«Моя страсть — это смерть»: как работает церемониймейстер похорон в России

Я боялась смерти еще с детства. Ложась спать, представляла снежный лес, потому что стук сердца был похож на звук ее шагов по снегу. И ей, смерти, трудно идти по сугробам. Я не представляла ее образ, было бы слишком страшно ее увидеть. На похоронах я всегда плакала сильно и взахлеб. Сначала это был дедушка — мне было десять лет, потом умерла крестная, когда мне было четырнадцать. Всегда одна картина: я реву, мама меня успокаивает. Я плакала больше не по умершему, а от осознания, что смерть рядом. В те моменты даже не представляла, что когда‑то буду с ней работать.

Раньше в старших классах все ученики ходили на дополнительное профессиональное обучение: делопроизводитель, повар, портной, медсестра, психолог-педагог. Мне хотелось быть психологом и помогать людям понять их внутренний мир. Это был мой юношеский максимализм: всем помочь, спасти и в первую очередь разобраться в себе.

После года обучения нужно было пройти производственную практику. Нам предложили на выбор школу и детский сад, я же решила пойти на зону. Мне было шестнадцать лет, я считала, что люди за решеткой виновные, но раскаявшиеся, и только я смогу их вылечить. Пришла туда в коротких кожаных шортах, в вязанной кофте, сквозь которую было видно мое белье. Встретивший меня конвоир посмотрел удивленными глазами и сказал: «Ты что, с ума сошла? Какая зона, какие преступники? Преступники такие психологи, что потом тебе самой он понадобится».

Ходила к ним еще несколько дней, клянчила, чтобы меня взяли. Конечно, мне отказали. И я гордая решила, что не пойду вообще никуда, раз мне не разрешили помочь заблудшим душам. Вступительные экзамены в институт на психолога провалила. Решила поступать через год, а тем временем выучиться на парикмахера: опыт стричь был, отец научил. Папа хоть и был водителем общественного транспорта, но у него были золотые руки — умел стричь, так что в семье у нас всю жизнь был свой парикмахер.

Искусство окрашивания, причесок и стрижки меня затянуло, я поняла, что на этом можно неплохо заработать, а психологии у меня в профессии оказалось не меньше, чем на приеме у дипломированного специалиста. Я стригу уже девятнадцать лет, и все эти годы мужчины и женщины рассказывают мне о разводе, свадьбе, болезнях, изменах, детях, своих страхах. В каком‑то смысле для них приход ко мне — это возможность получить терапию.

Пятнадцать лет ко мне ходит одна клиентка, которая работает в похоронном доме финансовым директором. Иногда она делилась со мной, кого они недавно хоронили или как их директор привозит им траурные сувениры с выставок — в последний раз был брелок в виде гроба. В один из таких визитов она рассказала, что им в похоронное бюро требуется церемониймейстер — человек, руководящий процессом похорон.

В тот момент перед глазами всплыла картина похорон моего друга. Было лето, я опаздывала, долго не могла припарковать машину. Волновалась, что не успею ему что‑то сказать. В зале прощания стояли люди, рядом гроб, все тихо перешептывались, о чем‑то говорили. Вскоре к нам вышел священник, сказал желающим подойти к гробу проститься и ехать на кладбище. Я подумала, неужели это все? А где же речь, прощание, где действие? Ничего не было, все тихо собрались и уехали на кладбище. Так его и предали земле: тихо и без слов. Я была сильно потрясена.

Слово «церемониймейстер» тогда я услышала впервые, и о его роли тем более не знала, но что‑то меня зацепило, и я стала об этом думать. Я поняла, что этот человек был нужен на похоронах моего друга: он смог бы выстроить прощание так, что у всех людей и у меня было бы ощущение того, что мы попрощались и выразили свою боль и скорбь. В итоге позвонила и сказала, что хочу попробовать.

В моем представлении похоронный дом должен был выглядеть примерно так: тусклая комната, кругом гробы, венки и тишина. В действительности все оказалось иначе: лофт в европейском стиле. Стеклянные двери, выбеленные кирпичные стены и темно-серые шторы в пол, переговорная для приема заказов — и никакой траурной атрибутики.

