«Твое место на кладбище»: как в России травят публичных феминисток и других активисток

Недавно я в очередной раз наткнулась на волну хейта, нажаловавшись (в своих инстаграм-сторис. — Прим. ред.) на то, что бренд Lush ответил мне по-хамски. Все мои соцсети обрушили, поэтому я немного огорошена, с трудом формулирую мысли (травля в отношении Беллы Рапопорт началась 19 марта, за два дня до записи этого интервью, и продолжается до сих пор. — Прим. ред.).

Я подвергалась травле с детства: в школе, в военном городке, где всю нашу семью травили за то, что мы евреи, потом уже в интернете. До ситуации с Lush было видео с Собчак (Белла участвовала в круглом столе о феминизме, видео опубликовано на ютьюб-канале Ксении Собчак. — Прим. ред.), после которого мне опять посыпались сообщения о том, что у меня усы, что я ужасная, что я мужененавистница, что я жру все время. Ты недоумеваешь, потому что вроде как ничего такого не говорила. Наоборот, в том же видео я сказала, что нельзя оскорблять не только девочек, но и мальчиков. И я писала статьи о том, что насилие — это плохо.

В такие моменты очень сложно не думать о том, что с тобой что‑то не так. Кажется, что это проявляется твоя глубинная суть, а люди замечают ее и обрушиваются со всей мощью. Это самое сложное в переживании травли. Я думала, что со мной что‑то не так, например, во время «телочкогейта», когда меня сильно травили, было очень тяжело («Медуза» выпустила материал о том, как не быть сексистом в России, и опубликовала ссылку на него в твиттере с комментарием: «Мужики, тут инструкция, как не обижать телочек». После Белла Рапопорт написала колонку для «Кольты», которая спровоцировала ожесточенные споры. — Прим. ред.). В начале тебе может быть даже весело смотреть на все это. Но очень тяжело отследить момент, когда тебе становится плохо и когда наступает пора перестать все это читать, выйти из интернета и пойти гулять.

Хотя недавно журналист (Григорий Пророков. — Прим. ред.) написал о том, что его травят в интернете. В итоге на него обрушилось еще больше неприятных комментариев — это та же гендерная история, ведь мужик не должен жаловаться.

Не могу сказать, что я очень хорошо справляюсь с травлей. Если тебе 666 человек напишут про усы, ты рано или поздно начнешь искать их на своих фотографиях и думать о том, что усы — это что‑то плохое. Очень сложно не начать видеть себя взглядом постороннего человека, который смотрит на тебя как на раздражающую, неприятную, глупую особу, лезущую непонятно куда. Но когда проговариваешь это все, становится немножко легче.

Справляться с травлей мне помогают инструменты, которые я получила на психотерапии. Психологические способы — это напоминать себе, что есть люди, которые меня любят. Есть даже незнакомые люди, которые меня поддерживают. Иногда я пишу близким: «Мне написали кучу гадостей, у меня опять обрушилась самооценка. Пожалуйста, скажите что‑нибудь хорошее». Стараюсь собрать как можно больше положительного фидбэка.

Еще есть чисто гигиенический способ — попросить всех знакомых и друзей не присылать никаких постов, скриншотов. Люди думают, мне будет интересно знать, что где‑то меня обсуждают, говорят что‑то плохое. Раньше я все читала, потому что не понимала принципов гигиены. Не сказать, что сейчас я совсем этого не делаю, но в какой‑то момент я могу остановиться.

Я постоянно баню людей и не вижу в этом ничего плохого. Сейчас мне некоторые пишут: «Ты хочешь получать только поддержку?» Вообще-то да, я хочу получать поддержку или конструктивную критику, когда я о ней прошу. Например, я могу попросить людей, чтобы они помогли улучшить мой научный текст, — это та критика, которая мне нужна. А если человек пишет что‑то, что меня выбивает, я его баню. Я должна беречь свои границы.

Я довольно часто сталкиваюсь с травлей. Твиттер в этом смысле — лучшая закалка от любой токсичности, а я там чуть не с самого основания. Первые два года я вовсю транслировала черный юмор — и для многих была своим бро, меня преимущественно обожали. Когда я открыто заявила, что я феминистка, которая завязала с мизогинией, карета превратилась в тыкву. Многие люди, которые до этого писали, что обожают меня, стали писать гадости.

