«Никто не знает, что такое благо для пациента»: как работает психоанализ по Лакану

Жак Лакан (1901–1981) — французский психоаналитик, философ и психиатр. Он оказал серьезное влияние на психоанализ. В 20 лет Лакан общался с богемой и учился на медицинском факультете в Университете Парижа, очарованный сюрреализмом и иррациональной стороной творчества. Когда он отучился и стал психиатром, то находился под сильным влиянием Фрейда. Его первые семинары и психоаналитические группы работали под девизом «назад к Фрейду». Но чем дальше Лакан разбирался в психоанализе, тем больше он формировал собственное учение, которое в конце вышло за границы концепций идейного наставника.

Традиционный психоанализ имеет нарративную структуру. У каждого симптома здесь есть тайный смысл, который надо разгадать, обговорить, потому что он является метафорой для вымещенного знания в бессознательном. Это знание не дает покоя и создает ощущение в теле: от волнения или страха до приступов ярости. Разгадав метафору, психоаналитик переводит знание в слова, то есть в символическое поле. Это решает проблему. Излечение происходит благодаря рассказу о болезни.

Лакан целит в измерение вне смысла. Согласно его методике, мы можем разгадать метафору болезни, но она не проходит из-за того, что мы ее обговорили. Потому что у любого симптома есть измерение реального, которое не удается схватить с помощью придания ему смысла, ведь реальное — бессмысленно. Это то, что мы испытываем в теле и не можем ухватить с помощью речи. Для психоаналитика лакановской ориентации не так важна речь, как результат, и интерпретация становится интерпретацией, только когда она несет терапевтический эффект.

Важная черта лакановского психоанализа — это обилие записей психоаналитических идей в виде математических схем и использования топологии. Одной из самых известных и сложных моделей является «Борромеев узел» Лакана. Это триада сцепленных колец: Воображаемого, Символического и Реального. Особенность этого узла в том, что, убрав хотя бы одно из трех измерений, два оставшихся также расцепятся. Согласно этой топологической модели, мир представляется как увязывание между собой трех регистров психического, равнозначных и глубоко отличных друг от друга. То, каким образом и за счет чего окажутся они между собой связаны, и определяет особенности бытия каждого конкретного субъекта.

Психоаналитик Инга Метревели получила степень PhD по психоанализу в университете «Париж 8», где преподавали философы Жиль Делез, Мишель Фуко и Ален Бадью. Чуть раньше некоторые из них посещали семинары Жака Лакана, где воспринимали его прогрессивные идеи об изнанке человеческого рассудка. Сегодня Лакан только добрался до России, и здесь появились психоаналитики, которые отучились в Париже и вернулись, чтобы вести частную практику и рассказывать о тенях в сознании человека. Правда, по словам Метревели, среди тех, кого признает Всемирная психоаналитическая ассоциация, — всего пять человек.

«Афиша Daily» поговорила с Ингой Метревели о том, как работает психоанализ по Лакану и почему это совсем не про гармонию.

«Фрейд очень любил конструкции (маленькие истории, объясняющие причины симптома пациента. — Прим. ред.) и вставлял их в свои интерпретации при разговоре с пациентами. Он буквально мог сказать: «Слушай, у тебя есть этот симптом, потому что ты был влюблен в свою мать», — и это работало, так как было чем-то новым и неизвестным. Никто не говорил про «оговорки по Фрейду», и люди не знали про бессознательное. Сегодняшний пациент уже полностью прочитал страницу на «Википедии» с «Эдиповым комплексом».

Когда учение Фрейда попало в Америку, там оно было сильно искажено, и не последнюю роль в этом сыграла его дочь, Анна Фрейд. Лакану хотелось, чтобы во Франции перестали читать американских господ с их новомодной эго-психологией и вернулись к истокам, перечитывая оригинал. Его знаменитая фраза — «Вы можете считать себя лаканистами, я себя считаю фрейдистом». Другой знаковый момент для Лакана — когда он рвет с Парижской школой психоанализа. Было много нюансов, по которым они друг друга не удовлетворяли, но одна из главных причин — это фиксированное время сеанса.

Парижская школа психоанализа придерживалась сеттинга в 45 минут. Не важно, идет на пользу происходящее пациенту или нет, но сеанс не может закончиться позже или раньше этого времени. Лакан утверждал, что остановка сеанса тоже является актом психоанализа, который нужно использовать, например, чтобы закончить сеанс уже через 10 минут.