Мы поговорили с директором, обсудили оплату, что я должна изучить — толком о работе, конечно, не сказали, да ни у кого не было представления, как оно должно быть. В этот момент на первом этаже шли переговоры о заказе похорон. И мой будущий руководитель, не дождавшись моего согласия о работе, говорит: «Тебе завтра нужно быть на этих похоронах». Все сложилось загадочно: вечером я разговариваю с директором о вакансии, а на следующий день еду в другой город хоронить человека, где будет 150 гостей. Это было боевое крещение.

Умершим оказался 51-летний мужчина, предприниматель, всеобщий любимец. У него было много друзей и любящая жена, не пожалевшая потратить на его уход много денег. Предприниматель лег в дорогой гроб стоимостью 300 тыс. рублей.

Моя задача на первой церемонии была простая: поправить покрывало мужчине, лежащему в гробу, направить гостей в нужную сторону, принять цветы и поставить их в вазу. Цветов было много. К этим похоронам я никак не готовилась, купила только черный платок, и это была моя ошибка, потому что меня принимали не за церемониймейстера, а за близкого родственника. Меня обнимали, выражали скорбь, а я в ответ кивала головой.

После похорон я поняла, что мне не страшно. Будто сама вселенная показала, как это должно быть. Я познакомилась с человеком после его смерти, представила, каким он был. Само тело у меня не вызывало страха и неприязни. Мне понравилось находиться рядом с умершим. Захотелось помочь близким пережить их горе, погрузиться и учиться правильному умиранию, прощанию.

Две последующие недели я сидела в офисе и смотрела, как похоронные агенты принимают заказы. И одновременно зачитывалась о похоронах, ритуалах, трауре, бальзамации, психологии горя, как принимать тело в зале, на кладбище. Для речей выписывала в тетрадочку все фразы из религиозных книг, связанных со смертью, искала стихотворения, цитаты из интернета. Формальные прощальные фразы наподобие «Скорбный час настал», которые прописываются в учебной литературе, мне не нравились. Я хотела произносить какую‑то душевную речь о умершем, соприкасающуюся с его личной пройденной жизнью, с впечатлением близких о нем.

Я звонила родственникам, друзьям и выясняла детали биографии, увлечения, что любил, чем отличался. Когда они раскрывались и говорили, я слышала сожаление и гордость одновременно. Много изучала и про музыку, читала, как правильно строится музыкальное сопровождение: «Композиция должна вытащить эмоцию, а потом ее сгладить». И опять же традиционная музыка, которая предлагалась практикой и опытом, мне не нравилась. Это были органы, классика или духовые инструменты. Они казались устаревшими и грубыми. Я прислушивалась, что любили умершие: например, «Сиреневый туман» Владимира Маркина я ставила на похоронах у взрослого мужчины, а «Hello» Адель — у молодой девушки.

Сейчас в Новосибирском учебном центре похоронного дела можно прослушать краткосрочную лекцию по специальности «распределитель похорон» и получить удостоверение церемониймейстера. Когда я начинала, такого не было, все мое обучение — это были книги и практика.

Похороны меня поглотили настолько, что я перестала есть и спать. Все время думала о смерти, даже глазами искала траур в природе, смотрела на березовые ветки и думала: «Это они скорбят». Смотрела на черную одежду у прохожих и представляла, как она будет красиво смотреться на похоронах. И я понимаю, что я церемониймейстер до мозга костей.

Когда поступает заказ на траурную церемонию, первое, с чего все начинается, — выбор похоронных принадлежностей (гроб, покрывало, крест, венки), это важная составляющая похорон. Крест предлагаю выбирать по цветовому сочетанию с гробом — это видно будет только на прощании — и венками. Я стараюсь объяснить клиентам, что одна цветовая гамма на кладбище будет смотреться единой композицией. Многие соглашаются и потом действительно видят красивую гармоничную картинку.

Обсуждаем музыку, будет ли видеофильм, когда будет его трансляция, список гостей, какая будет речь. И последовательность: что положить в гроб, проехать ли мимо старого дома, где жил умерший, шествие, храм, кладбище.

Как‑то к нам зашла старенькая бабушка купить себе на похороны покрывало, чтобы положить к «похоронному». Мы с ней все какие есть в магазине развернули. Одно ей просвечивало, другое узковато. Выбрали с золотыми крестиками и красивыми волнами. Она ушла счастливая и довольная.

Похороны бывают разных видов: прощание в зале, при морге, в храме, на кладбище — смотря что заказали клиенты. В храме или зале прощания я должна быть одной из первых, чтобы встречать гостей. Я разговариваю с ними, слушаю их боль, воспоминания, узнаю, кем они приходятся умершему. Я для них не просто церемониймейстер, я психотерапевт.

