«Здесь у детей меньше возможностей»: зачем молодые люди уезжают преподавать в регионы

После университета я никак не планировала свою жизнь. На четвертом курсе кафедра математических методов подстегивала скорее найти практику, так как без нее не дали бы диплом. Так я нашла первую работу по специальности в аналитической фирме.

В программу «Учитель для России» меня привел поиск себя. Осознание, что я не смогу работать в офисе: там было некомфортно, сидеть за компьютером — странно, а смысл всего этого исчез после первых недель. Также я занималась репетиторством, а потом уволилась со старой работы и начала преподавать в [образовательном] центре в Королеве, в Подмосковье. Тогда же я попала на день рождения подруги, выпускницы первого набора [программы «Учитель для России»], где были ребята, которые с горящими глазами рассказывали, как участие в ней поменяло их жизнь. Они заинтересовали меня, и я решила попробовать.

У меня уже было высшее математическое образование, а программа дала основы педагогики. После всех этапов отбора мы проходили пятинедельный образовательный интенсив, для этого всех собирали на выезд в Калужской области. Пары были с десяти утра до позднего вечера, а в конце мы сдавали зачеты и экзамен. После этого мы вышли на работу в школы 1 сентября и параллельно с этим поступили на двухлетнюю программу профпереподготовки в НИУ ВШЭ.

Отбор школ устроен качественно и во всем идет навстречу участнику. Вам предлагают кучу анкет и опросов, в которых нужно указать приоритетный регион, какого директора и какие классы хотите, как планируете вести внеурочную деятельность, предпочитаете природу или мегаполис. По этим фильтрам на почту присылают до пяти вариантов школ по вашим критериям. Можно поехать в три из них на собеседование и выбрать одну.

Это было очень сложно, а страх начался еще во время поездки на собеседование. Когда я приехала в этот крошечный городок, то шла с ощущением полного сюрреализма. И даже не могла представить, что буду в нем работать. Один из факторов, который я ставила в приоритет при переезде, — выход из зоны комфорта. Это были полезные сложности, которые частично сформировали меня заново. Потому что здесь другой график работы заведений, другой уклад жизни. В Королеве каждый второй продуктовый был круглосуточным — после переезда я два месяца не могла привыкнуть, что все работает до шести вечера и нужно заранее спланировать поход в магазин.

Было непривычно, что транспорт ходит редко и нужно заранее посмотреть расписание: пойти на остановку и фотографировать его или даже переписать в блокнот, потому что телефон может сесть. Больше не было метро или маршрутки до Москвы, которая ходит каждые десять минут.

Мне повезло со школой, и до сих пор, когда я тепло отзываюсь о ее администрации, встречаю некоторое удивление в глазах собеседников. У нас очень открытая и прогрессивная директриса Лидия Михайловна, она читает статьи на «Меле», умеет проводить уроки в зуме и в курсе всех новостей. Школа еще не участвовала в этой программе, поэтому вначале было тревожно по поводу реакции педсостава, про детей тоже было ничего не понятно. Но нас встретили тепло: завуч принесла кабачки со своего огорода, а учитель математики угощал фруктами на каждой перемене.

Один из фильтров, который я ставила при подаче заявления, — директор-наставник. Еще можно было выбрать того, кто дает свободу, или директора со строгими целями. Когда я приехала, Лидия Михайловна сказала, что ее двери всегда открыты и я могу прийти в любой момент, чтобы задать вопросы или поговорить о чем‑то. Так же и с другими учителями — за полтора года у меня не было никаких конфликтов. Единственное, что все нужно узнавать самому. Но думаю, что это фишка регионального образования: нет куратора или чек-листа новичка-учителя.

Преподаватели в целом очень востребованы, потому что из‑за относительно маленьких зарплат их не хватает, даже неважно, какого возраста. Все очень часто увольняются, и прослеживается нехватка кадров.

Найти общий язык с учениками было нетрудно, так как у меня уже был околопедагогический опыт. Но до сих пор сложно работать с мотивацией и объяснять им, зачем нужны образование и математика. Первые месяцы у меня был культурный шок от того, что дети ничего не хотят делать.

Их картина мира отличается от моей: я часто вспоминала свои школьные годы, насколько мне нравилось учиться, и мысль, что образование важно, витала в воздухе. Что нужно поступить в престижный вуз и найти классную работу, а для этого развиваться, читать, понимать, что тебе интересно. Но у этих ребят такого нет. Недавно режиссер Кирилл Косолапов снял про нас фильм, где была озвучена фраза, что только 5% выпускников сельских школ получают высшее образование и вообще нацелены на учебу — они искренне не понимают, зачем это. Я до сих пор пытаюсь достучаться: детям хочется гулять, тусить за гаражами.

