«Я училась в обычной районной школе Киева. В шестом классе нам назначили новую классную руководительницу — до этого она год вела у нас русский язык и литературу, все было нормально. Но тут учительница почему-то прицепилась к моей фамилии, исковеркала ее и придумала мне кличку (не могу сказать какую, это слишком личное). Некоторые взрослые считают, что называть ребенка условно «мой крокодильчик» — это мило. Видимо, и моя учительница — уже довольно взрослый человек, в то время ей было за сорок лет — решила, что будет забавно дать мне прозвище.
Довольно быстро по кличке ко мне стали обращаться одноклассники, а потом — и вся школа. Естественно, я очень расстраивалась, жаловалась родителям, даже просила их поменять мне фамилию. Они удивлялись и отговаривали меня. Сейчас я и сама понимаю, что менять из-за такого фамилию — бред, но тогда мне так не казалось. В итоге родители пошли в школу: им сказали, что все хорошо и меня никто на самом деле не обзывает. Они поверили — в советское время вообще было принято слушать учителей и школьную администрацию, а не детей. Мне было сказано успокоиться, «пошутили люди, и все». Но одно дело, когда над тобой пошутили один раз, и совсем другое — когда тебя обзывают каждый день. Тем более что кличка стала только началом издевательств.
Сейчас у многих есть какие-то дорогие вещи, а в то время почти все были бедными. Моя семья не исключение. Но иногда мне покупали одежду, которая выглядела не так, как у всех. Однажды я пришла в школу в привезенном из Латвии фартуке. Классная руководительница сразу начала при всех на меня кричать: «Почему все в белом, а ты в желтом? Ты что, не могла постирать одежду?» Я попыталась объяснить, что фартук не желтый, а слегка бежевый. Но она меня не слушала: «Он желтый! Как ты могла прийти в желтом фартуке? Твои родители не смотрят!» Совсем как в недавней новости про учительницу на Сахалине.
Случай с фартуком не был единственным: в чем бы я ни пришла, учительница постоянно высмеивала мой внешний вид.
В какой-то момент классная руководительница вызвала в школу моих родителей и сказала им, что со мной что-то не так и меня надо показать психиатру. Я объясняла родителям, что плачу из-за того, что меня постоянно оскорбляют. Но поверили не мне, а учительнице — это главная проблема.
Мама отвела меня к психиатру. Я сильно плакала, ведь не ожидала, что она так поступит. Психиатр выдал справку о том, что я здорова, и объяснил родителям, что ситуацию провоцирует классная руководительница. Мама отнесла справку в школу — это была большая ошибка. Учительница при всем классе сказала: «Посмотрите, она (называет меня по кличке) принесла справку от психиатра!». Естественно, надо мной стали издеваться еще больше. Мне было так плохо, что я хотела умереть и попыталась отравиться. Не знаю почему, но это мне не удалось — я просто заснула, а проснувшись, пошла в школу. Дома никто этого не заметил, а я уже боялась что-то говорить родителям.
В шестых-седьмых классах одноклассники постоянно меня обзывали, однажды даже выбросили мой портфель куда-то. Я могла за себя постоять, но только когда классной руководительницы не было рядом. Думаю, если бы не она, у меня были бы нормальные отношения с одноклассниками. Учительница как будто поддерживала во всех уверенность, что я именно тот человек, которого можно унижать. К слову, недавно я случайно встретила на улице одноклассника, он начал передо мной извиняться за то, что когда-то ударил меня в живот. А я даже этого не помню.
Травля продолжалась все школьные годы. Мне было сложно ходить на занятия — никто меня не поддерживал, наоборот, по кличке ко мне стали обращаться и другие учителя. Им было смешно. Я рыдала по утрам, потому что надо было идти в школу. Рыдала по вечерам, потому что сходила туда. Но прогулять не могла — тогда не было домашнего обучения, как сейчас. Да и ребенка не спрашивали, чего он хочет. Меня спасало только то, что наша классная руководительница вела уроки не каждый день. Да и я старалась по разным причинам пропускать ее занятия — на оценках это не сказалось, я хорошо училась. Из всех нормально ко мне относилась только учительница по математике. У меня были способности к ее предмету, я даже побеждала на олимпиадах — это давало мне осознание, что меня есть за что хоть немного уважать.
В выпускном классе (тогда учились десять лет) я занялась спортом, постоянно ходила на тренировки и стала меньше думать о ситуации с классной руководительницей. И хотя я перестала реагировать на ее замечания, нападки продолжались.