Когда все в сборе, я начинаю траурное приветствие, рассказываю о заслугах, о качествах человека и передаю слово близким родственникам. Поочередно прощающиеся подходят к гробу, возлагают цветы, несколько секунд стоят рядом с умершим, плачут, крестятся, кланяются, целуют, что‑то шепчут. Подходят к близким родственникам, которые обычно сидят рядом с гробом по правую руку от умершего, выражают соболезнования, занимают место в зале или уходят. В эти моменты тоже нужна рядом я, чтобы принять цветы, проводить, поддержать, обнять.

В конце прощания церемониймейстер сопровождает процессию на кладбище. Гости разъезжаются к месту поминовения; бывает, фуршет проходит прямо на кладбище. Для этого расстилается шатер, устанавливаются столы, гостям предлагают горячий чай, если это холодное время года, прохладительные напитки летом, на подносах лежат конфеты, фрукты, канапе.

Люди делятся воспоминаниями, могут смотреть фильмы памяти на установленном плазменном телевизоре. После похорон ко мне могут подойти сказать слова благодарности. «Когда нам сказали, что будет организатор похорон, мы сначала испугались, но вы развеяли все наши опасения», — поделилась впечатлением со мной подруга умершей учительницы.

После похорон моя жизнь продолжается. Днем пишу письма — соболезнования родным после смерти, а вечером встречаю живых клиентов у себя дома, делаю им стрижки, окрашивания, прически и, конечно, рассказываю о своей любимой работе.

Многие даже не знали, что такая профессия существует. Меня слушают молча, а потом утвердительно говорят «Это же страшно» или «Так можно сойти с ума». Мой друг покрутил пальцем у виска, когда я пригласила его поработать. Подруга наоборот говорила: «Это как раз для тебя, это точно твое. Всех спасти — всем помочь, — даже тех, кого уже спасать не надо». Похороны — это моя зона ответственности, чтобы умерший остался доволен своим прощанием, а родственники сделали все правильно.

Казусы происходят не только во время свадеб и других увеселительных торжеств, бывает, и во время похорон что‑то случается: у катафалка отваливается глушитель, цветов принесли очень много, а вазы и ведра уже закончились, стоишь весь в цветах и держишь их.

Самый серьезный инцидент произошел во время церемонии прощания с молодым человеком. Парень был убит в Москве. В день похорон, после отпевания в храме, мы должны были ехать на кладбище. К нашему приезду должен был быть готов специальный шатер, под которым стояли бы постамент, стулья, столы для поминальной трапезы. Работник, который его устанавливал, сломал руку. Агент позвонил и попросил, чтобы я тянула отпевание.

Как это сделать — непонятно, показывать панику внутри себя нельзя. Я подошла к батюшке и говорю: «Простите, у нас чрезвычайное происшествие, нужно время потянуть, вы можете петь помедленнее?» Конечно, я понимала, что сказала глупость, они и так медленно поют, но служители церкви пошли навстречу: медленнее все делали, долго облачались, выходили, ставили свечи. В итоге все закончилось хорошо, мы все успели и никто из гостей не догадался, что перед ними сейчас разыгрался небольшой спектакль.

Я часто вспоминаю историю женщины, потерявшей всю свою семью и превратившей похороны в необычное мероприятие. Она больничный клоун, живет в Вене. В один день потеряла свою семью — муж и двое детей погибли в аварии. Под зажигательную песню Пеппи Длинныйчулок она провожала близких в их последний путь. Ее дочь лежала в гробу в сорочке, измазанной шоколадом, сын в майке и штанах с изображением Бэтмена, муж в рубахе дровосека и в рабочих штанах. Пришедшие гости были в костюмах и гриме клоунов. И это были не похороны, а праздник прощания, у которого было название «Единение душ». Похоронный агент, принявший заказ, не осуждал ее, а нормально к этому отнесся. Если человек хочет на похороны клоуна, то почему нет. Позднее она изложила свою историю в книге — «Четыре минус три» Барбары Пахл-Эберхарт.

Это Европа, в России все еще не так атмосферно, но модная индустрия похорон доходит и до нас.

