К чему приведет пандемия и как изменятся мир и Россия после нее? Отвечают эксперты

Мы до сих пор не знаем масштабов бедствия и длительность всех негативных последствий, связанных с пандемией. Как и не понимаем глубину падения экономики и количество возможных жертв. Но можно предположить, что внешний шок, вызванный пандемией, — это то, что специалисты называют V-эффект. Иначе говоря, он будет очень глубоким, но относительно краткосрочным. Пандемия не будет длиться годами, скорее всего, это затянется на несколько месяцев. Мы знаем, что во все предыдущие кризисы на смену глубокому спаду приходил восстановительный рост. Это не значит, что все вернется на круги своя, но через какое‑то время экономика не будет в таком большом упадке и хаосе, как сейчас. Высказывание, что мир никогда не будет прежним, — сильное преувеличение. Конечно, он изменится, но не до неузнаваемости. Внешний шок может подтолкнуть процессы, которые вызревали и раньше. Это касается и экономики, и повседневной жизни, и международных отношений. Прежде всего, это процесс глобализации. Бороться с такими проблемами невозможно в рамках одной страны. Это неправда, когда говорят, что люди сейчас разбегутся по своим квартирам и замкнутся в себе. Наоборот, чтобы успешно противостоять новым вызовам, необходима кооперация разных стран. Именно развитые государства оказались наиболее сильными жертвами. Это не эпидемия лихорадки Эбола, которая поражала страны Африки, и глобальному миру до нее особо не было дела. Сейчас ситуация другая, отсюда будет явный спрос на объединение и международное сотрудничество.

Возможно, будет запрос увеличить расходы на здравоохранение. Прежде всего, это, конечно, бюджетные расходы. Отсюда появится и спрос на перераспределительную политику: увеличивать налоги, ограничивать какие‑то крупные расходы в негосударственном секторе экономики. Например, со стороны итальянских и испанских медиков были такие высказывания: «Что вы хотите? Вы нам платите маленькие зарплаты, а Месси и Роналду получают миллионы евро». На самом деле, это лукавство, потому что футболисты не получают бюджетные деньги. Но, так или иначе, запрос на перераспределительную политику будет достаточно высок. Это затронет, прежде всего, европейские страны, когда они оправятся от шока.

Если говорить о России, то неизвестности еще больше. Потому что наша экономика, по всей видимости, пострадает от кризиса сильнее экономики других развитых стран. Наши власти не готовы выделять деньги, как это делают другие государства. Поэтому я ожидаю, что спад в России будет глубоким, тем более на этот негативный путь накладывается зависимость нашей страны от мировых цен на нефть, поэтому кризис по нам бьет больней.

Многое будет зависеть от того, какие уроки наши власти из него вынесут, в том числе и во внешней политике. Потому что все меры, которые Россия предпринимала, носят тактический характер.

И вот такого рода тактические шаги Россия предпринимала и будет предпринимать. Думаю, сейчас власти из‑за кризиса надеются добиться снятия санкций, при этом так, чтобы Россия не убирала свои контрсанкции. Это поведение может принести некоторые тактические выгоды, но не думаю, что Россия выиграет от этого стратегически.

Здесь есть две разные стороны. С одной, российским властям хотелось бы иметь возможность установить тотальный контроль. С другой, они не в силах этого сделать. Это связано не только с технической стороной: для такого контроля необходима хорошо работающая и дисциплинированная бюрократия, которая подстроена под все механизмы управления. Даже попытка ввести такой контроль в Москве нарывается на многочисленные сложности. Я не верю, что российские власти способны быстро — в течение эпидемии — перестроить работу всего госаппарата на другие рельсы, поэтому, вероятно, карантин закончится раньше, чем властям удастся настроить эту систему. Я ожидаю, что власти столкнутся с большим количеством других проблем: спад экономики и вместе с ней поддержки на массовом уровне.

Сейчас видно, как активизируются наши старые исторические страхи. Все эти спонтанные массовые закупки соли, гречки и туалетной бумаги — это эхо еще чуть ли не Великой Отечественной войны. Уже сейчас понятно, что мы не осознаем и не переживаем свою историю массовой травматизации, она заметается под ковер и, как семейный секрет, передается из поколения в поколение.

