Запертые в квартире: люди с агорафобией встречаются со своим страхом

Сильнейший страх мгновенно ассоциируется в мозге с тем местом, где произошло это событие. При повторном его посещении глубинные отделы мозга, отвечающее за реакцию страха (в частности, миндалевидное тело) снова активируются и еще больше закрепляют эту условно-рефлекторную связь. В дальнейшем страх может распространяться на другие места, похожие на первое по каким-либо характеристикам: например, становится страшно находиться не только в том супермаркете на минус первом этаже, где случилась первая паническая атака, но и во всех общественных местах, где нужно спускаться на эскалаторе. Если человек знает, какого рода ощущения ждут его в подобных местах, он начинает их избегать. Получается, что он фактически избегает не общественные места, а собственные эмоциональные реакции и сложнопереносимые телесные ощущения, возникающих там. Иногда у человека может быть одновременно клаустрофобия (страх перед закрытыми помещениями. — Прим. ред.) и агорафобия. Тут нет никаких противоречий: общее место в этих состояниях — опасения о том, что мгновенно выйти из ситуации и оказаться в «безопасном» месте невозможно. И препятствовать этому могут как толпа на улице, так и закрытые двери лифта».

План: проехать на метро две остановки. Больше я точно не осилю. Одну — неинтересно, потому что я хочу прожить момент, когда поезд остановится, двери откроются, а я не выбегу и поеду дальше. Последний раз я была в метро около полутора лет назад, когда пыталась выйти из зоны комфорта и тренировать себя. До этого я не была в метро еще около двух лет. Агорафобия началась у меня во время обострения тревожно-депрессивного расстройства, которым я страдаю уже несколько лет. Вообще, панические атаки со мной всю жизнь: они появлялись и уходили, мне становилось плохо в метро или на улице, но я справлялась без лекарств, потому что не было выбора — я скрывала эти состояния от родных и друзей, мне было стыдно. Сейчас я уже три года как наблюдаюсь у психиатра, посещаю когнитивно-поведенческого психотерапевта раз в неделю, пью «коктейль» из антидепрессантов и транквилизаторов.

Обычно я начинаю испытывать тревожность по поводу выхода на улицу сразу, как только узнаю о необходимости этого действия. Это может быть решение пойти в кафе с подругой, необходимость поехать ко врачу без сопровождения мужа и что угодно еще. Усиливается тревога накануне события. Это проявляется в гипервентиляции (частое поверхностное дыхание. — Прим. ред.), спазмах желудка, головокружении, боли вообще во всех мышцах тела, тахикардии. Так случилось и в этот раз.

Далее в голове, как правило, зацикливается одна и та же мысль, от которой практически невозможно избавиться. Сейчас это картина, как я не могу выбраться из вагона метро во время панической атаки. Такие ситуации со мной случались не раз, и они разом сливаются в одну жуткую сцену. Паническая атака подступает, я сдерживаю ее всеми известными мне методами: трогаю предметы, слушаю запахи, считаю цвета, разминаю стопы. Страх сводит меня с ума и вводит в депрессивное состояние. Именно в такие моменты желание совершить суицид обостряется до максимума.

Для того чтобы обмануть свой мозг, я выработала систему ритуалов, которая помогает снизить тревогу до уровня, позволяющего вообще перешагнуть порог дома. Вот они: вымыть голову, красиво уложить волосы, тщательно выбрать одежду. Потом я начинаю накладывать макияж. Это мои способы нанести дополнительную броню на тело, чтобы защититься от внешнего мира. Кроме того, это довольно медитативный процесс, требующий концентрации внимания. Тревоге остается меньше места в сознании. Параллельно я обдумываю все варианты развития событий и уговариваю себя, что ни один не приведет к моей смерти.

Итак, я тщательно накрасилась, нарядилась, полюбовалась новым пальто и розовыми ботинками, проверила, на месте ли клоназепам (противоэпилептическое лекарственное средство, применяется по назначению врача. — Прим. ред.) и достаточно ли его (обычно я ношу минимум три таблетки, хотя для снятия панической атаки достаточно четверти или половины). Проговорила все опции: у меня начинается атака, я трясусь, не могу дышать, хватаюсь за все окружающие предметы, все на меня пялятся, в глазах темнеет, подгибаются ноги, я мечтаю потерять сознание, ничего не помогает, поезд застревает в тоннеле, мне становится еще хуже, клоназепам не помогает. Подбегаю к дверям вагона, чтобы выбежать, как только они начнут открываться, ноги подкашиваются, я лежу и рыдаю. Противопоставляю: «Ты же знаешь, что от панической атаки не умирают!» Люди вокруг не злые: они либо посочувствуют, либо не обратят внимание. Кто-то может предложить помощь. Становится чуть лучше.