Сложно сказать, как эта история повлияла на меня. Когда попадаешь в ситуацию, где все враги и мир против тебя, понимаешь, что нужно противостоять. Ты должен быть сильным или умрешь. В какой-то момент осознание этого может дать силы закрыть глаза и пойти вперед — туда, где тебя ненавидят, — потому что ты должен это сделать. В школьные годы у меня было именно так. Сейчас мне, возможно, проще, чем другим, справляться со страхом, что меня пошлют. У меня его просто нет. Но я переживаю за своих детей — у меня трое сыновей: старший закончил школу, средний учится в первом классе, а младшему это только предстоит. Я постоянно спрашиваю у них, что происходит. По ребенку ведь видно, если что-то не так. А еще часто захожу в школу, узнаю, что они делают и присматриваюсь к поведению ребенка и учителя.
Мне кажется важным говорить о таких ситуациях, чтобы они не повторялись. Человека, в особенности ребенка, не так сложно довести до попытки самоубийства. Возможно, если рассказывать о таких ситуациях, преподаватели сами начнут осознавать, когда переходят границу. Поймут, что не имеют права кого-то оскорблять или жестко критиковать. Со своими родителями я случившееся больше не обсуждала. Это бесполезно. В советское время было совсем другое отношение к человеку. Была школа, комсомол, партия. Любого могли отчитать при всех. Думаю, травля меня в школе — отражение того периода. Хотя я вижу, что подобные ситуации происходят и сейчас. Не понимаю, откуда это берется. Может, есть люди, которым нужно над кем-то издеваться и иначе они не могут? Я уверена, что сами по себе они неплохие. Моя учительница не была плохой в глобальном смысле: она хорошо относилась к детям, многие ее любили, девочки постоянно к ней липли. Но при всем при этом кто-то должен был быть, как я.
Спустя много лет я пошла на встречу одноклассников, там была и классная руководительница. Она произнесла тост: «Извините, перед кем я виновата». Думаю, это относилось ко мне. Наверное, она осознала, что сделала. Потому что не понять, что ты годами намеренно унижал ребенка, невозможно. Наверное, она думала, что поступает хорошо. Я же до сих пор не понимаю, почему стала объектом травли. На моем месте мог быть кто угодно, учительнице была нужна жертва. Почему она выбрала меня? Я не стала с ней разговаривать. До сих пор не могу ее простить и желаю ей гореть в аду. Говорят, важно всех простить. Я могу простить всех, кто делал мне что-то плохое, но не ее. Возможно, пройдет время и у меня получится. Но пока я не могу понять, как можно было так себя вести».
«Я учился в гимназии в Омске, это была очень хорошая школа. Практически все учителя были нормальными, они реально давали знания. Конфликтов между ребятами и преподавателями тоже было мало. С классным руководителем у меня были прекрасные отношения до одного случая — я до сих пор считаю, что она отличный преподаватель, но не понимаю, почему она поступила так лицемерно.
Это произошло в восьмом классе, тогда я был старостой и учился на отлично. В нашей школе питание было платным: некоторые родители сдавали деньги, чтобы их дети ходили в столовую — ели макароны и тонкий хлеб. А я не хотел просить родителей об этом, потому что чаще всего у нас готовили ущербно. Но иногда, особенно если приходилось дежурить в столовой, мы с друзьями съедали нетронутые порции. Мы никогда не воровали и брали только то, что собирались выбросить в огромный таз отходов. Я и сейчас не вижу в этом ничего такого, но нашу классную руководительницу это раздражало. И она решила высказать свое недовольство публично.
Мы пришли на урок, и она задала нам написать сочинение по определенной конструкции. И чтобы мы понимали, как его писать, она решила прочитать свой пример.
Часть, где она говорила про мои плюсы, была в три раза меньше, чем часть, где рассказывала о том, какой я плохой урод. В ее сочинении описывалось, как я доедаю порции своих одноклассников, будто я бедный и у меня нет денег оплатить обед. Она описывала это так красочно, будто я реально доедаю за кем-то объедки чужой ложкой. У меня были хорошие отношения с классом, да и вообще у нас учились достаточно добрые ребята, поэтому они просто посмеялись и забыли. Но я очень болезненно на это отреагировал: сидел прямо перед ней и чуть не плакал. Я стиснул зубы, потому что это помогает сдержать слезы, и опустил вниз глаза, чтобы никто не видел мою реакцию. Она дочитала сочинение, унизила меня и после этого посмотрела на меня так, будто хочет проверить, вынес ли я из этого какой-то урок.