С другой стороны, как и при любой тревоге, люди стараются держаться друг друга, где‑то физически (многие россияне, пока можно было перемещаться, уехали «сидеть карантин» с близкими), где‑то в целом — активизируя и поддерживая свои родственные и дружеские контакты. С одной стороны, это хорошо, а с другой, идет усиление разделения «свой-чужой», и дети и подростки будут вырастать в более закрытой атмосфере. Ведь когда ресурсов меньше, мы становимся переборчивей в том, с кем их делить.

Глобально сейчас не происходит ничего такого, чего бы не было с человечеством раньше. Мы из мировой, а тем более из отечественной истории много знаем про голод, безработицу и общественные трансформации. Последствия можно прогнозировать, зная, чем все заканчивалось в прошлом. Когда группа людей, в нашем случае семья, переживает на себе все внешние социальные стрессы, можно уверенно ожидать всплеска домашнего насилия. Оно процветает в закрытых системах, а сейчас почти все мы «закрыты», и избиваемой женщине или ребенку теперь некуда бежать. Это развязывает руки насильникам.

Сама изоляция тяжела для любого человека, мы переживаем резкое изменение уклада жизни. На людей давит не только неопределенность и страх перед коронавирусом, но и грядущий за ним кризис. Многие уже сейчас потеряли работу, и не все уверены, что после пандемии смогут снова ее найти. Неопределенность порождает чувство бессилия, бессилие — агрессию, срывы и крики.

Я полагаю, что на выходе из кризиса мы столкнемся со всплеском разводов. Часть из них будут бурными, и мы получим поколение детей — лет через 10–15 — у которых будет страх построения отношений, как это было у тех, чье детство и отрочество пришлись на 90-е годы.

Нельзя забывать, что наша страна довольно патриархальна, и мужчины в ней все еще стремятся к главенствующей роли. После пандемии, как было и после других экономических кризисов, женщины могут адаптироваться быстрее и легче. Мужчины же тяжело расстаются с ролью «добытчика» и «мачо», а если не выходит — хватаются за алкоголь. Так что, если жена окажется единственным или главным, кто «приносит мамонта», они будут испытывать не благодарность к ней, а унижение. И это снова будет вести к конфликтам и насилию.

Я думаю, ситуация поспособствует тому, что старшие поколения приучатся к онлайну и станут чаще пользоваться техническими благами. Но в целом я не жду, что люди после пандемии не захотят выходить на улицу и будут предпочитать общение в зуме. Мы все-таки биологически довольно детерминированы на телесную близость и желание личного контакта. Все постепенно вернется на круги своя, люди будут общаться в офлайне примерно так же, как общались раньше.

В последние годы образование осваивало дистанционные техники со страшной скоростью. Нынешние условия очень подхлестнут эту тенденцию. И из достаточно элитарной для России практики, когда только лучшие университеты могут себе позволить выпускать курсы для дистанционного обучения, мы придем к тому, что это станет частью учебного процесса для любого образовательного учреждения.

Раньше учителя обычных школ не стали бы заниматься этим добровольно. А теперь они осваивают все эти техники и механизмы, потому что у них нет другого выхода. Родители тоже начинают понимать, что личный компьютер или планшет для ребенка — это необходимость, а не бесполезная придурь.

Вероятно, на этом фоне у нас вырастет техническая оснащенность, несмотря на предстоящий экономический спад. И, с одной стороны, тенденция на применение дистанционных методов обучения получила огромный толчок. С другой, я ощущаю, как эти методы показывают свои ограничения. Те университеты, которые ставили перед собой задачу освоить все современные технологии, сейчас сталкиваются с проблемой, что не все можно делать онлайн. Обучение магистров и аспирантов трудно перевести в дистанционную форму, потому что важен личный контакт. Есть дисциплины, которые сложно преподавать в формате видеозаписей. А есть вещи, которым в онлайне не научишь: мне больно думать, как это выглядит, например, у студентов-медиков.

Уже стало понятно, что онлайн-обучение не может имитировать офлайн-лекции, это просто неэффективно. Преподаватели обнаружили, что полуторачасовая лекция в таких условиях не срабатывает и приходится придумывать новые формы — например, записывать 15-минутные видео. Сейчас разрушается старинная система, где есть только класс, лекция, домашнее задание и промежуточный экзамен.

