«Обещают проводить до травмпункта»: как в постсоветских странах борются за права женщин

Я живу с семьей в пригороде Бишкека, занимаюсь бизнесом (дистрибьютор российской компании, производящей экопродукты). Я волонтерила в «Бишкекских феминистских инициативах» с 2013 года, а в ноябре 2018 года стала председательницей проекта. Это площадка, цель которой — продвигать феминистские ценности для расширения прав и возможностей женщин.

Мы проводим тренинги, организуем лагери, выставки, марши и пикеты за права женщин. Чаще работаем с подростками и девушками, но не ограничиваемся возрастом, местом жительства, политическими или религиозными убеждениями.

Для меня феминизм — это не академическое направление, политика или работа, а способ выжить. Женщины делают это по-разному: кто‑то встраивается в патриархальную матрицу, кто‑то старается, насколько возможно, обходить ее стороной, кто‑то борется. Я выбрала третий вариант. Так я выражаю себя, свое видение справедливости, общественных отношений. 

Активизм — это активная гражданская позиция на тему, которая тебе не безразлична. Меня волнует, что женщинам небезопасно жить в Кыргызстане, келинок (жены. — Прим. ред.) эксплуатируют, а девушек похищают. Раз уж посчастливилось родиться женщиной в патриархальном обществе, нужно каждый день отстаивать свои интересы, говорить громче, требовать. Так мы расширяем границы не только для себя, но и для всех женщин Кыргызстана — для своих сестер, подруг, дочерей.

Основная проблема страны в том, что женщину не считают человеком наравне с мужчиной. В Кыргызстане до сих пор могут похитить девушку, и это не будет чем‑то необычным. Похититель (и во многих случаях и насильник) может не понести наказания, а девушку принудят выйти за него замуж и всю жизнь обслуживать.

В новой же семье в большинстве случаев невестка (келин) — это безмолвная рабочая сила, у которой появится право голоса, только когда вырастут ее дети.

Кыргызская женщина оказалась между наковальней и молотом. Целое поколение девушек разрывается между требованиями, которые на них накладывают патриархальные традиции, советское наследие, различные течения ислама, «погоня за счастьем». Без доступной и качественной информации их носит из стороны в сторону. Государство же, вместо того чтобы повышать качество образования и культурный уровень, усугубляет ситуацию, не определившись с общим курсом в этом вопросе.

Пока что мы единственная феминистская организация в стране, и нам не хватает физических ресурсов охватить весь Кыргызстан. Но мы активно используем медиатехнологии, которые в разы ускоряют работу, делают ее эффективнее и безопаснее. Стараемся проводить больше мероприятий в регионах — хотя бы онлайн. В этом году при нашей поддержке прошли встречи и тренинги на юге страны, где быть феминисткой буквально опасно для жизни.

Мы организовали три крупных феминистких мероприятия, которые старались запретить и сорвать. Два года назад на марш устроили массовую медиаатаку, нашу повестку намеренно перевернули с ног на голову, тысячи троллей писали хейт-спичи. Тогда я больше месяца не выходила из дома.

После этого нас задержали, увезли в РОВД и не пускали к нам адвокатов. На выставку феминистского искусства «Феминнале» также приходили агрессивно настроенные молодые люди, требовали от министерства культуры запретить нас. По домашним адресам наших активисток постоянно приходят с проверками, но это происходит в отношении всех правозащитников.

Отношение властей к активисткам демонстрирует дело писательницы Алтын Капаловой, которая дала своим детям матчество. В действующем законодательстве прописано, что отчество дается по имени отца либо других мужчин по отцовской или материнской линии. Но достоверность этих имен никто не проверяет: можно назвать любое имя, хоть Брэд Питт, и по нему запишут отчество. Самое интересное, что Алтын — это также и мужское имя. Но Алтын публичная личность, она заявила, что это ее имя, и департамент регистрации населения и актов гражданского состояния ГРС зачем‑то решил все «исправить».

Если бы они «промолчали», этот кейс бы забылся через некоторое время. Сколько бы женщин решили дать детям матчество в нашей стране? Единицы. Но теперь мы должны идти до конца. Мы будем требовать изменения законодательства: введения матчества и возможности ставить фамилии по материнскому имени (сейчас это также запрещено).