Я, конечно, рассказал об этом родителям. Они были в шоке, но не стали ничего делать: мои родители очень спокойные люди, плюс они слишком уважительно относились к учительнице, чтобы портить с ней отношения. После этого я начал недолюбливать классную руководительницу. Злился очень долго, тем более что в дальнейшем она вела себя лицемерно: на следующий день уже доброжелательно со мной общалась, с улыбкой отвечала на мои вопросы по учебе — как будто и не унижала меня перед всем классом. Я оправдывал ее идиотский поступок тем, что она все-таки хороший учитель. Но в столовой больше не ел».
«В 1996 году мои родители купили квартиру в Южном Бутово (до этого мы жили с бабушкой в Подмосковье), и в середине второго класса мне пришлось сменить школу. Там, как это бывает в начальных классах, практически все предметы вела одна учительница. Проблемы с ней возникли еще до начала занятий, когда она сказала, что мы должны купить дорогие учебники. Мы не могли их себе позволить — из-за покупки квартиры у нас было мало денег. В итоге нам все равно пришлось потратиться на книги: если в школе со мной делились соседи по парте, то дома я не могла выполнять задания. Не знаю, где родители нашли средства на учебники.
Я плохо помню, что делала классная руководительница, но в школу я ходить не хотела: закатывала маме истерики, плакала. До и после нее у меня ничего подобного не было. Из того, что помню: для учительницы весь класс делился на любимчиков, к которым она хорошо относилась и которых постоянно ставила всем в пример, тех, к кому она была равнодушна, и не любимчиков. Среди последних в основном были дети из небогатых семей — это касалось и меня.
Классная руководительница постоянно издевалась над теми, кто ей не нравился: цеплялась к их внешнему виду, делала замечания по поводу неопрятности, орала.
Другой случай произошел с мальчиком кавказской национальности (почти все в классе были русскими). Он постоянно говорил: «Я, я, я». И за это она исписала весь его дневник огромными буквами: «Я, я, я».
Обычно у детей бывают проблемы по учебе — например, мне с трудом давались окончания. Моя первая учительница (она была прекрасная, все ее обожали) перед моим отъездом написала в дневнике что-то вроде: «Обратите внимание, с окончаниями нужно работать». Но новая преподавательница вместо того чтобы помочь мне, акцентировала внимание на моих недостатках и при всех унижала. Особенно мне было страшно выходить к доске. Пытаешься рассказать стишок, а она не помогает адаптироваться в волнительной ситуации, наоборот — говорит всякие гадости, вроде: «Ты что, не можешь нормально стих рассказать?»
Я говорила родителям о проблеме, но не знаю, смогла ли верно донести, что именно происходило в школе. Это я сейчас понимаю, как на меня действовало такое отношение учительницы, а тогда была убеждена, что взрослые — авторитет, и все, что они делают, — правильно. Я знаю, что мама ходила в школу и общалась с классной руководительницей. Думаю, у нее возникал диссонанс: неглупый человек, естественно, не будет вести себя странно при других взрослых. Из всех одноклассников только одна девочка, с которой мы сдружились на почве унижений, перешла в другую школу. Не знаю, как реагировали родители других ребят. Но хочется верить, что они что-то делали.
Как-то я отучилась второй и третий классы. Четвертого у нас не было, а в пятом должен был появиться новый классный руководитель. Но наша учительница из любви к своим ученикам решила, что не хочет брать новый класс и доведет нас до конца школы. А потому переквалифицировалась из детского воспитателя в преподавателя черчения. Тогда же ей пришла в голову идея поделить всех на класс отличников и класс двоечников-троечников. Себе она, конечно же, хотела взять первый. Мне она предоставила выбор: быть троечницей в классе отличников или хорошисткой в классе двоечников. Я решила, что лучше потусуюсь с двоечниками. Родители меня не отговаривали.
Вместе со мной в другой класс перешли две мои подруги, одна осталась у той учительницы — на дружбе это не отразилось. Нашему классу досталась потрясающая преподавательница русского и литературы. Ей было не важно, кто одет хорошо, а кто плохо. Она считала, что каждый должен знать русский язык и вкладывала много сил, чтобы обучить нас и вытянуть на хорошие оценки. С ней многие стали лучше учиться, и я в том числе. Когда я стала постарше, в шестом-седьмом классе, у меня были попытки поменять школу. Казалось, что в другом месте будет лучше. К тому же я не хотела пересекаться с бывшей классной руководительницей в коридорах или на уроках черчения (по нему у меня была тройка), хотя она перестала надо мной издеваться.
Я ушла из школы в девятом классе — это было осознанное решение, которое принесло мне чувство облегчения. При этом мне до сих пор интересно учиться и узнавать что-то новое, но это уже заслуга среды, в которую я попала в более старшем возрасте.