Во всем мире это новый вызов, который проверяет, на что способно государство, как оно реагирует на запросы и на неожиданную проблему. Политологи говорят, что сейчас возобновилось что‑то вроде соревнования систем. Люди задумались: лучше ли демократия, чем авторитаризм, если Китай так прекрасно справился с эпидемией, а Европа пока что нет. Но мы понемногу выясняем, что Китай наврал о том, как он замечательно справился, именно потому, что авторитарное государство может врать и скрывать информацию. Но еще неизвестно, чем все закончится в Европе.

Если говорить о России, то эта проверка проходит в сложный для системы момент. Наша власть начала политический транзит (создание Госсовета и перераспределение власти. — Прим. ред.) и реформу Конституции. Это в любом случае создает правовую неопределенность и политическую турбулентность, особенно если учесть не вполне правовые методы, которыми это делалось. И тут влетает черный лебедь в виде эпидемии, неся на хвосте еще и падение цен на нефть, и застает российскую политическую систему в крайне нестабильном состоянии. Главное — государство оказалось в ситуации, когда оно должно принимать меры, которые могут нарушить права граждан. И именно в такой трудный момент мы не знаем, что у нас написано в новой Конституции, все процедуры по ее изменению прошли, но волей президента их вступлению в силу предшествует голосование, а его пришлось отменить из‑за эпидемии.

Нам сейчас важно задаваться вопросом, насколько та или иная мера законна с точки зрения защиты конституционных прав граждан. Но мы не можем об этом говорить, потому что не знаем, что написано в Конституции. Дмитрий Медведев недавно выступил с обращением к народу в своей роли заместителя председателя Госсовета — органа, который в действующей Конституции не прописан. А в измененной — есть. И вот вопрос: что значит его должность и в качестве кого он к нам обращался? Мы выслушали позицию второго лица в государстве или какого‑то чувака, который помогает президенту рулить совещательным органом без каких‑либо самостоятельных полномочий?

Конституционная реформа, в частности, существенно уменьшает самостоятельность регионов. А сейчас власти местного самоуправления взяли на себя ответственность за карантинные меры, и у нас появилось неожиданно большое региональное разнообразие. Например, в Москве думают ввести систему электронного слежения за гражданами, в Татарстане предложили гражданам самим себе выписывать разрешение на поездки, а полиция будет проверять, куда и зачем вы едете. Это гораздо более свободный режим, демонстрирующий доверие к своим гражданам. И один из результатов, который наверняка из этой ситуации последует, — региональные власти начнут брать на себя ответственность за принятие важных решений. Может возникнуть некое региональное разнообразие, что в долгосрочной перспективе неплохо.

Я думаю, что уровень недовольства существующим положением возрастет. Честно говоря, он бы возрос, даже если бы власти все с самого начала делали идеально правильно, чего мы сегодня не наблюдаем. Хотя бы потому, что очень сильно и резко упадет уровень жизни. Ведь когда принимались все эти решения о карантине, забыли спросить экспертов, на какое количество времени у россиян вообще есть деньги.

У нас уже много людей, которые сейчас задают себе вопрос, что они будут есть буквально на следующей неделе. Их много, но пока не большинство. Но мы не знаем, что будет через месяц. И, конечно, в такие моменты люди винят правительство, даже когда оно не виновато. А тем более, когда оно действует неуклюже, с опозданием и без учета общественных интересов. Кроме того, люди уже поняли, что государство не может действовать быстро, не может оперативно организовать помощь. Например, в Германии парламент принял пакет мер для поддержки малого бизнеса. И через несколько дней после этого человек пишет в соцсетях, что он ничего не просил, не подавал никаких заявок, а ему прислали деньги. Наше государство так не может.

Сейчас это попробуют все: и те, кто был на это способен, и те, кто считал, что переход на удаленку в их отрасли неэффективен. И в итоге какие‑то фирмы вдруг обнаружат, что ничего страшного в удаленной работе нет. Кто‑то поймет, что нет смысла платить за большой офис и покупать сотрудникам компьютеры. Где‑то отправят работников на удаленку и вдруг осознают, что можно уволить москвичей и на их места нанять людей в два раза дешевле из регионов, потому что эффект будет тот же. Это не очень хорошая новость для москвичей, но неплохая для профессионалов из провинции.