Одно из таких прощаний посетила и я. Хоронили адвоката. Это был московский зал крематория, в котором было около 50 человек, еще 40 наблюдали онлайн. Люди подходили к микрофону и говорили речь. Играла музыка. Это было красиво. А я сидела дома на диване в Костроме, пила кофе и делала скриншоты на память. И потом эту запись через QR-код можно поместить на памятник, и когда человек приходит на кладбище, он сможет считать его — и в телефоне загружается видео этого прощания.

Подавляющая часть похорон в России проходит как под копирку, индивидуальность умершего не имеет значения. Мне всегда хотелось, чтобы похороны отнесли к услуге ивент-индустрии. Это тоже мероприятие, печальное, но по большей части похороны — бенефис умершего. Большинство людей стали относиться к похоронам не только как к траурному событию, где надо поплакать и бросить горсть земли на гроб, а как к церемонии. Родственники делают фильмы памяти, подбирают музыку, пишут стихотворения.

Помню заказ на похороны девочки, ей был год и восемь месяцев, онкология. Когда закапывалась могила, все родственники взяли в руки ручных голубей, мама сказала последнее слово, и птиц отпустили в небо.

На прощание я читала стихотворение «Младенец умер», написанный от мамы умершего ребенка когда‑то к маме умершего ребенка сейчас. Там были такие строчки:

«И я знакома с этим горем близко,
Я тоже знаю слез горячих вкус…
Меня в моей печали материнской
Утешил Сам Спаситель Иисус.

И я склонялась над холодным тельцем,
Чтобы дыханием дитя согреть.
И разрывалось от разлуки сердце,
Когда в глаза мои смотрела смерть».

В 2011 году у меня родилась дочь Машенька. Ей при рождении поставили диагноз острый лимфобластный лейкоз. Мы лечились, дочь боролась за жизнь, но болезнь не отступила. Когда дочери было два месяца и восемь дней, ее сердце остановилось. Я вспоминала Машу во время похорон девочки, но не плакала. Я всю ночь репетировала, чтобы это было не очень трагично. Не знаю, можно или нельзя плакать. Если хочется плакать, то я плачу. Очень редко у меня может дрожать голос от близости слез, но от этого церемония становится только душевнее.

Спустя несколько дней после похорон мне позвонила мама девочки и сказала спасибо за то, что дала ей возможность подержать еще раз свою дочь. Ей казалось, что когда она держала голубей, она держала и отпускала свою дочь.

Спустя месяц работы я уже точно знала, какой хотела бы себе гроб. Когда ты соприкасаешься с похоронной атрибутикой, ты волей-неволей думаешь: «Такой хочу себе гроб, а такой нет. Это венок какой‑то цветастый и аляпистый». Я решила, что на моих похоронах будет читаться речь, написанная мною самой. Возможно, это будет аудиосообщение. Гроб у меня будет белый шестигранник, если умру до 45 лет. Если после, шестигранник красного дерева. Ткань — лен, без блеска, без рюшей и кружев. Оформление — белыми цветами. Во время церемонии должна звучать фортепианная музыка в стиле Фабрицио Патерлини. Хочу красивый макияж. Правда, еще с платьем не определилась, думаю, может, свадебное? Ведь я не была невестой.

Никогда не забуду одного нашего «будущего» клиента. Это был солидный 82-летний мужчина, всю свою жизнь проработавший энергетиком. Пришел заказать себе на будущее памятник по своему эскизу, он хотел, чтобы на нем прописали звания и заслуги. Ему важно было увидеть его при жизни.

Я предложила написать сценарий будущих похорон. Идея спланировать свое прощание ему понравилась, но он оставил этот план на потом. Спустя год мы встретились снова специально для обсуждения сценария: где должно проходить отпевание, прощание, где он хочет быть похороненным. Выбирали гроб, крест и все, что может понадобиться для церемонии.

Через год он умер, я узнала об этом из ленты новостей. Он был не просто энергетик, а заслуженный энергетик РФ, ветеран труда, почетный гражданин области, почетный гражданин города. О его уходе не могли не написать. Похороны проводила другая организация, не наша, иначе все было: гроб, крест, и отпевание не в том храме, все не то, что он сам себе хотел. У меня было ощущение, что я не выполнила волю умершего, успокаивала себя мыслью, что он мог изменить волеизъявление.

