Что говорят о Москве и России иностранцы, которые живут тут с 90-х, 00-х и 10-х

«28 лет назад мы с мужем и ребенком (это Дерк и Том Сауэры — основатель The Moscow Times и ИД Independent Media и его сын, который тут занимается детской футбольной школой «Аякс». — Прим. ред.) приехали сюда. Думали, проведем два-три года, но так и не уехали. Первые десять лет были годами надежды не только для нас, но и для всех наших друзей — и русских, и иностранцев. Мы все надеялись, что Россия изменится, станет похожей на Запад. Я искренне верила, что Россия станет как Голландия. Мне потребовалось время, чтобы понять: Россия — это исключение из правила. И она не изменится.

Вторые десять лет были денежными: появились частные дома, хорошие машины, все стали много путешествовать, открылись IKEA, супермаркеты. Люди как-то позабыли о надеждах прошлого десятилетия — потому что были слишком заняты: они купались в богатстве. А вот последнее десятилетие лучше всего характеризует слово «цинично». Можно винить кризисы, и очень печально, что отношение в мире к России стало портиться, потому что я по-прежнему очень люблю эту страну и мне нравится здесь жить. Мои друзья в Голландии десять лет назад говорили: «Как здорово, что ты живешь в России!» Сейчас они же звонят мне со словами «Почему ты еще там?». А я считаю, что у вашей страны еще много всего хорошего впереди. Это подсказывает мне мой жизненный опыт». 

«В 1992 году мы с коллегами начали выпускать газету The Moscow Times. Это была очень хорошая идея: в Россию приезжало много иностранцев, но они не могли следить за новостями, потому что плохо знали русский. Проблема заключалась в том, что на этом нельзя было заработать: в газете практически не было рекламы. Мы стали думать, как же нам зарабатывать. Идея пришла неоригинальная — издавать глянцевый журнал, посвященный женщинам и женской одежде. Он назывался Cosmopolitan. В те годы в России не было издателей, фэшн-редакторов, которые бы разбирались в моде, не было фотографов, дизайнеров. Всех этих специалистов мне пришлось привезти из Голландии — они хотя бы умели работать за компьютером. Зато было много рекламщиков: тогда в вашей стране уже вовсю работали Estée Lauder, LʼOreal и другие, и им совершенно некуда было давать рекламу. Мы им сказали: идите к нам, в Cosmopolitan!

Голландцы, которых я пригласил в России работать в журнале, пожили в Москве года два-три и уехали. Но к тому времени уже появились свои профессионалы. Вслед за Cosmopolitan мы запустили Harperʼs Bazaar и «Домашний очаг», и во всех этих изданиях с самого начала работали русские редакторы и фотографы. Очень хорошо помню, что в 1995 году в стране появился интернет, и вскоре мы стали получать имейлы! И уже говорили своим партнерам в Америке: не нужно больше посылать нам факсы — отправляйте все по электронной почте. А они нам говорили: нет-нет, электронная почта — это очень трудно, давайте лучше общаться по старинке, факсом. В кратчайшие сроки русские научились всему — куда быстрее, чем люди в других странах».

«Еще одно отличие этого города — те люди, которые работали со мной, были очень молодыми. Заместителю главного редактора в нашем журнале было 23 года, и не было никого старше 40. За рубежом абсолютно нормально, что человек в 40–45 лет становится заместителем главреда, а здесь все не так. Даже в моем сегодняшнем журнале — Yoga Journal — работают только молодые девушки. И в этом очень серьезная разница с Западом: в России молодые люди заканчивают университет в 21, и уже вовсю начинают работать. На Западе университет заканчивают в 25. Потом год они путешествуют — и серьезно начинают работать только где-то к 28. Вот почему в России карьеру делают очень быстро.

В вашей стране я работаю в основном с женщинами. С самого начала я поняла: российские женщины лучше адаптируются к современным отраслям, чем мужчины. Мужчины чаще всего избалованы, почему — для меня загадка».

«Я приехал из Лондона в 1992 году. Жил в квартире и не знал никого из своих соседей по дому. Ну как-то не было причины, чтобы они говорили со мной или я говорил с ними. Помню, больше всего меня удручал тот факт, что, когда выходишь из дома, на ступеньках непременно валяется мусор — никто ничего не кидал в урну. Я даже поругался с каким-то человеком, который что-то поел в машине, и выбросил мешочек прямо на улице. Остановил эту машину, начал выговаривать водителю, а тот такой: «Не лезь».

И вот уже третье десятилетие я тут живу. На моих глазах Москва, которая в 1992-м была «городом за стеной», совсем закрытым, постепенно распаковывается. После последнего кризиса она как будто вошла в новую эру. Сейчас исключительно творческий период — я такого не видел с тех пор, как приехал».

«Мой бизнес держится на работе с сообществами. Один из моих проектов — сайт «Теории и практики», цель которого — объединить все московские события в одно расписание. Фактически это сервис, с помощью которого каждый человек может найти людей, которые интересуются теми же вещами, что и он. Из этой же идеи возник и проект DI Telegraph в Центральном телеграфе.