В школу я больше никогда не возвращалась. Разве что однажды попыталась прийти на выпускной своих подруг. Но учительница выгнала меня со словами: «Ты же не платила за этот праздник, чего сюда пришла?» После девяти лет в школе не могу сказать, что там было что-то хорошее. Грустно, бесполезно и даже очень по-злому. Школа выживания в плохом смысле: ты, как маленький котенок, рассчитываешь на взрослых, а вместо помощи получаешь по носу. Из-за этого формируется недоверие ко всему миру, постоянно ждешь подвоха, что тебя отругают.
Недавно я обсуждала эту ситуацию с мамой. Она объяснила, что далеко не сразу стало понятно, что нужно что-то сделать. Сказывались трудности переезда, нехватка денег, собственные проблемы родителей, которые тоже нужно было решать. Когда же родители сориентировались, было уже поздно: я перевелась в другой класс.
Мне кажется, травля начинается, когда люди пытаются вымещать свои психологические травмы (злобу, неудовлетворенность и неуверенность в себе) на более слабых и беззащитных. К сожалению, у нас в стране до сих пор не принята практика, когда ты осознаешь, что у тебя есть проблемы, и идешь с ними к психотерапевту. А ведь он во многом помогает. Второй момент — эти люди находятся не на своем месте. Впоследствии я узнала, что наша классная руководительница раньше была воспитателем в колонии для трудных детей. Казалось, методы воспитания восьми-девятилетних детей и трудных подростков должны быть разными, но не в ее случае.
Я благодарна, что моя жизнь сложилась нормально. Ведь я могла замкнуться в себе, перестать общаться с людьми. Еще думаю, что эта ситуация сделала меня сильнее — но, конечно, во втором-третьем классе у меня таких мыслей не было. Как я отношусь к учительнице? Мы виделись после школы, когда я еще жила в том районе. Я с ней здоровалась и не испытывала при этом какой-то ненависти. Наверное, я ее простила. Еще я точно сделала выводы о том, как бы хотела, чтобы относились к моим детям, и поняла, на какие звоночки стоит обратить внимание, чтобы они в такую ситуацию не попали».
Почему существует травля со стороны учителей?
«Надо говорить о насилии не как о поступках учителей, а как о поступках людей вообще. В таких ситуациях всегда, с одной стороны, есть человек со своими представлениями о добре, зле и нравственности, а с другой — система, (не) ограничивающая его в реализации этих представлений. Если человек, в принципе позволяющий себе насилие, попадает в систему, где артикулируется вопрос о том, что это недопустимо, значит, он будет воплощать эту потребность где-то еще. Но школа никак не проговаривает этот момент с учителями. Следовательно, учителя понимают, что они могут проявлять насилие по отношению к ученикам.
Конечно, можно просто запретить бить детей, сказать: «Если вы ударите ребенка, вы будете уволены». Тогда учитель, возможно, будет себя сдерживать. Но кнут и пряник — это порочная система без осознания проблемы. Если в школе есть психолог для учителей или, например, проводятся семинары, направленные на осознанность, преподаватель сможет понять, почему именно нельзя проявлять насилие на работе. А так как школа не занимается ничем подобным, такие ситуации как происходили, так и будут происходить.
Проблема здесь — не учительская, а национальная. У нас нигде — ни на производстве, ни в школах, ни в больницах — не проговаривают, что такое уважение, что такое насилие. Люди как будто изначально не имеют представления об этом. И больше всего меня удивляет лицемерие. Ведь все это сочетается как с великой русской литературой, которая только и талдычит о нравственности на протяжении нескольких столетий, так и с разговорами учителей о любви и добре, о прекрасном. Это только добавляет пороха ненависти к школьной системе.
Государство не знает, как со всем этим работать. Ведь как мы законы принимаем? Не решить проблему, а запретить. Естественно, общеполитическая повестка сказывается и на социальной. Поэтому давайте мы запретим, например, телефоны в школах. Или давайте мы запретим бить людей — но ведь ненависть никуда не уйдет. Глобальное решение проблемы насилия займет длительное время, ведь это касается всех институтов — тюрем, больниц и так далее.
