«Им некуда пойти, негде поесть»: как в Подмосковье помогают детям из проблемных семей

По результатам исследования ВЦИОМ за 2018 год 16% опрошенных говорили, что в их окружении большинство неблагополучных семей. Основные причины неблагополучия — низкий уровень жизни, высокий уровень безработицы, алкоголизм и наркотическая зависимость. В 2016 году МВД изъяло 7500 детей из подобных семей. Важно, что большинство из них были уже подростками, которые оказались в поле зрения правоохранителей, когда совершили преступление. Исследователи отмечают, что криминогенная обстановка в семье влияет на ее членов и может стать причиной преступности среди несовершеннолетних. К прочим последствиям, возникших из‑за тяжелой обстановки в семье, относятся зависимости, нарушение ценностных ориентаций, психическая травматизация, повышенная агрессивность и дисбаланс в сфере общения.

Я родилась в Москве в многодетной семье. Мне с детства хотелось заниматься лошадьми, но уроки верховой езды стоили дорого, а семья у меня не из обеспеченных. Поэтому с 13 лет я помогала на конюшне: убиралась там, чистила лошадей, пасла их, а за это меня учили ездить. Потом я стала там подрабатывать, катала людей в парках на лошадях, через время поступила в институт на специалиста по социальной работе, а когда его окончила, переехала в город Наро-Фоминск, это в пятидесяти километрах от Москвы.

Еще в 17 лет я начала ходить в церковь, а на четвертом курсе узнала, что в Наро-Фоминске есть христианский культурный центр, его открыл миссионер из Америки. Меня позвали туда поработать в подростковый палаточный лагерь. Мы занимались с подростками, организовывали им досуг, а еще помогали наркозависимым, такая вот служба при церкви. Потом этот миссионер вернулся в Америку, а я решила остаться в Наро-Фоминске и организовывать помощь самостоятельно.

В городе было много проблем: подростки, вовлеченные в криминал, большое количество нарко- и алкозависимых, беспризорных детей. Мы с подругой сняли квартиру и принимали у себя людей с зависимостями. Ездили с ними в реабилитационный центр, знакомили с бывшими зависимыми и просто общались. Мы принимали всех, но сейчас я не считаю это правильным, с ужасом понимаю, как это было небезопасно. При этом, хотя прошло уже десять лет, я до сих пор держу связь с некоторыми из тех, кто приходил к нам тогда: кто‑то освободился от наркотиков, кто‑то бросил пить и завел семью.

Как‑то к нам с подругой пришел знакомый, вовлеченный в криминал. Он рассказывал про своего сына, и я подумала: «А что там вообще с ребенком-то происходит, если его отец — агрессор и бандит». Я сказала, что иду в кино с подругой, и предложила взять его сына с нами. Так и началось. Затем пришел другой мужчина, у него тоже были дети, которые потом познакомили нас со своими друзьями. И однажды я просто открыла глаза и поняла, что вокруг нас столько детей, которым нужна помощь! С этого момента мы начали целенаправленно заниматься детьми и подростками. В 2015 году, когда мы помогали уже восьмерым детям, стало понятно, что нужны какие‑то конкретные форматы занятий, а не только общение, прогулки и походы в кино. Мы начали привлекать волонтеров, вести инстаграм, разрабатывать программу мероприятий. Организовывали выезды в реабилитационный центр, но уже с подростками, чтобы показать им, что может произойти, если выбрать дорогу криминала и наркотиков.

Это не приносило заработка, было просто желание помогать. При этом я уже отошла от конюшенных дел, подрабатывала, где только можно. Какое‑то время занималась аэрографией, расписывала машины, мотоциклы и шлемы в автосервисе, могла ночью там рисовать. Еще мы с подругой брали миллионы подработок: продавали щенков, развешивали объявления. Потом я решила зарегистрировать фонд и стала отправлять письма в кинотеатры, музеи, чтобы проводить там мероприятия. Поначалу дети собирались у меня на съемной квартире, играли, общались, кто‑то мог оставаться ночевать. Затем был период, когда я год снимала помещение, где мы с ребятами собирались для различных мероприятий, тренировок, общения, но я быстро поняла, что это не совсем наш формат, нам нужен был дом, ведь это особое место для детей. Им хочется не просто приходить куда‑то поиграть, им хочется, чтобы у каждого была комната, своя кроватка, пижамка, то, чего в их семьях может и не быть, чтобы утром можно было вместе приготовить завтрак, пообщаться в спокойной обстановке.