Очень помогает внеурочная работа. Все проблемы с дисциплиной сводятся к индивидуальным разговорам после уроков. Ты оставляешь отдельных учеников, которые выражают протест, и пытаешься в личной беседе узнать, почему они так делают: не приносят тетрадь третий день подряд или не хотят решать задачи. Чем больше ты проявляешь интерес, тем заметнее отклик детей.

Я стараюсь давать творческие проекты, не задачи из учебника про трех трактористов (потому что детям это непонятно и неблизко), а про тик-ток или блогеров. Или, например, прошу рассчитать процент свободной памяти в их телефоне. Так они смогут понять, как применить математику в жизни. Глубинное восприятие информации основывается на соотношении с личным опытом. Еще детям полезно что‑то делать руками: если это геометрия, то вырезать какие‑то фигуры или найти в классе развернутые углы.

Самая глобальная проблема — большая нагрузка учителей. Из‑за недостатка автоматизации в региональных школах сотрудники делают гигантский объем бумажной работы, которая почти всегда нужна для галочки. Это расстраивает, потому что учителя приходят в школу, вдохновленные работой с детьми и их успехами, но никак не работой с отчетами. Мне было сложно, потому что я бежала из офиса, но частично вернулась в него. Школа не сможет это изменить, сдвиг должен происходить на уровне министерств — сейчас бюрократизм находится на каком‑то нездоровом уровне.

Раньше я жил в мегаполисе, в Москве, постоянно находился в транспорте, поездках, разных встречах. Это была бесконечная суета, помноженная на давление большого города. Сейчас все складывается по-другому: уже третий год я живу в провинции. Теперь мой дом рядом с природой, и на работу я хожу пешком. Изменилась частота общения с друзьями. Каждая встреча и минута, проведенная с ними, — драгоценные. Каждый созвон ощущается как выход в свет, а поездки домой стали большой радостью, появилось умение ценить живое общение.

Переезд — это новая жизнь и приключения, новые люди, места, пейзажи, события и привычки. После шести лет в столице я поехал [по программе «Учитель для России»] преподавать в город Бутурлиновка Воронежской области, в котором есть бесконечные поля чернозема, краснокирпичные церкви, меловые горы и особняки XIX века. Это очень красивое и вдохновляющее место. Плюс при выборе школы было важно, чтобы она находилась в населенном пункте с историей. Но я максимально снизил свои ожидания, чтобы при столкновении с реальностью не было разочарования и фрустрации. Поэтому в эмоциональном плане все прошло нормально.

Я перевез все вещи, снял просторный дом, где в наследство от прошлых хозяев мне остались кошка и собака. Втроем мы жили полгода, пока мне не пришлось съехать из‑за продажи дома. Я пожил у коллеги, а потом нашел квартиру, но через некоторое время мне снова сказали, что либо мне нужно искать новый дом, либо жить вместе с мамой хозяйки. Я ответил, что не выдержу еще одного переезда, и остался в квартире с прекрасной пожилой женщиной. Таких приключений за эти два года я, конечно, не ожидал.

Школа начала участвовать в программе «Учитель для России» за два года до моего приезда, поэтому была готова [к приему молодых учителей] и очень хорошо приняла нас. Я чувствовал комфорт в работе с преподавателями. Было много интересных открытий, признаюсь, что не ожидал, что многие будут так отзывчивы к изменениям и инновациям, которые мы принесли. Например, учительница по основам православной культуры вдохновилась большим крафтовым плакатом к фестивалю аниме и вместе с учениками сделала плакат с другим содержанием, заняв первое место в городской познавательной игре «Святая Русь».

Получился взаимовыгодный обмен знаниями и какими‑то фишками: как работать на дистанционке, как творчески что‑то организовывать. Не со всеми это получалось, были и конфликты, но в основном у меня остались положительные впечатления. Мы до сих пор поддерживаем контакт со многими из педагогов.

С учениками тоже было по-разному, я против обобщений. Когда меня спрашивают, какие дети были в том селе или классе, то я отвечаю, что они и в одной семье разные. Любое обобщение — это 100%-ные ложь, обман и провокация. Самым сложным первое время было выстроить общение и доверительные отношения с учениками. Потому что они воспринимают любого преподавателя в первую очередь как человека по другую сторону баррикады. А это значит, что его можно испытать, подшутить над ним.

А самое сложное, помимо нахождения общего языка, — это управление поведением в классе и какие‑то методические истории: например, как правильно выстроить уроки, чтобы они были эффективными, а каждый ребенок уходил домой с новыми знаниями или навыками. Все это долгий путь ошибок и экспериментов. А главное, что он не кончается спустя два года: на многие вопросы ты постоянно ищешь ответы — в этом весь интерес профессии. Все меняется, и учитель должен не отставать, иначе останется за бортом.