Решиться совершить этот маленький подвиг одна я не смогла, попросила поучаствовать в эксперименте мужа. Муж одевается, я бешусь, потому что мне кажется, что он делает это слишком медленно. Когда неизбежное рядом, хочется, чтобы оно произошло как можно скорее. Мы выходим на улицу, муж пытается отвлекать меня беседами на сторонние темы. Когда видит, что это не работает, начинает задавать вопросы, чтобы я проговорила свои чувства. Проговаривает все пути спасения: мы в любой момент можем пойти домой, мы будем совсем недалеко от дома, так что это не займет много времени. Если станет плохо, уткнешься в меня. Мы продолжаем шагать: я удивляюсь, как изменилась дорога до метро (новые дорожки, заборчики), площадка перед метро (разбили мини-сквер с лавочками!), входная группа (типа модная).

Спускаясь. Чувствую, как сводит мышцы ног, идти становится больно. Отключаю сознание, наступает что-то вроде деперсонализации. Я словно со стороны наблюдаю, как девочка Даша прикладывает билет, стоит на платформе. Приближается поезд. Как только я в него войду, сбежать будет невозможно. Я начинаю плакать (это еще один механизм снятия напряжения, случайно обнаруженный недавно). Перед дверями вагона я говорю: «НЕТ!» Беру мужа под руку, чувствую, что сейчас рухну.

Люди косятся, мы быстро выходим. Я чувствую, что пропотела насквозь, прямо до своего красивого голубого пальто. Шарф стянут, ощущать что-то на горле невыносимо. Мне очень жарко, мы идем по улице обратно. На улице мороз, но застегнуться я не могу.

Идти все еще очень больно, приходится шагать медленно. Постепенно паника проходит, и остается ощущение опустошения. Я начинаю мерзнуть, закутываюсь в шарф, остальной путь преодолеваю молча, грусть становится какой-то плоской, я ненавижу и презираю себя. Пытаюсь себя жалеть, но не получается. Чувствую стыд перед мужем.

Войдя домой, сразу снимаю с себя всю одежду, смываю косметику, забираюсь под одеяло. Расслабиться непросто, кладу под язык клоназепам. Меня подташнивает, мышцы постепенно расслабляются, но продолжают ныть. Голова болит. Даже задернутые шторы пропускают слишком много света. Я очень туго оборачиваюсь одеялом, надеваю на глаза маску и проваливаюсь в тягучий тревожный сон. Проснувшись, продолжаю чувствовать тошноту, головную боль, головокружение, тревожность возвращается, но пить клоназепам опять — значит снова уснуть. Пытаюсь расходиться, что-то съесть, продышаться. Включаю сериал «Коломбо»: все серии я знаю наизусть, но смотреть в этом состоянии что-то новое не выходит. «Коломбо», «Пуаро» и «Гарри Поттер» хранятся на компьютере в папке «Вечное» — включаю их рандомно в любой непонятной ситуации.

Следующие два дня продолжаю испытывать головную боль и боль в мышцах, мне сложно концентрироваться, ощущается моральное опустошение, исступленность. Отменяю все немногочисленные дела, ем, забочусь о себе, лежу под одеялом, переписываюсь с психиатром, отмечаю, что в этот раз я зашла гораздо дальше, чем раньше (например, часто я просто отменяю встречу, не справившись с тревогой), хвалю себя за то, что научилась вовремя останавливаться и вообще решилась попробовать. Верю, что все будет хорошо.

Вообще-то, моя жизнь не так ужасна. Я научилась выстраивать ее, обходя триггерные ситуации. Я почти не бываю в общественных местах, но могу выбраться на концерт или в ресторан, если муж со мной или совсем недалеко. С друзьями я общаюсь, приглашая их в гости или приходя к ним. Ко врачам я езжу на такси. Раньше и это давалось мне с трудом, но сейчас уже почти не испытываю непереносимой тревоги. Я вижу прогресс в лечении и благодарю себя за каждый маленький шаг в преодолении себя и болезни.