Это тенденция, которая уже была, но получила новый толчок. Есть теория, которую придумал великий экономист Шумпетер, о том, что капитализм развивается через созидательное разрушение. Мы придумываем что‑то новое и сносим старое, чтобы это новое было где строить. Кризис рушит то, что плохо стояло, и расчищает место для другого. К сожалению, в России очень многое плохо стоит — бизнесу трудно, он в среднем довольно чахленький. А вот росту нового потом будут мешать плохие законы: слишком много контроля и регулирования. Так что кризис, видимо, будет долгим.

Анонсируемая экономическая политика нашей власти меняется каждый день в зависимости от ситуации. Никто не сомневается, что объявленных мер недостаточно, чтобы сохранить экономику в нормальном состоянии. В этом не сомневаются и в самом правительстве.

Ситуация очень простая. У нас есть люди, которые занимаются жизненно важными и необходимыми вещами: пекут хлеб, выращивают пшеницу, добывают питьевую воду и нефть. Все остальные должны эти товары и услуги как‑то получить в период кризиса. В обычное время они получают их за счет того, что они продают другие не столь необходимые товары и услуги. В такие кризисные моменты от большого количества благ в экономике приходится временно отказаться, но встает кардинальный вопрос: как в это время кормить рестораторов, парикмахеров и других людей, которые сейчас не работают?

Здесь помогут очень простые и эффективные решения: надо заместить выпадающий круговорот средств в экономике искусственным вливанием денег — как во время сложных операций замещают естественное кровообращение пациента искусственным. Если деньги перестали поступать, например, в рестораны, значит государство должно оказать их владельцам финансовую поддержку на время кризиса. Государство даст деньги банкам, банки — своим клиентам, у которых возникли трудности, те — раздадут зарплаты и оплатят фиксированные издержки.

Избытка денег в экономике не будет, потому что государство вкладывает их вместо существующих, а не поверх. Если все это происходит в формате длинного беспроцентного кредита, когда ситуация восстановится, все, получившие деньги, постепенно вернут их государству, и дополнительная денежная масса стерилизуется. Большинство крупных стран идет именно по этому пути. Благодаря этому предприятия не разрушаются, и, когда пройдет пандемия, они смогут быстро восстановиться — это будет залогом быстрого возобновления ВВП и, в частности, налоговых платежей (государство значительную часть своей помощи вернет еще и в виде налогов).

У нас пока этого не происходит, вернее, только в ничтожных масштабах. Инвестиционный банк Берлина уже рассмотрел около 140 тысяч заявок на такие кредиты, Сбербанк — всего около 200 штук. Государство не торопится помочь бизнесу, и это понятно: никто не хочет тратить лишние деньги. Но боюсь, что в данном случае нет другого выхода. Мы, конечно, можем раздать всем людям пособия по безработице, и они как‑то выживут. Но проблемы начнутся, когда эпидемия пройдет, а экономику нужно будет поднимать. Восстанавливать будет нечего: огромное количество бизнесов обанкротится, и нам придется еще очень долго это разгребать. И в таком случае мы получим тяжелый и длительный спад экономики.

У нас большой опыт использования онлайн-сервисов, и он приучит значительное количество людей к такому потреблению информации и услуг. Но, с другой стороны, после каких‑либо ограничений потребление растет — так люди компенсируют себе период «воздержания». Скорее всего, сразу после конца пандемии мы будем наблюдать период, когда люди будут немного бояться выходить в офлайн. Но потом произойдет резкий скачок востребованности офлайн-сервисов, потому что все захотят встречаться, сидеть в ресторанах, ходить по магазинам. Это придет к какой‑то своей норме, эпидемическая история сгладится и вряд ли оставит сильный след в долгосрочной перспективе.

Китай — один из крупнейших мировых игроков с крайне важной экономикой. Он сейчас еще и показал, как бороться с эпидемией, и сделал это гораздо более эффективно, чем остальные. Сейчас Китай активно участвует в борьбе с эпидемией в мире и помогает другим странам. На этом фоне, я считаю, что его положение упрочится.