Я сама тот еще тролль и провокатор. Например, хейтеры уже много лет придумывают одну и ту же шутку про мое квадратное лицо. Но я сама шучу, что я … (кошмар. — Прим. ред.) в квадрате. Я люблю и принимаю свою внешность, у меня не было из‑за этого проблем в личной жизни, а все нужные красавчики отдались мне — и не раз. Оскорбления внешности меня не задевают. Задевает, когда человек про меня конкретно врет, придумывает слова, которых я не говорила, и действия, которых я не совершала.

Мне очень помогает самоирония. Думаю, я умею посмеяться над собой и не отношусь к себе очень серьезно. Иначе столкновение с хейтом в интернете может сильно подорвать кукуху. Но бывает, что даже я срываюсь и пишу гневные посты. Мои друзья называют это «постоянная рубрика «Залина кричит на интернет». Я знаю, что я вспыльчивая и сумасшедшая, и об этом тоже люблю шутить. Но нужно знать грань между смехом над собой и самобичеванием. Любовь к себе должна быть безусловной.

Слишком серьезный человек не может адекватно отреагировать на шутки про себя, даже на безобидные. Нужно понимать, что есть ты, а есть некий образ, проекция тебя — именно с этой проекцией люди и разговаривают. Не с тобой. Они не знают тебя вживую, не видели, какая ты. Более того, чаще люди разговаривают не с тобой, а со своими же проблемами, вымещают негативные эмоции.

Есть такой момент: если ты не готов к войне, идти в интернет вообще не стоит. Интернет как школа — там очень злые дети. Если показать, что ты ранен, — тебя убьют. Если вы интернет-воин, то слабых мест у вас быть не должно. Это как в какой‑нибудь игре: ты идешь в лес, где на тебя нападает куча гоблинов и нечисти, а на тебе только трусы забвения и лифчик ярости. В общем, идти в лес надо полностью упакованной и с кучей комбо-ударов.

Все мои проекты, каналы и блоги — это самовыражение. Так получается, что это самовыражение начинает заражать других людей, и у меня появляются сторонники и хейтеры. Это нормально, так и должно быть.

До кампании Reebok (бренд выпустил рекламную кампанию #нивкакиерамки, посвященную сильным женщинам. В ней участвовала Залина, представившая слоган «Пересядь с иглы мужского одобрения на мужское лицо». — Прим. ред.) были только локальные вспышки ненависти ко мне, связанные с фемповесткой. После начались угрозы физической расправы и другие неприятные вещи. Мне было очень неприятно первые несколько дней, когда мне угрожали сломать ноги. При этом мне пишут тысячи женщин и мужчин о том, что мои тексты помогают им жить лучше и становиться счастливее. Это ли не лучшая мотивация к тому, чтобы выслушивать хейт и угрозы в свой адрес? Негативную историю вопроса мне, опять же, помогла пережить самоирония. Я сразу же написала: «Господи, спаси Россию от меня и от кунилингуса». Эта фраза уже стала самотерапией, после чего мне стало полегче терпеть угрозы.

Смысл кампании Reebok был в том, чтобы показать, в каком состоянии общество. В здоровом обществе, я уверена, эта акция вряд ли вызвала бы такой интерес — скорее всего, пролистнули бы и забыли бы навсегда. Здесь было задето сразу несколько культурных пластов и скреп — ради этой реакции и стоило делать акцию. От очень уважаемых и продвинутых людей, работающих в крупных компаниях и на приличных должностях, мы услышали такой канонический бред, включая дискуссии на тему «можно ли женщине делать кунилингус или это зашквар». Мы услышали, как уважаемые люди со светлыми лицами исходят ненавистью по поводу моей внешности и посвящают этому огромные посты вроде: «Как же так! В рекламе должны сниматься только модели!»

Это показывает уровень дискуссии и уровень просвещенности. Какой бы омерзительной ни казалась кому‑то акция, реакция на нее была гораздо омерзительнее. Мне моя шутка оскорбительной не кажется.

С самой жесткой травлей я столкнулась 10 лет назад, когда поступила в институт. Там была компания ребят, которые издевались надо мной. Каждый раз, когда я просто проходила мимо, они отпускали язвительные комментарии, подтрунивали и унижали. Однажды я разозлилась и кинула в них железный стул. После этого, на выходе из института, они попытались сбить меня на машине — натурально сбить, на большой скорости.