В 2018 году мы нашли очень классное место, где сейчас и находимся, — частный поселок недалеко от города, в котором сдаются коттеджи, а еще есть экохозяйство с ламами, лошадьми, ослом, верблюдом, и очень открытый к сотрудничеству хозяин. Это был идеальный вариант, потому что мне всегда хотелось соединить в нашем проекте дом и конюшню. Мы даже несколько раз ездили с детьми на занятия верховой ездой, но нам все это не подходило: то тренер не был ориентирован на детей, то далеко, то высокая цена. А тут все сошлось. Но перед тем, как снимать дом, я поняла, что финансово это будет очень сложно потянуть самостоятельно. В конце 2017 года я вышла замуж, в конце 2018 года у меня родилась дочь, я уже не могла подрабатывать, как раньше. Тогда я отправила письма знакомым, которые были в курсе моего проекта, рассказала, что хочу снять новый дом, и предложила стать ежемесячными спонсорами. И вот последние полтора года проект «Ранчо» существует благодаря частным пожертвованиям, у нас появилась небольшая команда сотрудников и волонтеров и 25 подопечных, которые приезжают на выходные и на каникулы.

У нас есть идеальный план — нам нужно 80 тысяч в месяц на дом, постой лошади (у нас своя лошадь), занятия верховой ездой с тренером, 20 тысяч на коммунальные услуги, а еще деньги на еду. Но мы не всегда набираем. На аренду и лошадь средства есть всегда, а вот на покупку мебели или каких‑то продуктов не всегда может хватать. Поэтому нам, например, помогает магазин «Вкусвилл», пересылает продукты. Еще люди могут помогать продуктами или транспортом. Со стороны жителей поселка нет какого‑то предубеждения, наоборот, местные фотографировали нас с детьми для инстаграма, приносили с огорода кабачки, готовили детям обед.

В «Ранчо» мы принимаем детей и подростков до 18 лет, родители которых не лишены прав, но состоят на учете в опеке.

Получается, что родители за ними толком не следят, и мы стараемся покрыть этот недостаток внимания и воспитания. Дети приезжают к нам в основном на выходные, но бывает, что родители в трудной ситуации, совсем не способны выполнять свои обязанности и тогда сами просят забрать детей. В таком случае мы можем взять их где‑то на неделю. Однако очень сложно просто так забрать ребенка, начнут звонить учителя, опека. Понятно, что у меня фонд, но все же официально я для них чужой человек.

В целом семьи относятся к нам позитивно. Они рады, что с их детьми работают, что их забирают туда, где они могут развлекаться, заниматься спортом. Мы покрываем некоторые их нужды: кормим детей, покупаем одежду, поэтому они не вступают в конфронтацию. Но конфликты с родителями все же бывают. Например, однажды моя подруга написала пост в соцсетях про какую‑то семейную ситуацию, но не называя имен. Конечно, мы не должны разглашать личную информацию и родители имеют право попросить что‑то удалить, но тогда приехал очень агрессивный папа одного из детей и начал угрожать, что все разнесет. С тех пор мы аккуратнее ведем блог в инстаграме, не публикуем лица детей из семей.

С детьми на выходных мы занимаемся музыкой, учим английский, рисуем. Но у нас нет постоянного расписания, потому что занятия зависят от того, кто из команды сможет приехать в конкретные дни. Особенном много я сейчас думаю о важности включения на постоянной основе в наши занятия иппотерапии и арт-терапии. Так дети снимают тревожность, учатся рассказывать о своих чувствах, избавляются от агрессии, зажимов, обид. Их дома бьют — они копят в себе эту злость. И это страшно. Занятия с лошадьми нужны в первую очередь для того, чтобы они пытались доверять миру. Через разные маленькие инструменты я пытаюсь им помочь. А еще мне хочется развивать их таланты. Вот мы занимаемся конным спортом, и я вижу, что у некоторых ребят классная предрасположенность к этому.

