«Зачем слушаться, если меня все равно бросят»: в чем опасность вторичного сиротства

По данным Министерства просвещения Российской Федерации, за прошлый год более 3000 подопечных и 43 усыновленных ребенка вернулись в организации для детей-сирот. Однако статистика достаточно условна, реальные цифры намного больше. В подсчеты не включают детей, которые после отказа сначала попали к родственникам, а уже потом в специальные учреждения. Еще существует временная опека, когда ребенка забирают в семью на определенный срок, а потом возвращают обратно, это официально не считается возвратом.

Проблема сиротства в России уходит корнями в советское прошлое. Тогда не приветствовалось брать ребенка под опеку. Как правило, усыновляли только бездетные пары, которые скрывали это и строго берегли тайну. Стремительный рост сирот пришелся на конец перестройки, когда в детских домах было более 100 тысяч подопечных. Учреждения не получали финансирования, и не хватало персонала. Если проследить историю появления фондов, можно увидеть, что они возникли как раз в 1990-х. Американский USAID и международная организация UNICEF были первыми. Они начали применять новейшие практики по устройству детей в приемные семьи. В 2000-х возникли отечественные благотворительные организации — «Волонтеры в помощь детям-сиротам», «Про-мама».

До 2012 года детей из российский детских домов часто усыновляли семьи из других стран. С одной стороны, это хорошо, потому что ребенок попадал в семью, с другой — никто не мог проконтролировать ситуацию после того, как их увозили. Поэтому был принят «закон Димы Яковлева», запрещающий иностранцам усыновлять детей из России. Чтобы не останавливать устройства в семьи, государство начало пропагандировать усыновление и опеку, в том числе на возмездной основе. Детей начали активно забирать в приемные семьи, однако многие не были готовы, что они могут вести себя непредсказуемо: грубить, проявлять агрессию, воровать. Это привело к всплеску отказов от приемных детей в 2015 году. Конечно, они были и раньше, но ситуация с большим количеством возвратов обозначилась особенно ярко на фоне роста усыновлений.

Вскоре в России создали государственные школы для приемных родителей, где психологи объясняют особенности поведения ребенка, попавшего в детской дом. Усыновить детей или оформить опекунство без прохождения курса стало невозможно (раньше было достаточно пройти медицинский осмотр и предоставить необходимые документы).

Вторичное сиротство достаточно тяжело отражается на детях. Когда они впервые теряют родителей, то еще могут понять, что это произошло по каким‑то объективным причинам. Однако, когда отказ повторяется, часто начинает работать следующая логика: «Все дети живут с родителями, а меня бросили уже во второй раз, значит, я плохой». Эта мысль рождает недоверие, которое мешает освоиться в новой семье. Ребенок будет ждать предательства и думать примерно так: «Зачем мне учиться и слушаться, если меня все равно бросят? Лучше я буду рассчитывать на свои силы, жить, как я считаю нужным».

Я столкнулась с последствиями вторичного сиротства, когда воспитывала приемных детей. Первая дочь росла в крайне асоциальной среде: мама пила и жила с мужчиной, который вернулся из тюрьмы, а брат сидел по тяжелой статье. Бывшие заключенные приходили выпить, и иногда попойки заканчивались ужасно: в той квартире на глазах у ребенка случилось несколько убийств. К двенадцати годам, когда девочка попала ко мне, она не умела писать, читать, считать, не знала простых бытовых слов и понятий, но при этом пила, курила и материлась. Грубое поведение и вредные привычки стали причиной отказа предыдущих приемных родителей. В первый раз девочку взяла одинокая женщина, которая оказалась не готова, что ребенок начнет ругаться матом, курить и убегать к кровной матери. Другая приемная семья была из Дагестана и устанавливала жесткие правила, как одеваться и разговаривать со старшими. А у девочки было оппозиционное поведение, поэтому, конечно, она не вписалась в эту среду: сбежала от родителей и в итоге сама инициировала отказ.

Из‑за такого опыта у ребенка очень упала самооценка. Девочка постоянно проявляла агрессию, потому что привыкла защищать себя. Часто звучали «пацанские» рассуждения: «Если что, надо сразу бить, а не терпеть». Она считала, что пить с девяти лет нормально, говорила, что хочет выйти замуж за зэка и жить «по понятиям». Было сложно социализировать ребенка в нормальном обществе, на это ушло около пяти лет. Вредные привычки уходили тяжело, приходилось часто разговаривать на тему здоровья, чтобы выстроить адекватную картину мира. Сейчас дочь учится, живет отдельно с молодым человеком, и даже смеется над своим прошлым поведением.

Вторая дочь была сильно привязана к кровной маме, которая отдала ее в детский дом в пять лет из‑за сложной финансовой ситуации, но пообещала забрать, как только найдет работу и снимет квартиру. Ребенок терпеливо ждал, что мама вернется, — но этого не произошло. Тогда у девочки, видимо, случилось нервное истощение. В первой приемной семье она постоянно плакала, резала вещи, грубила и думала, что опека специально похитила ее, а мама ищет и пытается вернуть. В итоге приемные родители не справились, и она попала ко мне с двойной травмой.