Нужно сказать, что в то время мне и так было очень тяжело, потому что я была в процессе трансгендерного перехода. В то время я не выглядела однозначно как девушка. Недостаточно просто принимать гормоны и — хоп, — ты женщина. Когда в 18 лет вдруг начинаешь пытаться жить по-другому, сталкиваешься с тем, что у тебя нет женской социализации.

По совокупности факторов история с машиной стала для меня последней каплей и закончилась попыткой суицида. В итоге издевательства прекратились, потому что после реанимации и больницы я решила вообще не появляться в институте. Я даже документы оттуда не забрала — может, они до сих пор там лежат. Одногруппники не шибко общались со мной. Из деканата мне тоже не звонили и не писали: был человек — и нет человека.

После публикации статей с моим участием мне в личку пару раз писали фейки и тролли, но это меня не цепляет. Одного из троллей я знаю лично: знаю, как он живет, а живет он в довольно печальном состоянии. Не хочу делать выводы из серии: «У него все плохо, именно поэтому он занимается нехорошими вещами». Но я смотрю на него и думаю: «Что с него взять?» Его оскорбления меня не трогают.

Безусловно, трансгендеры тоже сталкиваются с травлей и буллингом. Часто это происходит внутри семьи, среди друзей, в коллективе. Сегодня я общалась с мамой трансгендерного парня. Она рассказывала, как ее сына травили учителя в школе — не одноклассники и не кто‑то с улицы, а именно учителя. Ты никогда не знаешь, откуда прилетит, и, положа руку на сердце, я не эксперт в том, как с этим бороться.

Самое универсальное, что можно посоветовать — не молчать и не пытаться справиться в одиночку. По возможности надо найти понимающих и поддерживающих людей, с которыми можно поговорить об этом. Это хоть как‑то облегчает ситуацию.

Я веду публичную работу уже довольно давно — и, конечно, я сталкивалась с травлей. Самый яркий кейс случился несколько лет назад, когда я работала в The Village. Я написала текст о том, как месяц не употребляла алкоголь, — это был редакционный эксперимент, все участники которого временно отказывались от чего‑то приятного. Под этим текстом один из читателей написал огромный комментарий, причем хорошим русским языком, о том, что именно со мной стоит сделать. Например, он предлагал приковать меня наручниками к батарее и отрывать мне по одному пальцу. Потом комментарий снесли, но я использовала его, когда мы делали неделю ненависти (другой проект на The Village. — Прим. ред.). На меня произвело грандиозное впечатление то, что незнакомый человек не пожалел времени и словарного запаса на то, чтобы с такой яростью и ненавистью обрушиться на меня. Наверное, тогда это было болезненно, раз я до сих пор об этом помню. Но с тех пор я привыкла к подобному, потому что много чего делаю публично.

Это меня не задевает. Я допускаю, что кому‑то может быть неприятна моя внешность. И тот факт, что люди обсуждают мою внешность, скорее говорит что‑то о них, а не обо мне. К тому же этих комментариев довольно много, поэтому невозможно тратить свои ресурсы на переживания по поводу каждого из них. Если честно, я к ним уже привыкла.

Как ни странно, ко мне в личку не приходят люди, чтобы рассказать о том, какая я тупая и уродливая. В этом смысле я очень благодарна Провидению: если я и читаю нелестные комментарии о себе, то не в личных сообщениях, а где‑то в другом интернете. Мне кажется, когда оскорбления приходят в личку — это другой уровень болезненности.

Я никому ничего не объясняю. Если у человека нет представления о том, что травить других людей нехорошо, это тот случай, когда я не смогу ничего ему доказать, потому что он с другой планеты. Иногда у меня чешутся руки, но я всегда останавливаю себя, потому что это бесполезно.

Я не знаю, где грань, которая отделяет критику от травли. Предполагаю, что многое решает корректная форма — без угроз и оскорблений. Когда я критикую чью-то работу в своем телеграм-канале (Настя пишет о «приключениях женоненавистничества в российских медиа». — Прим. ред.), я стараюсь критиковать именно работу, а не человека, который ее сделал. Если я показываю своим читателям сексистские заметки, я говорю, что это стыд и позор, но не пишу: «Какой ужасный человек сделал эту заметку». Я специально слежу за этим, чтобы никого не травмировать, а обсуждать именно результат работы. Если ты стараешься объяснить человеку, что не так с продуктом его деятельности, без оскорблений и в корректной форме, то теоретически это можно назвать критикой. Если ты переходишь на личности — не знаю, травля это или нет, но точно не конструктивная критика.