Еще мне важна их физическая безопасность подопечных. Например, одна наша девочка рассказывала, что к ней из другого города приехал двоюродный брат и стал домогаться, тогда мы забрали ее к себе, пока он не уехал обратно. Если есть какая‑то угроза, то этот дом может послужить защитой.

Границы мы с детьми, конечно, выстраиваем, но это тоже нелегко. С некоторыми ребятами мы вместе уже почти шесть лет, с самого раннего возраста, мы многое прошли, у нас близкие отношения. Кто‑то может случайно назвать меня мамой. Дети между собой дружат, они много времени проводят вместе, играют, ночуют, но и конфликты тоже у них возникают. Они могут плюнуть, накричать друг на друга. Мы стараемся этого избегать. Когда дети приезжают в дом, мы садимся и повторяем правила, которые также касаются и отношения друг к другу: относимся к другим уважительно, не обзываемся. Дети стараются хорошо себя вести, даже если ругаются, то потом просят прощение. Но если мы понимаем, что ребенок опасен для остальных, агрессивен, то мы не можем его взять.

Те из наших волонтеров, кто работал в коммерческих проектах или был аниматором, говорят, что наши дети — отдушина, потому что они очень благодарные. Они часто пишут мне записки с добрыми словами, хотят помогать. В тот год, когда у нас не было своего дома, одна девочка принесла мне мелочь, наскребла где‑то и сказала: «Ксень, это на будущий дом».

Я все еще в процессе понимания, чего именно жду в качестве результатов своей работы. Когда я только начинала, были абсолютно иллюзорные планы. Я верила, что если покажу ребенку альтернативу той жизни, которой живут его родители, приласкаю его, то он скажет: «Я не буду бухать, я буду жить нормально!» Когда я уже начала во всю эту тему вникать, сама проходить программу для детей из дисфункциональных семей, я поняла, что так просто это не решить. Этим детям, если они действительно захотят изменить свою жизнь, придется сильно поработать, потому что только на силе воли в таких условиях вырасти и не попасть в неблагоприятную среду невозможно.

Я научилась справляться с мыслями, что должна отпускать детей обратно домой. Раньше мне бывало страшно, потому что я понимала, куда ребенок возвращается. Очень много эмоций уходило на это. Но я понимаю, что этим 25 ребятам вообще крупно повезло, потому что другим детям в подобной ситуации совсем некуда пойти, негде поесть, негде услышать доброго слова. Я себя так утешаю. Когда дети возвращаются в семьи, кого‑то могут бить, прессовать. Пару раз я даже жаловалась в опеку, но не афишируя этого, чтобы родители на меня не ополчились. Но проверяющая тогда посчитала, что дети живут в нормальных условиях. Вот так и миримся с этим, такая реальность.

У наших подопечных, с которыми мы еще были до появления дома, по-разному складывается судьба: кто‑то вырос и уехал из Наро-Фоминска учиться, кто‑то родил в 17 лет. Некоторые ребята до сих пор поддерживают с нами связь, есть даже те, кто приезжает и помогает.

К нам хорошо относится и служба опеки, и социальный приют, они рады, что мы помогаем таким детям, но сотрудничать пока не получается. Я хотела войти с ними в контакт как волонтер, тем более у меня есть профильное образование, но для них это лишние заморочки, им это не нужно. А вот с местным интернатом совсем другая история. Я рассказала им, что у меня свой фонд, есть образование, я прошла курсы повышения квалификации по иппотерапии и могу бесплатно проводить занятия для их подопечных. Им эта идея очень понравилась, они оказались открыты к сотрудничеству — и вот несколько месяцев их дети к нам приезжают и бесплатно занимаются с лошадьми.