Нас стараются притеснить, хотя мы не представляем угрозы властвующим структурам. Мы не всегда знаем их истинные мотивы, кроме того что их не устраивает сильное гражданское общество. Есть предположение, что население так старательно оберегают от феминистского влияния с целью угодить патриархально настроенной части и, соответственно, электората.

Чаще всего наши мероприятия и их последствия бурно обсуждаются в медиа. Я считаю, что это нам только на пользу. Когда про нас говорят депутаты в парламенте, президент на ежегодной пресс-конференции, религиозные лидеры страны на встречах с последователями, они не могут не коснуться сути проблем.

Они говорят на всю страну, что «есть феминистки, которые считают, что права женщин ущемляются». Неважно, что эти люди скажут дальше, о нас узнает наша аудитория — девушки, до которых мы бы не дошли. И в случае необходимости смогут нас найти.

Я всегда занималась чем‑то социально-активным: проводила сборы для лечения детей с лейкозом и хотела открыть благотворительный фонд, но министерство юстиции четыре раза отказало мне. В 2016 году у нас сменилась власть и пришел новый президент. Начались реформы, и в публичных дискуссиях стали поднимать разные вопросы, но какие‑то все еще были закрыты — в том числе тема домашнего насилия. При бывшем президенте у нас было настоящее табу на обсуждение этой проблемы, ее будто не существовало.

15 июля 2017 года я запустила проект (тогда это была просто страница в фейсбуке), на которой писала о насилии и несправедливости по отношению к женщинам. Полгода я вела ее анонимно, опасаясь за свою безопасность, а в конце января 2018 года президент публично поднял тему домашнего насилия. [После него] это начали делать другие организации, и я тоже рассказала, что веду свой проект на эту тему.

В Узбекистане у женщин проблем вагон и маленькая тележка. У нас тяжелое советское наследие, узбекистанское общество обладает сильными патриархальными устоями, много религиозных консерваторов. Все это влияет [на права женщин]. И хотя в исламе наше положение оценивается высоко, не все мужчины так считают. В стране развито многоженство, хотя по законодательству оно запрещено. Если такое происходит, то все должно быть так, как прописано в Коране: мужчина может жениться только с разрешения первой жены и обязан обеспечивать их обеих наравне. Но фактически он заводит любовницу, которую может в любой момент выгнать и не нести ответственность за общих детей.

В наших консервативных семьях девочкам с детства внушают, что их главная задача — хорошо выйти замуж. В Узбекистане развиты договорные браки. Родители могут решить, что их дочери пора выходить замуж, даже если она еще учится в школе, потому что к 25 годам девушка считается старой.

А еще здесь нереально сложно развестись. У нас даже есть формулировка в постановлении пленума верховного суда, что взаимное желание супругов не основание для развода, если есть общие дети. В суде паре дают полгода на раздумья, и если спустя это время супруги снова подают иск, все повторяется. Так у людей годами не получается развестись. Они уже могут жить с новыми партнерами, жить в другой семье, но формально все еще будут состоять в браке. Это также касается жертв домашнего насилия.

Есть кейсы, когда девочки обращались в суд, чтобы у них была бумажка, доказывающая, что мужья совершали насилие. С этим документом они подавали на развод, надеясь, что это поможет быстрее провести процесс, — не работает. Суд не принимает это во внимание.

Мало того что после развода сложно устроить личную жизнь, это еще и влияет на семью. Если у разведенных женщин есть незамужние сестры, то шансов, что к ним придут свататься, меньше. Недавно мне написала девушка, которую избивает муж. Я сразу же сказала, что нужно уходить от него, на что она ответила: «У меня есть сестренка, если я сейчас уйду, ее никто не заберет. Поэтому я потерплю, пока она не выйдет замуж».

Реакция на работу нашего проекта зависит от тем, которые мы поднимаем. Если пишем о домашнем насилии, то практически всегда встречаем поддержку. Если говорим о феминизме, то можем получить критику. На днях мы запустили конкурс «8 Марта — не про цветы». Тут же пришли мужчины и женщины, которые стали обвинять нас, что мы запрещаем дарить букеты, или писать, что «вам не покупают цветы, вот вы и озлобились».

Один раз подруги с кем‑то обсуждали меня и сказали: «Ира ходила с детьми куда‑то». Тогда собеседник удивился: «А что, у нее есть дети? А она еще и замужем?» У нас очень стереотипные представления о феминизме: небритые ноги, неухоженность, 40 кошек, одиночество.