За окном так серо, что не хочется жить. Я еду в такси в Шереметьево. Я в ужасе: опаздываю на рейс, да еще и тревога зашкаливает. Я думала, что после двух в своей жизни перелетов, в которых я находилась в натуральном восторге от воздушных ям и ощущала себя максимально безопасно, страха больше не будет. Но он есть.

«А что, если самолет улетит, а я останусь в аэропорту? У меня случится паническая атака, я лягу на землю, все потемнеет в глазах, как это было однажды в метро. Придется вызывать скорую. Плевать, что подумают люди! Не плевать на то, что мое тело в такие моменты изнутри становится ледяным, а говорить я почти не могу». Отличные мысли! Самое оно перед вылетом.

Вижу терминалы где-то вдалеке. Значит, возможно, я не опоздаю. Когда у меня такая тревога, мне слабит кишечник. Пожалуй, это самая социально беспокоящая меня вещь. Лежать посреди толпы еще куда ни шло, но обделаться… Подъезжаем. Я не опаздываю. Слава Гагарину.

Я сижу в зале ожидания аэропорта. Не опоздала, хотя могла. Кажется, нужно больше слушать маму, пусть она и действует мне на нервы своей катастрофизацией. За стеклом — самолеты. Состояние, несмотря на вчерашний джин, вполне себе сносное. Наверное, стоит сказать спасибо феназепаму (лекарственное средство, принимается только по назначению врача. — Прим. ред.) и себе самой. Еще два года назад одна мысль о том, что я буду лететь в самолете, погружала меня в состояние острой паники. Представить, что я сижу, попиваю тут воду без газа, да еще и одна…  Покажи мне такую фотографию меня раньше, я бы точно сказала, что это фотошоп. Причем злой: «Мне и так херово, что я не могу никуда летать, а вы прикалываетесь!»

Все началось в 10 лет. Тогда у меня начались панические атаки. Никто не знал, что со мной происходит: меня водили в церковь, к бабке-гадалке, один раз сводили к районному психиатру — тот отказался принимать «без учета», запросил взятку и выписал «Ново-Пассит» (седативное средство растительного происхождения. — Прим. ред.). Ребенком, я не знала, что со мной происходит: просто одной ночью меня вдруг затрясло, а еще показалось, что немеет голова. Дальше — как в тумане: невыносимый ужас и страх. Страх смерти? Нет, я не боялась умереть, я знала, что не умираю. Страх потерять контроль? Больше похоже на правду.

Недавно я проходила пять занятий когнитивно-поведенческой терапии. Психиатр сказал, что паническое расстройство перерастает в агорафобию чаще всего именно у тех паникеров, которые не имеют конкретной фобии. Иными словами, страх смерти, страх социального осуждения, страх инсульта — вещи, которые с меньшей долей вероятности приведут к тому, что ты будешь бояться находиться далеко от дома. А вот ощущение невозможности переживать это тяжелое состояние, концентрация на нем — это именно то.

За паническим расстройством последовало ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство, при котором у человека появляются навязчивые мысли, воспоминания, движения и действия, а также разнообразные страхи. — Прим. ред.). За ОКР — тревожно-депрессивное расстройство (заболевание, при котором человек испытывает как тревогу, так и депрессию без отчетливого доминирования одного из состояний. — Прим. ред.). Это сейчас я, обследованная у психиатров и проходящая психотерапию, знаю, что со мной. А тогда, десять лет назад, информация поступала кусочками и через интернет.

Моя жизнь претерпела серьезные изменения, когда я вдруг начала чудовищно бояться находиться вдали от дома. Помню, в 14 лет я осталась у своего бойфренда на другом конце Москвы. Была ночь, денег ни у него, ни у меня не было. Он уснул, я — нет. И вдруг меня начал охватывать знакомый ужас, начал неметь затылок. За окном было холодно, противным желтым светом горели фонари. Мне стало невероятно тоскливо и страшно. Я подумала: «А что мне делать, если я захочу домой прямо сейчас? Как я могу попасть домой ПРЯМО СЕЙЧАС, ведь метро не работает, автобусов нет, родители меня не поймут, если я позвоню и в панике попрошу меня забрать. ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?» Панические мысли начали приходить одна за другой. Меня трясло. Я боялась будить парня, потому что он, как и я, не знал, что со мной происходит, поэтому покрутил бы пальцем у виска.