Мы решили восстановить ребенка: нашли ее бабушку, других родственников и начали с ними общаться. Только спустя шесть лет психологическое состояние дочери стало приходить в норму. Сейчас она занимается в театральном кружке, неплохо учится и хочет поступить в институт.

На мой взгляд, чтобы сократить случаи вторичного сиротства, нужно обеспечивать качественную поддержку приемных семей. Основная проблема в том, что сейчас службы сопровождения становятся скорее дополнительным элементом контроля. Родители вынуждены улыбаться и говорить, что все хорошо, чтобы избежать постоянных проверок органов опеки. Получается что система сопровождения есть, но работает неэффективно, и это нужно менять.

В моей практике был тяжелый случай, связанный со вторичным сиротством. Мальчика забрали в приемную семью в три месяца. Когда малыш подрос, мать почему‑то начала часто бить его, причем ожесточенно. Ребенок несколько раз попадал в больницу с тяжелыми увечьями, а мать даже находилась под следствием. В одиннадцать лет мальчик попал ко мне в центр, после чего отправился в приют, а затем в детский дом. Мать не назвала никакой адекватной причины для отказа. Видимо, она воспринимала ребенка как игрушку, которую можно сдать обратно в магазин в любой момент.

Психическое состояние мальчика было крайне тяжелым. У него наблюдался повышенный интерес к половым органам, он публично мастурбировал и абсолютно не стеснялся этого. Иногда представлял себя девочкой и переодевался в женскую одежду. Общался исключительно с помощью криков и оскорблений. Пока он находился в центре, постоянно звал маму, плакал и просил нас, сотрудников, чтобы мы привели ее обратно.

В первую приемную семью я попала в три года: родственники забрали меня к себе после смерти матери. Изначально все было хорошо, я росла с их родными детьми, моими ровесниками. Казалось, что родители любят и ценят нас всех одинаково. Но когда я подросла, стала ощущать, что они относятся ко мне предвзято, не покидало чувство, что я перестала быть для них близким человеком. Появилось разделение между мной и родными детьми. Возможно, в семье возникла ревность ко мне, или была другая причина. В итоге пришлось уйти к крестному, но вскоре родители узнали, куда я исчезла, и сильно обиделись. Они даже не попытались со мной поговорить, тут же увезли от крестного в детский дом и оформили отказ. На тот момент мне было двенадцать лет.

Было трудно довериться, однако в сердце жила надежда. В пятнадцать лет я совершенно случайно попала во вторую приемную семью. Поверила людям на каком‑то интуитивном уровне, хотя после отказа сделать это было сложно. Когда у нас были гостевые встречи, я чувствовала себя как дома. Сейчас они стали для меня по-настоящему родными. Отношения в семье на начальных этапах складывались непросто, но я решила полностью избавиться от вредных привычек, научиться вежливо разговаривать с окружающими, потому что дорожила новой семьей. В итоге мы пришли к полному взаимопониманию.

Я попала к первым приемным родителям в восемь лет, и долгое время мы неплохо ладили. Но когда я подросла, стала спорить и высказывать свое мнение, появились ссоры и скандалы. Приемные отец и мать служили подполковниками, я была их первым ребенком. Они устанавливали дома военную дисциплину, заставляли учиться только на «отлично». Еще постоянно вспоминали мое прошлое, говорили, что я повторю судьбу своей матери и стану алкоголичкой. Было сложно смириться со всеми жесткими высказываниями, потому что у меня характер не пай-девочки. На этой почве возникали постоянные конфликты.

Наверное, родителям надоело учить меня «правильному» поведению, поэтому, когда мне было тринадцать лет, они внезапно решили отказаться от меня. Я испытывала смешанные чувства и первое время сильно переживала, что нужно идти в суд. Мы прожили вместе много лет и прощаться с уже близкими людьми, конечно, не очень хотелось.

И действительно, некоторые моменты наладились: у меня получилось восстановить общение с родными братьями. Мне запрещали разговаривать с ними и скрывали их звонки, из‑за чего я часто плакала. Казалось, братья разлюбили меня. Только после расставания с приемной семьей я смогла поговорить с ребятами и узнала, что им просто не позволяли писать и звонить мне. Все переживания, к счастью, были напрасны.

Ко вторым приемным родителям я попала буквально через неделю. Для меня было плюсом, что для них я не первый ребенок из детского дома. Сейчас у меня большая и дружная семья. Я полюбила читать, с удовольствием учусь. А главное, всегда чувствую любовь и поддержку. Ситуация вторичного сиротства научила меня многому. Я поняла, что люди, которые даже не пытаются прислушаться к приемному ребенку и отказываются от него при первых же сложностях, — это совсем не родители.