Власти в Узбекистане делают вид, что феминизма не существует. Да, тему насилия над женщинами обсуждают, но фемсообщества и фемдвижения при этом усиленно не замечают. Я сравниваю нашу ситуацию с движениями в Казахстане и Кыргызстане, и там хотя бы существуют официально зарегистрированные организации, о них говорят в СМИ.

Слово «феминизм» на государственном уровне исключено — его не запрещают употреблять, просто сами чиновники его не произносят. Работает принцип: если мы что‑то не называем, то этого не существует.

Во всем мире существует понятие шелтеров или же кризисных центров для женщин, у нас их называют «центрами реабилитации». Шелтер — это убежище, но не может же быть, чтобы женщине у нас приходилось от кого‑то скрываться.

Я думаю, что публичное обсуждение властью темы домашнего насилия все же формальное. Да, в 2019 году у нас приняли закон «О гарантиях равных прав и возможностей для женщин и мужчин» и закон «О защите женщин от притеснения и насилия». Но прошло время, и я вижу, что первый (я его называю «Закон о гендерном равенстве») ничего не значит: непонятно, как его применять, какое наказание следует за его нарушение. Это просто бумажка, сделанная для международного сообщества, чтобы они не тыкали на нас в отчетах.

Закон о защите женщин ввел понятие охранного ордера. Но большинство из тех, кто получают их, продолжают жить с насильниками. Жертва все равно остается один на один с агрессором, который может забить ее еще сильнее — тогда она точно больше не обратится за помощью. Выдают охранные ордера очень быстро, но это работа на количество, а не на качество. Такую систему надо менять.

Я родом из Азербайджана. Недавно переехала в Великобританию, однако продолжаю работать на благо азербайджанского общества: провожу тренинги, веду группу Gender Talks на фейсбуке и работаю с разными правительственными, неправительственными и молодежными организациями.

Феминизм необходим для развития любого общества, и я считаю, что любой мыслящий человек не станет отрицать его важность и положительную роль. Можно не соглашаться с различными положениями движения, однако те, кто категорически выступает против него, — приверженцы тирании, авторитаризма и всех несуразных и устаревших патриархальных идей.

Важно, что вопросы, которые феминистки поднимали в течение десятилетий, наконец оказались в центре внимания — сексуальное, физическое, экономическое насилие и принуждение, объективация, гендерный дисбаланс в разных индустриях, системное и структурное неравенство.

Лично мне нужен феминизм, чтоб изменить нынешнее положение вещей и продвигать прогресс, способствовать транспарентности (открытость, прозрачность. — Прим. ред.) и участию женщин во всех сферах жизни общества. Я занимаюсь активизмом в вопросах гендерного равенства, потому что права людей ущемляются, а кем‑то и вовсе не признаются. Считаю, что свободы, ресурсы и возможности принадлежат в равной степени всем.

Я помню, как в 2013 году впервые услышала про движение феминисток — у меня пошли мурашки и хлынули слезы, потому что я наконец-то обрела то, чего мне не хватало. Я поняла, за что боролась всю осознанную жизнь — союз активных женщин, идея гендерного равенства и социальной, политической и экономической справедливости. Я стала изучать тему и узнала, что движение имеет несколько направлений (сначала я относила себя к либеральному феминизму, а затем узнала про интерсекциональный), соприкасается с другими науками и очень динамично развивается. 

Проект, который я делаю, — самая инклюзивная онлайн-группа в Азербайджане, которая функционирует на английском, русском и азербайджанском. Это платформа для обмена информацией и обсуждения различных вопросов гендерной тематики. Наша цель — просвещение и устранение [гендерных] стереотипов. Мы продвигаем феминизм, работаем над коллективными письмами и обращениями, поддерживаем арт-проекты, а также помогаем участникам с трудоустройством или учебой (делимся вакансиями и информацией о стипендиальных программах).

Необходимы разные реформы, сильные и прозрачные институты, которые работали бы на благо всех людей, а не только привилегированных. Нужно качественное образование, репрезентация женщин на всех уровнях власти, искоренение коррупции, климатическая справедливость и многое другое — все это требования феминизма. Насколько мне известно, внутренняя, а также внешняя политика нынешнего азербайджанского правительства совпадает с этой стратегией.

