медицинскую помощь. Планировали его операцию и реабилитацию, но он заболел пневмонией, попал в больницу и, к сожалению, скончался. Иногда время работает против нас, и не всем мы можем помочь. Сейчас в нашей клинике висит его фотография.
Другая история — о бездомной женщине, которую несколько лет назад сбила машина. Автомобиль просто уехал, скорую никто не вызвал. За медицинской помощью она обратиться не могла. К счастью, ничего сломано не было, она отряхнулась и пошла.
Но у нее была рваная рана губы, и, когда она пила или ела, часть пищи вываливалась. Это было неудобно, неэстетично, негигиенично. Мы ее встретили в пункте обогрева. Мы с коллегой под местной анестезией наложили ей швы на губу в нашем фургоне — настоящая пластическая хирургия, мы старались сделать красиво. Потом я встретил ее на другой стоянке, она занималась своим жизнеустройством. Губа у нее зажила полностью. Я спросил, как она себя чувствует, а она ответила, что замечательно — и теперь даже целуется.
Благотворительная клиника находится в Петербурге, на Балтийской улице, 36/9, литера А, помещение 3-H. Здесь собрана информация о том, как можно помочь проекту.
*Юрий Дудь и Антон Долин признаны Минюстом РФ иностранными агентами.