На первый взгляд кажется, что [жизнь] сильно отличается. Но если приглядеться, то благодаря развитию интернета, транспорта и миграции из сел эти различия сглаживаются. При этом внутренние [различия] сохраняются: внутри мегаполисов и маленьких городов дети живут очень по-разному. В моих классах были ребята, которые раз в год ездили в Воронеж, а были те, кто летал за границу: то на Занзибар, то в Тунис. У кого‑то дома есть коровы, козы, барашки. А у других родители работают в офисе, занимаются своим бизнесом и ежемесячно ездят в Москву. Но все-таки некоторые отличия есть.

Здесь у детей меньше возможностей в дополнительном образовании, меньше разнообразия, им сложно выбрать школу или учителей. А в селе это сводится почти до безальтернативной ситуации. Именно в отсутствии выбора и проявляется несправедливость нашего мироустройства.

Важная особенность — очень низкий уровень урбанизации в регионе: практически половина населения живет в селах, отсюда все прелести и сложности [сельской жизни]. Еще это низкое развитие транспортной доступности, кадровый голод, большая доля преподавателей старше 65 лет и дикий отток населения в города. А в сельских школах детей не хватает. И зарплаты у учителей совершенно непривлекательные. Если сравнивать даже не с Москвой, а с регионами Центральной России, то здесь специалистам в области образования платят практически в два раза ниже.

Положительная сторона Дагестана — это невероятно активные и неравнодушные люди. Я знаю четыре проекта, которые точно родились не в стенах государственного учреждения, а в умах и головах обычных людей. Например, замечательные школы в горах. Местный джамаат (сообщество. — Прим. ред.), решил построить здание для интерната и предложил выходцам из села, которые переехали, отправить детей обратно на обучение. Наняли хороших специалистов, подготовили материально-техническую базу, компьютеры и вот — в горах возродились два образовательных учреждения пансионат «Наследие» в селе Тлондода, школа «Рассвет» в селе Аргавани и школа в селе Цмур, созданные на энтузиазме и финансировании выходцев из этих сел.

Честно сказать, в региональных школах, да и в столичных, дикий кадровый голод на качественных специалистов. Настолько, что просто страшно становится: однажды мне позвонили с одной из республик Северного Кавказа и сразу после приветствия предложили стать директором потенциально сильной школы с огромной, по местным меркам, зарплатой. Но они даже ничего не знали про меня, кроме пары рекомендаций. Это говорит о том, что в школах не хватает людей, которые пойдут на нестандартные решения, будут на одной волне с российскими и международными трендами.

Еще в прошлом веке географ Николай Баранский, обсуждая тенденции развития географии, сказал, что в ней «человека забыли». Так вот, мне кажется, что отчасти в системе образования то же самое. Забыли про ученика — его интересы и индивидуальность. Забыли про учителя — его комфорт, выгорание, профессиональное развитие. Забыли про директора — про его время и возможности планировать развитие школы. Забыли про педагогические вузы — что они отстали от школ лет на 15.

А самое важное — нужно посмотреть правде в глаза. Есть ощущение, что на всех уровнях часто делается вид, будто все хорошо и все идет по плану. Но это не так, и страх мешает признать ошибки, увидеть и озвучить их. А если мы не можем рассказать о сложностях, то как мы будем их решать? Кажется, что это ключевая вещь, которую нужно изменить.

Еще один момент, который невозможно обойти стороной, — престижность профессии учителя. Это ключевая фигура в образовании, и нужно сконцентрировать ресурсы на подготовке специалистов: помочь вырасти всем цветам на образовательном поле. Без молодых педагогов система не будет работать, нужны талантливые люди, которые готовы вкладываться. Но как это делать, если в профессии нет ощущения безопасности в завтрашнем дне.

О программе «Учитель для России» я узнала от подруги. Когда я поступала в магистратуру, она рассказала, что после бакалавриата хочет попробовать преподавать в региональной школе. Если честно, первой реакцией было: «Катюх, ты что, в деревню поедешь работать?» Я не восприняла это всерьез. Хотя что‑то в ее идее меня зацепило. Я начала учиться в магистратуре и заниматься с детьми английским, но в какой‑то момент отчислилась, потому что почувствовала, что просто трачу время. Начала искать работу, но не понимала, куда податься и чем хочу заниматься. В этот момент вспомнила про программу, начала читать и безумно вдохновилась историями участников.