Поэтому пока ответ на вопрос «что делать?» — влиять на ситуацию на местах. Первый пункт — это собеседования для учителей, на которых должна присутствовать этическая комиссия. Вопрос, как ее составлять, сейчас может быть адресован к директору конкретной школы и людям, которые нанимают преподавателей. Но пока школа не имеет репутационных рисков, ей нечего бояться: ну уволила она учителя — и живет дальше, а другим таким же сотрудникам просто повезло не быть заснятыми. Второе — сейчас нет никаких курсов повышения квалификации, связанных с этикой. То есть учителя получают знания, учатся всяким методикам, а вот с этикой никто не связывается. Третий пункт — родители могут потребовать от школы появления психолога в том числе для учителей, и школа должна на это раскошелиться. Должен быть специалист, решающий проблемы, которые учителя решать не хотят. Если школа откажется увольнять учителя или находить психолога, родители могут поставить вопрос ребром и написать жалобу в департамент образования. В некоторых школах нет даже врача, и департамент может об этом даже не знать.
Как правильно критиковать учеников? Я не очень понимаю это словосочетание. Критиковать можно то, что субъективно, но вы не можете критиковать факт. Допустим, ученик написал работу и получил низкую оценку — это факт, с которым надо работать. А «ты дура», «ты тупой» — это уже оценочные высказывания, которые вообще никакого отношения к делу не имеют. И это снова вопрос про этику и уважение. А где люди видят уважение хотя бы к себе? Я не вижу виноватых в этой истории, это всегда комплекс разных ошибок и обстоятельств. Другое дело, что он требует осознания и комплексного подхода, а этим может заниматься только государство, но никто этим вообще не занимается».
«Существует термин «жестокое обращение», который включает в себя эмоциональное насилие. Оно может проявляться как в семье, так и в учреждении, где находится ребенок. Некоторые ситуации, которые происходят в школах, существенно влияют на самооценку, на отношение к себе — и приводят к сильным негативным последствиям. К ним можно отнести публичное унижение детей, критику в адрес родителей, обобщения поступков и их перенос на личность ребенка, игнорирование успехов ученика и так далее. Из-за такого к себе отношения дети начинают чувствовать себя плохими, неспособными, это часто приводит к снижению учебной мотивации и, как следствие, успеваемости. Дети ненавидят школу и не доверяют учителям. В некоторых случаях эмоциональное насилие может спровоцировать суицидальные попытки.
Вследствие всего этого дети и подростки не любят школу, это сказывается на их дальнейшей жизни — ведь они просто не получают должного образования. Бывает, что травматический школьный опыт в дальнейшем формирует в человеке чувство беспомощности, неумение преодолевать трудности, страхи публичных выступлений и оценок. Последствия могут возникнуть в совершенно разных сферах жизни. Часто уже взрослые люди со слезами на глазах вспоминают случаи из школьного периода.
Это достаточно серьезная проблема для российских школ: эмоциональное насилие и буллинг со стороны учителей у нас сильно распространены. Мне кажется, это связано с тем, что в России высока терпимость к насилию вообще. А в школе многие учителя не выделяют эмоциональное насилие или травлю как проблему — часто педагоги не осознают последствий того, что они делают, а насилие воспринимается как норма.
Еще одной причиной высокого уровня эмоционального насилия в школе может быть характер организации учреждения. Сегодня школы слишком сосредоточены на повышении успеваемости и погони за лучшим результатом, а успешная сдача ЕГЭ — превыше всего. При этом эмоциональные проблемы детей, их переживания становятся неважны. А педагогический состав находится в хронической стрессовой ситуации, измученный бесконечными требованиями по улучшению успеваемости, критикой, бесконечными отчетами, появлением новых требований. Это провоцирует у учителей формирование синдрома «профессионального выгорания» и приводит к срывам. Учителя сами по себе нуждаются в поддержке и помощи.
Чтобы снизить уровень эмоционального насилия и травли в школе, нужно менять ценностные ориентации школ. Необходимо сместить акцент с академической успеваемости на сферу психологического здоровья детей и их эмоционального благополучия, умения сотрудничать друг с другом и доверять взрослым. Есть фундаментальный принцип педагогики, о котором рассказывают во всех педагогических вузах: «Хвалить ребенка нужно прилюдно, а критиковать один на один». Второй принцип заключается в том, что похвалы и поддержки всегда должно быть больше, чем критики. Но, к сожалению, во многих школах это не соблюдается.
Если учителя допускают эмоциональное или физическое насилие, ребенку необходимо сообщить об этом взрослым. Когда ребенок попадает в постоянные отношения негативного характера, он не может бороться с этим один: очень трудно противостоять даже одному учителю. Он нуждается в поддержке родителей или других учителей. Очень важно, чтобы в школе были взрослые, которым дети доверяют, будь то психологи или социальные работники. Иногда бывает так, что с родителями контакта нет, но есть с другими членами семьи или друзьями.