Вот я имитирую боль в животе и вызываю скорую, но нет, скорая ведь повезет меня не домой, а в больницу… Вот я одалживаю денег у знакомых, но у кого? Все спят. Да и как объяснить, что за срочность? Наступило утро. Я так и не поспала. Весь день ходила как в тумане, периодически погружаясь в панические атаки и стискивая зубы.

Со временем такие приступы учащались. Мне стало тяжело ездить за город. Уже в автобусе я начинала думать: «А что, если я прямо сейчас захочу выйти из автобуса? Я же не могу этого сделать. А если сделаю, куда мне идти?» Образ меня в незнакомой местности, не имеющей возможности пошевелиться, прочно засел в голове. Я стала избегать поездок куда-либо. Следующим кошмаром стало метро. Поезд, останавливающийся в тоннеле, — худшая и оставшаяся со мной до сих пор картина.

Квинтэссенция ситуации, на которую невозможно повлиять. Мне свезло получить и клаустрофобию (страх замкнутого пространства), и агорафобию. Каждый раз, когда поезд застревает в тоннеле, я сижу минуты три-четыре, а потом начинаю метаться. Представляю, как выламываю стекла, как выхожу. Становится тяжело дышать, появляется ощущение, что мой собственный ужас в итоге сведет меня с ума. Моя мечта, когда поезд останавливается в тоннеле, — упасть в обморок и очнуться, когда он уже будет на станции. Но, к сожалению, я падала в обморок всего несколько раз и в других обстоятельствах.

С 20 лет я начала лечение — антидепрессанты, терапия. Если бы начала его раньше, хотя бы года на четыре, многого можно было бы избежать. Ту же агорафобию преодолевать было бы легче. Мой социальный капитал был бы еще больше, количество накопленных впечатлений тоже. Но прямо сейчас грех жаловаться.

Начинается посадка.

Я стараюсь поглубже вдохнуть и осознать, какая работа была проделана за все эти годы.

Мы взлетели. Улыбаюсь и засыпаю. Это мой третий полет в жизни и первый вечерний. Так здорово, что в салоне не горит свет и можно разглядеть свечение синего горизонта облаков — как у Куинджи на картине. Такое чувство, что все проблемы остались внизу, под облаками, а меня баюкает в теплой колыбели. То, что, как мне казалось долгие годы, может свести меня с ума, дает ощущение счастья и покоя. Чувствую легкость и расслабленность. Не могу продолжать писать, напала сильная дремота. Посплю.

Не поспала. Пролетаем над Вильнюсом. Хотела бы я побывать в Вильнюсе. И вообще везде, раз теперь я могу летать.

Как случилось, что я начала летать? Мой любимый человек переехал в Прагу. Там же уже восьмой год живет мой лучший друг. И вот я выиграла грант, покрывающий перелеты, проживание и учебу в течение месяца в Праге. У меня, по сути, не оставалось внутреннего выбора: либо сейчас, либо никогда.

Накануне первого полета меня колошматило с самого утра. Провожали родители. Больше всего я боялась ожидания. Самого полета — не очень, я не боюсь высоты и смерти. Умру и умру. Сейчас мне вообще кажется, что смерть от падения — далеко не худший вариант. Красиво, да и в груди все екнет напоследок. Но тогда я тряслась, потому что боялась паники в момент ожидания, страх страха. Мне помогли транквилизатор и осознание происходящего. Вот я прохожу регистрацию. Вот паспортный контроль. Вот выкладываю вещи на таможне. А вот — вау — я в зеленом коридоре. Меня рассмешило, что технически это зона «нигде». Я готовила себя к худшему: «Посадите самолет, позовите санитаров». Но — как это почти всегда бывает — моя катастрофизация перестаралась. Да, меня потрясло, да, я ощущала тревогу. Но все это на уровне терпимого. Думаю, во многом потому, что в другой стране меня встречали любимые люди.

Мой самый страшный повторяющийся сон выглядит так. Я оказываюсь в чужой стране, где все говорят на непонятном языке. Я не знаю, куда мне идти, а при попытке спросить у прохожих изо рта раздается только хрип. Окружающие сторонятся меня, я сажусь на землю и плачу, пока волны ужаса накатывают на меня снова и снова.