Пациент может быть недоволен, когда сеанс обрывается через десять минут, но если в этом есть терапевтический эффект, это приоритетнее. Остановка может проявить речь. Человек начнет говорить про то, как он возмущен краткостью сеанса. Если он не остановится, то выскажет то, что находится глубже.

В лакановском анализе есть «акты» — действия, которые носят терапевтический эффект. У Лакана был случай, когда пациентка с травмой не могла отделаться от воспоминаний о немецкой полиции гестапо. На французском слово gestapo звучит не только как «гестапо», но и как «жест на коже», то есть geste à peau.

На сеансе Лакан дотронулся до ее лица, и это произвело моментальный эффект в виде облегчения страдания. Она увидела, что ее тревога ничего не значит, что это застывший символический сгусток, который распадается перед реальностью, перед тем, что происходит прямо сейчас и не может быть выражено словами. Она попала в измерение вне смысла, где не было слов, не было языка и не было означающих.

Что может стать «актом»? Невозможны сексуальные отношения с психоаналитиком, на сеансе стараются избегать телесных прикосновений. Все остальное (конечно, потенциально) может быть использовано: от изменения цены самого сеанса до реакции на опоздание пациента.

Симптом — это нечто, что образуется на стыке живого организма с языком, то есть живого тела и символического, которое по нашему телу как бы «ударяет». Есть что-то, что не может быть высказано, ведь сам факт говорения предусматривает потерю — всегда есть то, что не поддается символизации. Невыразимое и есть то, что можно назвать симптомом в психоаналитическом смысле. И здесь, безусловно, важен дискурс, то есть речь и социальные связи, в которых рождается будущий субъект.

Лакановский психоаналитик не фокусируется на самом симптоме, а скорее исходит из того, что его окружает. Человека окружает дискурс, он является базой для социальной связи, то есть любых отношений между людьми. Но, говоря о дискурсе, мы говорим не только о языке. На протяжении всего исследования Лакан пытался предоставить формулировку его минимальной структуры. Поскольку это не только обычное «говорение», но и, к примеру, описанная Фрейдом игра ребенка fort-da, представляющая собой структуру из двух слов или, говоря лакановским языком, двух означающих.

Как это работает. У ребенка в руках — катушка на нитке, и он совершает последовательно одно и то же действие из двух актов: в первом акте он отбрасывает от себя катушку, произнося «fort!» («прочь!»), при этом придерживая в руке нитку, чтобы во втором акте притянуть к себе катушку обратно, радостно восклицая «da!» («вот!»). Эта игра появляется на месте отсутствия взрослого как попытка ребенка с помощью простейшей символизации, дискурса из двух элементов, с этим отсутствием справиться.  

Представление о том, что нам нужно достигнуть прекрасной гармонии в психике, плохо сочетается с лакановским анализом. При идее целостности можно представить себе «счастливого колобка». Но ведь что-то, блин, все эти идеализированные методики не работают. Есть наш образ, есть речь и наше тело, но склеить их, чтобы они гармонично работали — целое искусство. То, что сдерживает все эти измерения, это и есть симптом, а это и есть то, что ближе всего к истинности и что вносит дисгармонию.

Симптом ближе всего к бытию субъекта. Все эти понятия о «целостности», «гештальте» похожи на заслонку между мной — субъектом бессознательного, непонятой и теневой стороной; и мной — человеком, который представляется в мире. Если эта штука работает, то супер, человек не придет к психоаналитику, он нашел нечто. Но если субъект не верит в этого «колобка», думает, что все немного сложнее устроено, тогда добро пожаловать на анализ.

И то, как именно с этой строптивой «неполадкой», не позволяющий закрыться всему остальному множеству элементов жизни, человек обходится, и есть его уникальный способ бытия. А ложные «правила жизни», навязанные различными идеями о позитивном мышлении, целостности и так далее, дают ответы prêt-à-porter, предлагая одни и те же рецепты счастья для всех и каждого.

Психосоматика может возникнуть в рамках психотической структуры, чтобы буквально связать бытие субъекта. Там (в этой психотической структуре. — Прим. ред.) есть тело (источник ощущения. — Прим. ред.), есть означающее (указывает на источник ощущения, но не является им. — Прим. ред.), которое не обозначает симптом, как у Фрейда, а указывает на феномен, который нам только предъявляется.