Работа социальных служб очень сильно разнится, есть большой человеческий фактор. Например, у нас был мальчик из Москвы, я его взяла на неделю, а по истечению срока папа не забрал его обратно. На третий день мне позвонила его учительница, подняла на уши опеку, они связались со мной — очень оперативно сработали. А в Наро-Фоминске я как‑то пришла в опеку попросить проверить семью: мальчику почти 8 лет, а школой и не пахнет, его мама систематически принимает наркотики, отец — агрессор, к ним постоянно приезжала скорая. И глава опеки мне сказала: «Я знаю этого отца, он сам состоял у меня на учете, когда был подростком, но я к нему не пойду, вдруг он меня зарежет». Это все очень странно.

Я до сих пор не знаю, где лучше таким детям: в семье или в интернате. Я не дожимаю до конца. Могла бы пойти и добиться, чтобы того мальчика изъяли из семьи, но точно ли от этого будет лучше? Есть другой пример. Парню сейчас 13 лет, все идет к тому, что он останется без родителей и попадет в детдом. Я знаю его с 6 лет, и, может быть, было бы лучше сделать это еще тогда, когда он мог бы менее болезненно это пережить, попасть в другую семью, а сейчас он уже подросток…

В одно время я пересмотрела схему своей работы, потому что выгорела, стала ужасно злой, это было в 2017 году, тогда я взяла тайм-аут, отказалась от аренды помещения. Тогда же я поняла, что у меня были проблемы с созависимостью. Это состояние, когда живешь чужой жизнью и забиваешь на себя, ты спасатель и пытаешься всем помочь, ты живешь на износ и только и можешь, что жертвовать и жертвовать. Я даже проходила двенадцатишаговую программу для созависимых, чтобы помочь себе, чтобы мои мотивы были чистыми. У многих волонтеров есть желание мученичества. И когда я освободилась от этого, от желания не спать и стремления все контролировать, я стала спокойной.

Что еще мне помогло восстановиться? Хотя бы график. Мы сделали выходной, и теперь в понедельник в доме никого нет, мы установили какие‑то часы для ребят, а то они могли нескончаемо у нас сидеть. Я стала беречь свое время и уделять его себе. Раньше не шло и речи об отпусках, потому что из‑за синдрома спасателя я не могла ничего оставить даже на две недели. Сейчас многие могут посчитать меня безжалостной, потому что я позволяю себе уйти, закрыться, уехать отдохнуть, но именно это дает мне ресурс для работы.

Конечно, мне все еще жаль детей, я испытываю эмоции, но они не изнашивают меня. Я пересмотрела свою картину мира, позволила себе отдыхать. А еще я снова начала заниматься лошадьми, конный спорт всегда был у меня в сердце, но раньше я боялась уделять этому время, ведь нужно спасать жизни, души, какая конюшня, я же там никому не помогу. Но сейчас я сдалась — это мое желание, я хочу этим заниматься.

Я хочу прийти к тому, чтобы «Ранчо» был именно работой, чтобы у меня была зарплата и свободное время. Потому что сейчас разграничений между проектом и своей жизнью почти нет: я гуляю с ребенком, а параллельно решаю какие‑то вопросы, или укладываю ребенка, а потом ухожу в дом и крашу там стены или топлю печку. Это сложно. Муж пока терпит. Ему сложно, он очень ориентирован на семью, он опекает ребенка, ему не всегда просто принять, что я могу взять дочку и пойти в дом к подопечным. Бывают моменты, когда мне трудно, когда я разрываюсь. Так происходит, потому что пока нет полноценного партнера, которому бы я могла передать часть дел. Поэтому мужу иногда приходится пораньше уходить с работы, чтобы подменить меня с ребенком.

Я бы хотела команду, ориентированную только на «Ранчо», потому что пока все наши участники совмещают деятельность в доме с другой работой. Хочу вывести организацию на более серьезный уровень.

Поддержать проект «Ранчо», который помогает детям, попавшим в трудную жизненную ситуацию, можно здесь.