Ко мне часто обращаются за помощью, и почти всегда это случаи домашнего насилия. Также стоит отметить предвзятость к проблемам и нуждам девушек. В нашем обществе любят сравнивать женщин с цветком и называть их «ханум» (леди), однако это показное уважение. Не все считают нужным давать девушкам возможность учиться и самостоятельно принимать решения, строить личную жизнь. Мужчины все еще «считают, что не готовы и не должны» делить бытовые обязанности и полноценно участвовать в воспитании детей.

Проблема ущемления прав женщин и гендерного неравенства довольно актуальна среди молодежи. Они много читают, погружаются в тему, поэтому у них адекватное, нестигматизированное и не осуждающее отношение к феминизму. Но все же активно участвуют в деятельности движения в основном те, кто ущемлен и угнетен. Остальным не до этого. Они спокойно живут в патриархальном мире, зарабатывают деньги и не хотят ничего менять.

Правительство слабо, но поддерживает гендерное равенство (оно прописано в законе). При этом в стране крайне мало специалистов, которые могут организовывать работу различных социальных служб, шелтеров. Например, недавно в Азербайджане запустили горячую линию по вопросам гендерного насилия, но, по словам тех, кто туда обращался, механизм работы пока не отлажен. 

Я живу в Алма-Ате, в Казахстане. Я три года делала TED x Women, а в последние несколько лет я развиваю феминистскую инициативу FemAgora, занимаюсь укреплением феминистской реальности в Казахстане и в целом в Центральной Азии. В 2017 году мой друг Молдияр Ергебеков предложил организовать мероприятие, которое покажет революционную суть Международного женского дня, и провести его в знак солидарности с теми, кто отстаивает права женщин. Хотелось сделать праздник феминисток, феминистов и профеминистов, потому что тогда все корпоративные мероприятия были связаны с очень узким, мизогинным пониманием женского счастья.

Еще есть множество проблем, связанных с нашей культурой и законами, которые касаются сильно дискриминируемых групп. Я говорю о правах и положении представителей ЛГБТИК-сообщества, трансгендерных людей, мигранток, секс-работниц. Иногда либеральные площадки, медиа или даже сами феминистские сообщества могут их стигматизировать или виктимизировать. Одна из задача FemAgora — обеспечить им возможность быть видимыми.

Марш в Алма-Ате, который мы проводим в Международный женский день, проходит при соорганизации пяти феминистских инициатив: FemAgora, Feminita, KazFem, SVET, «ФемСреда». В 2021 году нам впервые его одобрили — все пройдет официально и безопасно.

Помимо того что активистки рискуют получить судебные иски, всегда есть риск физического насилия. В стране есть культурная стигма в отношении феминисток. Из‑за того что наш марш официально согласован и везде анонсируется, мы получаем все более серьезные угрозы от агрессоров-мужчин. Например, за нашу деятельность нас обещают «проводить до травмпункта». То, что мы можем публично быть феминистками, невыносимо для таких людей. Они считают, что это ущемляет их права. Думают, что если мы сможем развиваться, то будем притеснять их.

Думаю, что проблема с репрезентацией существует из‑за государства. Оно имеет ресурсы, чтобы образовывать людей, имеет влияние на СМИ, через которые может объяснять, что наша деятельность — в интересах общества. Однако власти до сих пор закрыты к идеям феминизма, поэтому таким небольшим группам, как наша, прилетает больше всего. Мы кажемся радикальными и невозможными для принятия.

Однако я полагаю, что не сильно отличаюсь от тех, кто пишет нам гневные комментарии. Просто мне повезло иметь нужные ресурсы, чтобы разобраться в вопросе. Если бы то же самое было у этих людей, это помогло бы лучше понять нашу деятельность, спокойно относиться к ней или даже присоединиться.

В Казахстане с 2009 года существует закон «О профилактике бытового насилия». В его принятии важную роль сыграла деятельность женских правозащитных организаций, в том числе и феминистских, которые активно лоббировали эту тему. Но нужно понимать, что сейчас он нерабочий. Правозащитницы уже несколько лет говорят о том, что его нужно реформировать.

Группы, которые активно бойкотировали работу над законом, и их методы называют очень похожими на российские. Говорят, что мы тоже идем по российскому сценарию, по которому проект закона отклоняется снова и снова. Сейчас государство не показывает приверженность принципам обеспечения безопасности женщинам и непоследовательно в своих действиях.