И по поводу этого феномена как раз очень мало речи. Означающее метко внедряется в тело. Опасность психосоматики в том, что органы действительно страдают. Слово буквально паразитирует на органе.

Вообще, психосоматика – это модный сейчас симптом, и меня на приеме больше интересует, что под этими означающими находится, невроз или психоз. В соответствии с этим пациента надо по-разному лечить.

Целью [психоанализа] можно было бы назвать благо, но, к примеру, Лакан с этим не согласен. По его мнению, мы не знаем, что такое благо для пациента.

Есть феномен целебного эффекта от психоанализа. Он наступает через несколько месяцев после того, как вы стали ходить на сеансы, даже если не удалось ничего «вылечить» в традиционном понимании. От того, что циркулирует речь, меняются означающие и есть человек, который вас выслушивает.

Другая цель в психоанализе не так очевидна. Пациенту становится лучше, но он продолжает ходить, потому что хочет что-то знать, встраивает психоанализ в свой образ жизни, поддерживает тонус. Одним словом, ему лучше с психоанализом, чем без него. Но не надо жить ради психоанализа, надо анализироваться, чтобы более качественно жить. Я была бы другой, если бы сама не прошла через психоанализ, как пациент. Я живу иначе, по-другому смотрю на события, понимаю больше в себе и наоборот — у меня меньше мыслей, я больше радуюсь жизни.

Поздний Лакан вводит понятия «наслаждения» и «реального», которые сильно отличаются от его первых концепций. Чтобы проследить, как менялись значения этих слов для Лакана, понадобится годовой курс лекций. То реальное, о котором будет говорить Лакан начиная с конца 60-х, это регистр иррационального (все то, что иррационально в нас. — Прим. ред.), того, чего не ожидаешь, тех не всегда приятных сюрпризов, с которыми человек может столкнуться. Некоторое поведение портит стройную картину нашего социального взаимодействия, но как раз оно реальнее всего остального.

Реальное — это третий регистр. Это не символическое и не воображаемое, потому что его невозможно представить — в этом случае оно стало бы воображаемым. И его невозможно описать словами — тогда оно становится застывшим пересказом, символом, который рассказывает обо всем в мире слов. Но жизнь также не причастна к этой области. Слово вообще-то очень мертвая штука.

«Наслаждение» как раз причастно к регистру реального, оно всегда ускользает от нас. Когда мы говорим об удовольствии или удовлетворении, то имеем в виду сытый покой. Наслаждение совсем не похоже на это. Наоборот, человек жертвует базовым удовольствием, чтобы достигнуть наслаждения — в этом и заключается мотив того, кто живет в социуме. Но мы не можем быть роботами, вписанными в социальные рамки, без каких-либо симптомов.

Все потребности говорящего существа заражены фактом включенности в «другое удовлетворение». Когда тяги становится слишком много, она переполняет и вызывает боль. Тот момент, когда удовольствия слишком много, — это «наслаждение».

Есть симптомы, где наслаждение затапливает субъекта настолько, что уже не приносит никакой радости, только страдание, но субъект продолжает тянуться к нему, как героиновые наркоманы, люди с анорексией и токсикоманы. Ученые удивляются, когда обследуют героиновых наркоманов: у них никак не отзывается центр удовольствия, а они все равно продолжают вкалывать себе эту штуку. Наслаждения не получается измерить — это живое, живая зона. Наслаждение — это то, что испытывается, о котором ничего нельзя сказать, кроме того, что оно есть.

Ядром и симптомом любой травматической ситуации является «наслаждение», которое одновременно заставляет тянуться к нему и, в это же время, причиняет боль, сопротивляется.

45 минут — это даже слишком много. На сеансе очень много «бла-бла-бла», очень много слов, которые Лакан называет «пустой речью». Есть пустая речь, которой субъект презентует себя аналитику. Воздвигает монумент собственного нарциссизма. Человек рассказывает воображаемые истории, приукрашивает действительность и совсем не говорит о себе. Пустота этой речи может быть звенящей. Я могу остановить сеанс в тот момент, когда прозвучало что-то другое.