Первоначально я хотела уехать как можно дальше от Петербурга, чтобы полностью окунуться в программу, почувствовать себя участницей, которая бросила все и уехала. Но так случилось, что зимой, когда я пришла в программу, мои родители запланировали переезд в Петербург из Хабаровска, и я поняла, что я не готова ехать ни в какую другую область, кроме Новгородской. Мне прислали список школ, где нужна была учительница английского. Я съездила в Малую Вишеру, мы поговорили с директором, устроили друг друга, и я получила работу.

Мне кажется, что я романтизировала свой переезд. Помню, как садилась в электричку Петербург–Малая Вишера с кучей вещей, как мне было волнительно. Как я ехала туда, думая, что сейчас поменяю мир и дети сразу же меня полюбят. Так получилось, что я стала классной руководительницей. Первого сентября мне сказали, что надо построить детей на линейку, а я просто не понимала, что, куда и как. Было тревожно и волнительно, но в хорошем смысле. И все мои мечты, конечно, начали биться о реальность. 

Самая большая трудность, с которой я столкнулась, — нехватка сил и времени: в прошлом году я работала по 25 часов в неделю — это очень много. Нормальное количество, как мне кажется, примерно 17 часов. Когда ты можешь пойти домой, написать уроки, побыть с самим собой и поделать что‑то интересно. Поэтому вначале я немного выгорела.

Было сложно научиться планировать время и разобраться, как эффективнее и быстрее писать уроки, потому что не было никаких наработок и базы упражнений: да, их можно найти в книгах, но планирование даже сейчас занимает огромную часть времени. Еще сложности вызывал вопрос дисциплины и поведения, потому что я мягкая и мне довольно тяжело держать рабочую атмосферу. У нас большие классы (по 26 человек), и, к сожалению, нет возможности делить их на языковые группы.

Зато мне повезло с администрацией: у нас замечательная завуч, которая рулит почти всеми делами школы. Она всегда идет на уступки и помогает. Не было такого, чтобы возникали какие‑то трудности или неразрешимые конфликты, — все готовы договориться.

Кажется, что сейчас дети не умеют выбирать или боятся этого, особенно после 9–11-х классов. Хочется, чтобы была качественная профориентация и ученики могли попробовать себя в разных профессиях, что‑то поделать, потрогать, да и просто знали, какой бывает работа. Еще я думаю, что важно вводить предметы на выбор, чтобы помочь детям научиться управлять своей жизнью.

Но самая большая проблема Малой Вишеры — тут нечем заняться. У нас, конечно, есть разные секции, многие ребята записаны на футбол, есть дзюдо, танцы и какие‑то кружки вышивания. Но сходить правда некуда. Городок маленький, и в основном дети гуляют по одной улице туда-сюда.

Есть кинотеатр в ДК «Светлана» с креслами и сценой, на которой стоит экран. Там показывают не так много фильмов — в основном русское кино и мультфильмы. Выбрать особо не из чего. В прошлом году, когда я была классной руководительницей, я водила детей на спектакль: там были куклы, и актеры, хотя их сложно так назвать, молча шевелили ими, а на фоне играла аудиозапись сказки. Я чувствовала стыд за то, что привела детей на такое грустное мероприятие. Возможно, ученики не знают, что может быть по-другому, и не чувствуют каких‑то глубоких переживаний на этот счет.

Здесь ужасно не хватает учителей, в том числе молодых специалистов, поэтому у нас довольно возрастной коллектив. Кажется, что практически нет людей моложе 35 лет. Еще я столкнулась с очень низкой зарплатой — в Новгородской области с этим большая проблема. Преподавателям приходится работать по 40 часов в неделю, чтобы получать каких‑нибудь 25 тыс. рублей.

У нас очень плохо с оборудованием классов. А это сильно влияет на то, как дети учатся. Я начала ценить свой кабинет с огромными стульями и партами, когда обошла другие классы и увидела, что, например, у девятиклассников малюсенькие стульчики на тонких ножках, и они не прямые, а под косым углом — детям реально неудобно сидеть. Они скрипят при каждом движении. Плюс в школе плохо с техническим оснащением кабинетов.

В этом году в школу привезли три больших сенсорных монитора, на которые можно выводить учебные материалы. Один из них поставили ко мне в кабинет — это огромное счастье, но мы стараемся делиться им между собой. А еще старые учебники, по которым, кажется, уже никто не учит. Поэтому приходится готовить множество распечаток. Новая доска немного облегчила работу в этом году, потому что теперь я могу вывести на экран часть материалов.

Еще в нашей школе очень большой процент детей с ОВЗ (ограниченные возможности здоровья. — Прим. ред.). Они могут быть абсолютно разными, и никого не учат, как с этим работать. Нужно писать отдельные программы и давать упрощенные задания, но из‑за огромной нагрузки учителей и отсутствия знаний получается, что дети выполняют что‑то непонятное. Так не должно быть.