«Где бы Витя ни был, я поеду за ним»: интервью с мамой Филинкова, фигуранта дела «Сети»*

Мы из Петропавловска, но после 11 класса Витя переехал учиться в Омск. Мой сын очень добрый и честный — это самые главные его качества. Я часто ему говорила: «Сынок, ну можно же промолчать где‑то, чтобы лучше было». А он отвечал: «Мам, ну это же честно». У него было много друзей еще с детского сада, он несколько школ поменял — и везде был свой круг общения. Причем его всегда окружали люди самого разного контингента, но он со всеми мог найти общий язык. У него категорическая позиция насчет мата, сигарет и алкоголя. Даже когда я везла его на выпускной вечер, он мне сказал, что будет там, пока одноклассники не начнут пить. Вот он резко об этом высказывался, почему — не знаю. А еще у него невероятная улыбка.

Политикой он особо раньше не интересовался, но антифашистскими делами всякими в Омске занимался. Когда он там учился, то каждый месяц приезжал домой. Мы собирались втроем — я, Витя и его старшая сестра — и этот вечер проводили вместе. Мы всегда очень долго разговаривали, у нас с детьми очень теплые и доверительные отношения. Ему нравилось учиться, но сам город не устраивал: там грязно и плохие дороги. У него была мечта переехать в большой город.

Мы собирались переехать в Белоруссию, дети не хотели оставаться в Казахстане и поэтому решили, что могли бы все вместе перебраться в Брест. Я прожила там три месяца, потом на неделю приехал Витя. Нам в целом все очень понравилось, но с работой там тяжело, да и пенсия у меня была бы очень маленькая. В итоге мы решили, что останемся на родине. Витя поехал обратно в Омск через Москву, где остановился у друзей, среди них была и Саша (будущая жена Виктора. — Прим. ред.). Он мне тогда об этом ничего не говорил, но они, вероятно, общались постоянно.

В какой‑то момент Витя все-таки решил переехать в Петербург. Я не могла как‑то влиять на это, в конце концов он уже взрослый. И вот после переезда он однажды позвонил мне и сказал: «Мама, я женюсь». В апреле 2016-го у ребят была свадьба, я не смогла на нее приехать. Но все было хорошо. Саша иногда уезжала учиться на Украину, а он работал в хорошей фирме программистом. Кстати, Витя уже почти два года находится в СИЗО, а они его до сих пор не уволили и платят ему зарплату — каждый месяц присылают на карточку.

Перед тем, как это [задержание] случилось, я поехала в Волгоград к сестре. Мы с Витей договорились, что либо он ко мне в Волгоград приедет, либо я к нему в Петербург прилечу — он мне даже деньги отправил на всякий случай. Я три-четыре дня пробыла в Волгограде, и Саша написала мне, что Вити нигде нет. Это было 24 января 2018 года. Потом она практически сразу написала, что Витю задержали, но расстраиваться и переживать не стоит, мол, они сейчас разберутся во всем и отпустят. Я еще два дня пробыла в Волгограде — не знаю, как выдержала эти 48 часов — и уехала в Казахстан. Тогда никто еще не знал, за что его задержали и что с ним делали сотрудники ФСБ.

Позже Саша написала, что Витю задержала ФСБ, они уже наняли адвоката, к нему приходили из ОНК. Но она мне не рассказала, что его пытали. Когда я связалась с Виталием Черкасовым (адвокатом Виктора Филинкова. — Прим. ред.), он сказал, что я могу приехать в Петербург. И я, конечно, не могла оставаться в Петропавловске.