Со временем ты начинаешь очень четко выделять в речи пациента «точки-пристежки». «Бла-бла-бла», а потом что-то важное, а потом «бла-бла-бла». Важное начинается в тот момент, когда человек искренне удивляется, что он сам это сказал. Он вдруг обнаруживает в речи измерение, где его авторство не кажется ему очевидным. Это может быть сон, оговорка или ошибочное действие — все, что мы понимаем, как проявление бессознательного. Первое время работы с психоаналитиком направлено только на поиски «субъекта бессознательного».

Можно сказать, что бессознательное — это потустороннее, потому что оно по ту сторону сознания. При паранойе человек может видеть знаки в мире вокруг, складывать их в некую систему и придумывать того, кто с ним общается. Правда, конкретно в этом случае, когда речь идет о психозе, никакого вытеснения, а значит, и бессознательного, не обнаруживается, и все происходящее воспринимается субъектом буквально и напрямую – этакое бессознательное «под открытым небом».

В этом смысле даже ко снам можно относиться, как к неким сообщениям. Но кто посылает эти сообщения? Оккультист будет говорить о потустороннем, аналитик же куда более банален, поэтому скажет, что эти сообщения себе посылает сам субъект. Есть нечто, что не встраивается самим субъектом в его символическое полотно — в мир, который он себе описывает, и это приходит как будто извне. Не правда ли, заставляет думать о феномене галлюцинаций, в которых, по Лакану, «то, что не увидело свет в символическом субъекта, возвращается к нему из реальности».

Психоаналитики не используют медитацию, гипноз и другие трансовые состояния. Даже Фрейд перестал их использовать, когда понял их недостатки. Суггестия — это ворованные знания (имеются в виду знания, добытые во время гипноза. — Прим. ред.). Я могу ввести человека в гипноз, узнать от него что-то, но что я буду делать с этим знанием дальше? Когда я расскажу человеку, что я узнала, он воспримет информацию, как любую другую выдумку. Терпеть не могу все, что связано с суггестией.

Самое мистическое, что может происходить на сеансе, — это возникновение катарсиса у пациента, который решает проблему, и непонятно как полностью объяснить, от чего он появляется.

Фрейд сравнивал работу аналитика с работой археолога, тут еще подойдет образ детектива, который ищет виновника. Правда, как правило, мы знаем, кто виновник, и он уже сидит в кабинете. Изначально мне нравился психоанализ, потому что это не какая-то бредовая концепция, как пси-практики, где есть одна техника и один метод, и их применяют ко всем.

Бывают моменты, когда ничего не срабатывает, и ты не можешь помочь пациенту ни медикаментозными средствами, ни терапией. Конечно, тогда ты думаешь: «На черта я занялся этой профессией?». Но я даже не знаю, чем бы еще могла заниматься. Психоанализ, конечно, совсем никакое не удовольствие, но я хочу заниматься именно этим.

Если ты психоаналитик, то психоанализ захватывает всю твою жизнь: ты всегда дальше углубляешься в концепты, читаешь новые книги и выстраиваешь логику случаев, пока стоишь где-то в очереди. До интервью мы с вами говорили о том, наука ли психоанализ. У меня есть вопрос, работа ли это?

Я перестала говорить людям, что я психоаналитик, потому что многие после этой информации считают необходимым начать сеанс в том месте, где мы находимся. Счастье, когда у тебя есть знакомые, которые не связаны с психоанализом. Можно поговорить ни о чем, можно советовать что-то (в психоанализе не принято давать прямые советы. — Прим. ред.).

Лакан несколько раз распускал свою школу. И вообще, для него было большим вопросом, может ли быть у психоаналитиков своя группа. Если может, то как сделать так, чтобы эта группа работала без кого-то с ролью господина, вожака. Как сделать так, чтобы остальные члены группы не «смотрели в рот» господину, а могли все сосуществовать, каждый со своими подходами?  

Нет образования психоаналитика, есть образование бессознательного. Единственный способ стать психоаналитиком — это пройти через психоанализ, то есть самому стать пациентом на долгое время. Когда ты начинаешь принимать пациентов, да и через много лет, если в этом остается необходимость, ты ходишь на «контроль» к супервизору, с которым можешь обсудить свои тревоги. Мой аналитик и мои «контролеры» находятся в Париже, что заставляет меня ездить туда каждые два-три месяца».