Когда я думаю о том, как это работает, мне представляется, что кибербуллинг — это способ слить агрессию. Люди, которые кого‑то травят, оскорбляют или унижают, скорее всего, находятся в перманентном стрессе и таким образом дают своим переживаниям выход. Потом, видимо, они получают удовольствие от того, что чморят других людей. Повторюсь: эти выпады больше говорят о тех, кто их делает, чем о тех, на кого они направлены.

С травлей мне приходится сталкиваться довольно часто. Одна из важных ее разновидностей — это, конечно, обесценивание работы. Я уже около четырех лет занимаюсь активизмом и арт-активизмом. Впервые травля началась в 2015 году, когда я вышла на улицу с акцией «Не бойся». Я столкнулась с обесцениванием и с оскорблениями в первую очередь не со стороны случайных людей, а со стороны своих друзей и знакомых, которые отпускали шутки и обидные комментарии под моими постами об акции. Уже тогда стало понятно, что травля и оскорбления будут сопутствовать разным практикам, которыми я занимаюсь.

С самой масштабной травлей я столкнулась, когда рассказала о пыточном опыте в ДНР. Я не ожидала, что уровень агрессии в отношении чужой травмы может быть настолько высоким, — это притягивает людей, которые хотят твою травму разбирать на косточки, мусолить ее и обесценивать. Для меня это было шоком: одно дело — оценочные суждения в отношении перформансов, другое — оценочные суждения в отношении жизненного опыта и насилия, которое над тобой совершили. Через шесть часов после публикации поста в фейсбуке я очень жалела, что написала его. Люди стали, с одной стороны, упрекать меня в том, что я вру, а с другой — говорить, что «так мне и надо» и что я «сама виновата». Это обесценивание приходило также со стороны знакомых и друзей, от людей из активистского и арт-сообщества.

Были моменты, когда люди желали мне смерти, обещали сломать руки и ноги. Совсем недавно в инстаграме женщина написала мне сообщение: «Неужели тебя уже и в дурку не берут? Тебе самое место на кладбище», — видимо, это было аллюзией на мое задержание и отправку в психбольницу в 2017 году. Я посмотрела инстаграм этой женщины. Обычно подобное пишут люди с пустыми профилями, но тут, глядя на фото человека, который желает мне смерти, я увидела прекрасную женщину 40 лет: у нее было много фотографий с семьей, снимки с ужинов.

Любое оскорбление — это всегда про обиду. Чтобы с этим работать, нужно время. Мне помогает нарративная практика. Злость, обиду и агрессию я пытаюсь перенести в русло текста и пишу посты в соцсетях, где пытаюсь сказать — в том числе и себе — какие‑то вещи про веру в свое дело. Но если дела совсем плохи, я включаю «Гражданскую оборону» и представляю, что у меня на плече есть мощный дробовик, выстреливающий во всех людей, которые оскорбляют и унижают.

Надо сказать, что если вынести за скобки пытки и насилие со стороны правоохранительных органов, то с травлей и угрозами вне интернета я практически не сталкивалась. Во время акций люди могут задавать вопросы, могут сомневаться, но не ведут себя агрессивно. Наверное, это многое говорит о характере российского интернет-поведения. Культура конструктивной критики в России практически отсутствует. Посмотрите, как чиновники и президент реагируют на вопросы и проблемы общества во время открытых встреч, — это всегда про высмеивание и обесценивание.

Людям стоит реже создавать иллюзию жизни в соцсетях. Надо поменьше … (болтать) в интернете абсолютно всем: активистам, активисткам, феминисткам, художницам, политикам. Переходить в реальную жизнь. Переставать думать, что наши онлайн-протесты и обсуждения действительно меняют реальность. Конечно, так или иначе они реальность меняют, но важные вещи утекают. Например, за большим количеством интернет-конфликтов и глупых новостных поводов мы не замечаем, как принимаются законы, как люди получают новые сроки. Это довольно страшно.