Мы с Виталием встретились в метро, переговорили обо всем и наутро договорились пойти к консулу. Нас приняли, Виталий на нее немного наехал, а я сразу сказала, что не хочу ругаться — лишь прошу помощи. Естественно, я хотела забрать сына в Казахстан. После консула я пошла к следователю, и он мне сказал, что его не отпустят и Казахстану не отдадут. Тогда я попросила с ним свидание. Мне вообще одной из первых [родственников фигурантов дела «Сети»] дали свидание. Не знаю, почему. Может быть, Геннадий Алексеевич (следователь. — Прим. ред.) понял, что я приехала издалека. Он ко мне очень хорошо относился: в первый день мы проговорили несколько часов. Я ему рассказала, кто такой Витя и что он из себя представляет: добрый и никого никогда бы не обидел. А следователь мне объяснил, что якобы 11 ребят хотели взорвать мавзолей и свергнуть власть. У меня, конечно, это никак не укладывалось в голове. Он перечислял какие‑то аргументы, а я все равно не понимала. 11 ребят взрывают мавзолей — зачем? Как вообще 11 человек могут свергнуть власть? Это разве возможно? Он, может быть, и понимал абсурд всех этих обвинений, но тем не менее настаивал на своем. Я все спрашивала: «Он что‑то сделал? Эти парни что‑то сделали?» Он отвечал: «Нет». Но почему тогда вы называете его террористом?

Если бы я узнала, что мой сын виноват в чем‑то и что он что‑то плохое совершил, я бы низко опустила голову и признала, что вырастила такого человека, и ни за что бы не пришла никого ни о чем просить. Но если он у меня хороший ребенок, почему я должна верить кому‑то, у кого нет доказательств обратного? Я написала заявление на свидание, и на следующий день Геннадий Алексеевич дал разрешение.

В СИЗО нас [родственников задержанных] держали очень долго, потом мы зашли — там стекла, скамейки и телефоны, а ребята сидят в кабинках. Когда увидела Витю, я была в шоке. Во-первых, я ни разу не была в такой ситуации, когда мой сын сидит рядом, но я могу с ним только по телефону говорить. Во-вторых, вообще было сложно поверить в то, что это все на самом деле происходит с нами. Конечно, без слез это свидание не прошло.

С Витей мы очень мало разговаривали, это было тяжело. Он сидел в куртке, я сразу заметила, что у него разбит подбородок. Он говорил мне: «Ты не переживай, мам. Все будет хорошо. Они во всем разберутся. Ты не приезжай, жди меня дома».

Он рассказал мне, что он не писал никаких признательных показаний, а только подписывал то, что написали сотрудники ФСБ. Потом они заставляли его заучивать фразы, но он ничего не говорил. А потом Витя один из первых заявил о пытках и отказался от показаний. У него же сначала был государственный адвокат, и он сразу хотел отказаться от показаний, но с ним боялся это сделать. И только когда Виталий пришел, тогда он, уже заручившись его поддержкой, заявил о пытках. Я думаю, ему уже не было страшно на тот момент.

Прошло какое‑то время, и я опять поехала в Петербург. В этот и в каждый последующий раз мне следователь давал свидания. Даже в дни, когда этих свиданий не было. Не знаю, с чем это связано. Однажды он дал мне разрешение, я пошла в изолятор, а дежурный мне сказал, что я с ума сошла и сегодня не может быть свиданий. А потом смотрел в своих базах, видел, что у меня есть разрешение, и пускал. И Витя каждый раз очень удивлялся. Я рассказывала ему, какие у нас новости в Казахстане, что на свободе происходит. Например, что мы объединились с другими мамами и сделали родительскую «Сеть».

После того как ребят задержали, Татьяна Чернова (мама одного из фигурантов Андрея Чернова. — Прим. ред.) каким‑то образом нашла мой телефон, позвонила и предложила всем встретиться. Я приехала в Москву, и все мамы собрались вместе и придумали сделать родительскую «Сеть» со всеми родственниками. Мы друг друга стараемся поддерживать. Весной прошлого года мы сделали целый съезд матерей политзаключенных — не только по делу «Сети», но и по другим, — и там у нас появился отличительный знак: белые платочки в черный горошек. Решили, что на заседания и мероприятия разные будем ходить в этих платочках, чтобы мы всегда могли найти друг друга.