Я помню реальный случай из детства, напоминающий этот сон. Однажды мама взяла меня на рынок и быстро пошла вперед. Я засмотрелась на яркие прилавки и потеряла ее из виду. Начала озираться, у меня закружилась голова, я хотела позвать маму, но почему-то мне стало страшно и стыдно открывать рот. Незабываемое в худшем смысле слова чувство: пятилетний ребенок, потерявшийся в рыночной круговерти. Когда мама увидела меня в толпе, то оттаскала за рукав куртки и громко, жестко отчитала. Так она выражала испуг.

Мы сели. Мне нравится, когда люди хлопают пилоту, пусть многие и считают, что это нелепо, мол, спасибо, что живы. А я радуюсь этому факту. Еще в кабине пилота очень красиво и управление самолетом кажется мне каким-то невозможным действием. Пилоты круче богов — так почему бы им не похлопать?

Прошло три недели с тех пор, как я последний раз открывала этот текст. За это время много чего произошло. За окном — минус 54 градуса. Я лечу в Москву. Во время взлета мне показалось, что произойдет что-то нехорошее. Это мой четвертый по счету перелет. В прошлые я очень гордилась тем, что мне нравятся воздушные ямы и качка. В этот раз меня чуть было не высадило в панику от того, что мы провалились на вторую минуту взлета. Закружилась голова, на лбу появилась испарина, потом самолет как-то закрутило-завертело, а великолепные облака за окном не успокаивали ни на каплю. В одну секунду я представила, что теряю контроль над собой: что начинаю плакать, бьюсь в истерике или как рыба молчу. Мне не страшно, что это увидят окружающие. Страшно само это состояние: холод, я заперта в собственном теле и почти не могу говорить. А люди своими встревоженными лицами пугают еще больше.

Знаете, как я провела последние десять дней? «И» — ирония. Лежа у друга дома, потому что я сломала ногу. Случилось то, чего я больше всего боялась, не путешествуя до 25 лет, — я серьезно поранилась в чужой стране. Если бы в Праге не было моего любимого человека и лучшего друга, не знаю, в каком состоянии была бы моя психика, хоть я и пью антидепрессант. День на седьмой со мной случилась паническая атака. Начали сниться кошмары: вот я не могу улететь из страны, вот я лежу и молчу, перед глазами — страшные картины, какие-то фигуры с выколотыми глазами. Я погружаюсь в собственную панику, меня ничего не отвлекает, я кажусь себе безумной и теряющий контроль. И снова это чувство запертости в теле. Наверное, именно в этом и похожи агорафобия с клаустрофобией: глубоко сидящее чувство невозможности что-либо предпринять. Причем невозможности не реальной, а внутренней, фобической.

Адриан (любимый человек Алены, к которому она летала в Прагу. — Прим. ред.) сидит рядом в самолете и рисует. За окном — яркое солнце и кучерявые облака. С утра мама отправила фотографии заледеневших деревьев Южного Бутово и подписала: «Красота!»

Прогресс ли это? Однозначно. Сможете ли вы путешествовать, если у вас агорафобия? Конечно. Будь вам 20, 30, 40 или 50 лет. Это не будет просто, но сам факт того, что «будет», поможет отойти от чувства неподконтрольной неизбежности.

Поскольку ложь и манипуляции являются ее основным оружием, переиграть ее с помощью каких-либо уловок вряд ли получится: она считывает твои намерения на три шага вперед. Эффективно только одно средство: упорное систематическое неповиновение ее требованиям. Можно облегчить себе эту задачу: найти, например, через какой-нибудь форум по тревожным расстройствам человека в своем городе со схожей проблемой и тренироваться в самостоятельной экспозиции вместе. Можно устраивать друг другу челленджи с посещением различных общественных мест. Взаимная очная поддержка от кого-то, кто знает о твоих сложностях не понаслышке — это сильное лекарство.

Близкому человека с агорафобией необходимо нащупать определенный баланс: с одной стороны давать ему достаточное количество эмоциональной заботы, с другой — стараться меньше потакать его избеганиям. Постепенный совместно спланированный отказ от повсеместного сопровождения и переход к самостоятельным перемещениям вне дома является важнейшим компонентом психотерапии.