Сейчас я не работаю распределителем похорон в агентстве, ушла. Отдала профессии восемь месяцев и устала. Выгорание произошло не от контакта с горюющими людьми и не от созерцания смерти и умерших. Выгорание произошло от бессилия что‑то изменить в похоронке. Я пыталась внести что‑то новое, а на меня смотрели, как на чудачку. Я предлагала сделать новую коллекцию венков и новые материалы для обивки гробов. А мне говорили: «Зачем тебе это надо? Все как хоронили по-старому, так и будут. Не надо ничего нового». Не было признания и похвалы. Все это нужно было, ведь я отдавала все свои силы и энергию. Сначала внутри меня кричал супермен: «Э-ге-ге, я все смогу». Он даром готов был сделать все, потому что горел. Потом он, наверное, сгорел и умер.

Это был и финансовый вопрос. Кроме проведения прощания в зале я писала слова, составляла траурные письма, подбирала музыку, и это занимало 24 часа в сутки. За восемь месяцев работы я получила чуть больше 20 тыс. рублей.

Перед моим уходом директор сказал: «Ты же понимаешь, что по-другому жить теперь не сможешь?» И я понимала, что да. Часть меня летала на кладбище. Я постоянно думала о похоронах: утром, днем, вечером, во сне. Вспоминала всех, кого провожала в другой мир, и думала: «А рядом ли они сейчас со мной, а поддерживают ли, сочувствуют?»

Через месяц мне позвонили и сказали, что я нужна. Нужно было помочь в процессии церемонии похорон экс-заместителя губернатора области. Я согласилась, потому что скучала без приветствия умершего, распоряжений, куда поставить венки, цветы, стулья. Считаю ли это признанием моих трудов и таланта? Не знаю. На данный момент я участвую в грандиозных похоронах: депутаты, предприниматели, банкиры.

Когда у меня осталась работа парикмахером, в свободное время я бродила по улицам, размышляла о завтрашнем дне, не знала, куда себя прибить. Тогда появились мысли совместить умирание и смерть, помогать человеку, который умрет раньше, чем я. Знаю, как это страшно и тяжело — остаться одному перед уходом.

У моей мамы был рак. Она умерла. Несколько лет лечилась, и вроде болезнь ушла. Но опухоль продолжала расти. Когда она пришла на очередной прием, опухоль уже была огромной. И ее отправили домой умирать. На том приеме была и я и первая услышала фразу «Крепитесь».

Я должна была передать маме, что ее кончина близка, но решила не говорить. В аптеке покупала разные таблетки, говорила: «Сейчас мы полечимся, потом снова на терапию поедем». Рядом с мамой я радовалась, показывала ей свою улыбку, а отойдя, ревела. Она умерла, когда я оформляла для нее обезболивающее. Выходя из больницы, почувствовала, что мне почему‑то в миг стало легко: наверное, она отпустила.

Сейчас я бы поступила по-другому, сказала бы правду. Уверена, что ей и мне было бы легче. Тогда я еще ничего не знала о смерти и умирании. В этом году я зарегистрировала автономную некоммерческую организацию по оказанию паллиативной помощи «Дар времени». Оказываю социальную и психологическую помощь неизлечимо больным людям. Я им готовлю, кормлю, мою, меняю подгузники, развлекаю.

У меня была подопечная — не люблю это слово, оно некрасивое. Онкология четвертой стадии. Она была директором по благоустройству. Для нее было главное, чтобы рядом с ней кто‑то находился и держал ее за руку. Когда она просыпалась, она говорила: «Так боялась проснуться, а тебя нет». Я знала, что ее песочные часы ссыпали последние песчинки, и незадолго до смерти она подарила мне подарок на день рождения — цепочку и крестик. Она ушла, но память о ней осталась со мной.

В настоящий момент я создала страницу в инстаграме под названием «Good Mourning», что в переводе с английского означает «Хороший траур». В своем блоге буду рассказывать о трауре, его выражениях, похоронах и их оформлении, траурной флористике, практиках памяти.

Я не могу открыть свое похоронное агентство, но быть церемониймейстером не перестаю. Я хочу продолжить организовывать похороны, быть многоуровневым специалистом — организатором похорон и психологом.

Я буду оказывать услуги траурного оформления зала, для этого сейчас развиваюсь в похоронной экофлористике. Делаю венки, корзинки, цветочные композиции из натуральных сухоцветов: сена, ветвей деревьев, гербария, бессмертника, злаковых культур.

Моя страсть — это смерть. Я искала баланс между смертью и жизнью. И нашла.