Летом 2018 года Витю и Юлика Бояршинова (второго фигуранта питерского дела «Сети». — Прим. ред.) увозили в Пензу для проведения всяких следственных мероприятий. Там мне, конечно, свидание никто не дал. Но я и не надеялась, мне просто важно было быть там, где он. Я была рядом с изолятором, где он содержался, и смогла оставить ему передачку — этого уже достаточно. Когда мы с ним позже встретились, он рассказывал, какой у него был шок, когда он в Пензе получил казахстанскую колбасу. Говорит, чуть не поседел. Ребята остальные не заметили, откуда колбаса, а он сразу понял, что мама приезжала.

Сейчас я работаю в Петропавловске, до пенсии мне осталось полгода — и потом я буду свободна. Я могу уезжать спокойно, с работы отпускают. Дома все знают об этом деле. И все, кто помнит Виктора по тем временам, что он жил в Казахстане, не верят в его виновность. Когда я уезжаю в Россию, все передают ему привет и поддерживают. И каждый раз просят, чтобы я вернулась с ним. И я верю, что когда все закончится, я обязательно его заберу и ни на сантиметр не отпущу.

Мне очень тяжело, хочется постоянно рыдать. Но, смотря на него, я понимаю, что не могу — он же держится, значит, я тоже должна. В нем столько силы, я гляжу на него и не могу поверить. Сейчас у него появились проблемы со здоровьем. В юности у него был менингит, и у него брали пункцию. И из‑за этого у него иногда болит спина и голова. А еще ему по наследству от отца передался псориаз (хроническое неинфекционное заболевание, поражающее кожу. — Прим. ред.). И как только он начинает нервничать, у него все это проявляется и очень тяжело переносится. Еще у него начались сильные боли в спине.

Сейчас Женю Кулакову (сотрудница фонда «Последний адрес», которая в конце февраля стала вторым адвокатом Виктора. — Прим. ред.) дали в помощь Виталию, я была очень рада. Так будет намного легче и Виталию, и у Вити появится человек, который постоянно может с ним общаться. Они не знали друг друга до всего этого, но благодаря девочкам из ОНК Витя с Женей познакомились и подружились. Вся вообще помощь началась с девушек из ОНК — Яны Теплицкой и Кати Косаревской. Я помню, Витя их рисовал и показывал мне: вот так Яна выглядит, а вот так Катя. Он сейчас стал гораздо лучше рисовать, раньше он вообще не умел это делать, а сейчас смотрю на его рисунки — почти художник.

Я до сих пор не понимаю, почему именно эти ребята попали под пристальный взгляд. Но после суда мы поняли, что из себя представляет город Пенза. Когда девочек-активисток задержали после суда, то одной из них сказали: «Ты где находишься? Какой тебе адвокат? Скажи спасибо, что я разрешаю тебе ходить по этой земле и дышать воздухом». Вот такой провинциальный город ментов. Видимо, увидели каких‑то активных ребят и решили завести дело. А Витя как туда попал? Наверное, потому что пензенские ребята были знакомы с Сашей — и каким‑то образом ФСБ решила, что это весомая причина, чтобы и Витю приплести к этому делу. Чтобы больше было людей, потому что, по их мнению, «Сеть» есть в нескольких городах. В Москве не нашли, в Белоруссии не нашли, а в Питере нашлись активные ребята знакомые — вот и приплели.

Я приезжаю на все суды. В этот раз (25 февраля. — Прим. ред.) тоже приехала в Петербург, но свиданий у нас не было, мы не разговаривали. Последний раз виделись 10 декабря. Мы с ним обсуждали будущее: я ему всегда говорю, что все будет хорошо. Виталий прекрасный адвокат, мы все решим. А он улыбается и говорит: «Мам, ну ты сильно не верь в правосудие. И не расстраивайся, если вдруг». А я ему все равно пытаюсь внушить, что все будет хорошо. Хотя, конечно, в глубине души я понимаю, что правосудие навряд ли свершится, но ему хочется говорить, что все будет по-честному. После пензенских приговоров, я думаю, Витя готов к худшему. А Виталий полон сил бороться до последнего. Вот он нашел 58 ошибок в протоколах.

Даже мою речь, родной мамы, они исказили — переписали неправильно. Там появились слова, которых я не говорила, что‑то вроде того, что я признаю, что Витя был в «Сети». Но такого не может быть. Там незначительные правки, но они очень меняют весь смысл. Виталий говорит, что шансы есть. Я, конечно, на это очень надеюсь. Судьи у нас удивительные, конечно. В первый день они опоздали на несколько часов, приехали только вечером. Потом пускали по списку и специально убирали скамейки, чтобы поменьше людей зашло, мы все заседание стояли. А в последний раз, наоборот, раздобрились как‑то: и скамеечки поставили, и пустили всех. А к 23 марта пообещали подобрать зал побольше, чтобы все точно поместились.

Вообще, людей на заседаниях много, и это сумасшедшая поддержка. Я вот сходила первый раз на санкционированный митинг — на марш Немцова. У меня появилось чувство, как будто мы все вышли на демонстрацию, как в СССР на 9 Мая. И казалось, ничего себе — мы снова можем выйти свободно. Тут, конечно, было не совсем свободно, кругом была полиция, но все равно было хорошо. Очень. В такие моменты чувствуется поддержка, все шли с плакатами и по очереди кричали имена ребят. Я приболела немного в поезде, а лечиться особо некогда. И мне все говорили сидеть дома, но я была обязана сходить на марш. Если есть такая возможность, то как не выйти? Там были три мамы из «Сети», но кроме нас еще были матери «Нового величия», «Хизб ут-Тахрир» и «ростовского дела», поэтому была довольно большая колонна.

Все разделилось на до и после. Раньше я любила жизнь и радовалась ей. Сейчас радости нет. Даже не знаю, как веселиться. В первое время я просто не хотела ни с кем разговаривать, не хотела никого видеть, даже не могла слушать музыку. Я ехала в машине за рулем исключительно в тишине. Сейчас уже иногда могу включить новости, а до этого вообще никак. Сейчас я живу только надеждой, чтобы это все быстрее закончилось. И хорошо закончилось. Каждый раз, когда в деле происходят какие‑то положительные подвижки, я надеюсь. И возвращаясь в Петропавловск, я думаю о том, как поеду в следующий раз. Я живу этими поездками до Петербурга. Но я не могу пока переехать сюда, нужно отработать до пенсии. А потом, я знаю точно, что где бы Витя ни был, я поеду за ним. В Петропавловске я одна, дочка с детьми живет в Екатеринбурге, поэтому встречи с Витей — моя отдушина. Когда его привозят и увозят, всегда хочется его видеть.

Я постоянно читаю новости — практически живу ими. Слежу и за поправками в Конституцию, и за политзаключенными. Раньше такого не было, конечно: я вообще не читала новости, они меня совершенно не интересовали. Жили и работали себе спокойно. Все было хорошо. А теперь, конечно, все изменилось.

И о расследовании «Медузы» я, конечно, знаю. Мы обсуждали с родителями фигурантов и пришли к выводу, что когда был суд, обвиняли террористов без террора. А теперь «Медуза» как будто сказала, что как же их посадили без террора — вот же он, два убийства. Мы решили, что, значит, кому‑то было нужно, чтобы эта информация появилась в СМИ, чтобы очернить ребят. И выглядит это так: мы вот расследовали там что‑то, доказательств у нас особо нет, но вы поверьте.

В любом случае Витя не связан с этим расследованием. И вообще непонятно, как у них с Юликом все закончится. Юлик же подтверждает все и признает вину, но Витя на него не обижается. Они на судах общаются, и, когда все обсуждали это и даже осуждали Юлика за то, что он признался, Витя взял и положил голову ему на плечо. И когда мы с Витей разговаривали об этом, он говорил: «Это его жизнь и его выбор. Кто знает, сколько ему пришлось вынести. Я его не осуждаю». Но Витя никогда не думал признаваться, потому что он принципиально честный. И переубедить его практически невозможно. Он в своих действиях всегда уверен, так с самого детства было.

*«Сеть» — организация, запрещенная на территории Российской Федерации.