Я искал большое пространство в центре Москвы, в котором можно было бы объединить москвичей — и посмотреть, что произойдет. Это было всего пять лет назад — не так уж давно, да? Здание Центрального телеграфа мне показывал знакомый агент по недвижимости. Он мне сказал: так и быть, приведу тебя в замечательное пространство, но там невозможно ничего делать, потому что это правительственное здание. Агент предупредил: ты не говори только по-английски, иностранцев туда, вообще-то, не водят, и по-русски лучше тоже не говори, потому что у тебя акцент. В общем, я молчал всю дорогу. Молча поднялся на шестой этаж, где уже лет тридцать пустовало огромное пространство, и увидел колоссальный зал общей площадью в две с половиной тысячи квадратных метров, где валялись какие-то старые кабели и спутниковое оборудование. И невозможное неожиданно стало возможным, как это обычно бывает в Москве, если ты знаешь нужных людей. Год ушел на поиск самого нужного человека, были сделаны все необходимые звонки и — пожалуйста».

«Я поселился в России 14 лет назад — об этом регулярно напоминает мой МТС, поздравляя каждый год с тем, что я еще с ними. В России все очень быстро меняется. Москва 14 лет назад? Ее уже нет практически. Что и хорошо, и плохо одновременно.

Я перебрался сюда, потому что писал PhD об истории российского медиаискусства. В советское время было официальное искусство — соцреализм, но были и непризнанные художники, была альтернативная культура, андеграунд. Они либо вынуждены были уехать, либо жили в подполье. В Москве я первое время фактически работал археологом — искал материалы. Встречался с художниками, отсматривал видеокассеты, листал альбомы. Поначалу шло очень тяжело — потому что никто ничего не хранил. Где-то у кого-то на даче были какие-то пленки — в таком режиме. Что-то я конечно, нашел — но ничего прямо неожиданного и нового, что можно было бы как-то представить за рубежом. И вот когда я уже совсем отчаялся, меня познакомили с Андреем Монастырским — для тех, кто не знает, это Пушкин всего российского современного искусства. И он мне сказал «Кстати, есть работа, которую я делал в 1985 году» — и показал мне пленку. То, что я увидел, было совершенно удивительным, и именно в тот момент я понял, что наконец-то нашел то, что искал.

Когда я приехал, только-только открывались первые галереи. Все было свежее, новое и достаточно сумасшедшее. Если кто-то сейчас приедет сюда изучать искусство, ему все покажется немного скучнее. А тогда все было как будто теплее. Не хочется говорить о ностальгии, но в начале нулевых было время, когда художники только-только начинали диалог с общественностью. Фактически они говорили так: «Смотрите, вот мы и вот наше искусство». И я как куратор нес за это ответственность и налаживал мосты».

«Свой первый день я помню до сих пор: начало ноября, минус семнадцать градусов. Я договорился с университетом — фактически я приехал в Россию, чтобы преподавать в МГУ, — и мне за это дали квартиру. Я прибыл в субботу, водитель вытолкнул меня из машины посреди ночи, и у меня были только ключи от квартиры на окраине Москвы. Я открыл дверь и увидел, что окно в комнате разбито. А на улице –17. Так что первую свою ночь в Москве я провел, завернувшись в ковер. Он висел на стене и был изрядно запылен, но мне было так холодно, что я не побрезговал. Вот так меня приветствовала Москва.

Это был жесткий прием, но я выжил и остался. И дальше постепенно, шаг за шагом я стал узнавать Москву. Практически сразу я понял страшную правду: Россия и Москва — две разных планеты. Москва — это государство в государстве. Что мне нравилось в Москве, так это люди: очень открытые, очень любят поговорить. Просто какая-то империя слов! Все говорят и говорят. И очень образованные: уровень знаний у тех, кто старше сорока, меня поражает.

Что мне не нравится? Бюрократия. Чтобы продвинуть свою работу, сделать что-то легально, нужно заполнить миллион бумажек. И работать нужно всегда легально, иначе тут же возникнут проблемы. Главная трудность для иностранцев в России — пробиться сквозь бюрократический щит, получить все необходимые разрешения, найти свое место. После этого уже ничего не страшно. Чтобы возобновить разрешение на работу в России, мне пришлось провести три дня и три ночи в здании, в котором на моих документах должны были поставить подпись».

«Здесь очень трудно подружиться с кем-то, но если ты все-таки дружишь с человеком, то это надолго. И без Москвы тебе будет скучно. Как только уедешь Москвы, то через несколько дней начинаешь скучать. А потом вернешься, и через пару дней уже опять хочешь уехать. Это происходит почти постоянно. Москва — красивое место. И знаете почему? Потому, что оно не прекрасно. Вот Петербург — это другое дело: много красоты архитектурной, прекрасно образованных людей, которые только и говорят, что о литературе. А в Москве все не так. Вот стоит прекрасное удивительное здание, а рядом — что? Реновация, сносы, прочие ужасы… Москва много забирает и много дает. Москва — это такой сплошной поток сознания, но я на самом деле очень рад, что он обращен ко мне и что я его по большей части понимаю».

«Я закончил университет, и через год сразу приехал в Москву, поступив на «Стрелку». Помню, позвонил маме и сказал: «Мам, я переезжаю в Россию». Ответ был: « О Боже, зачем?» Это было четыре года назад. В отличие от меня она хорошо знала российскую культуру, во времена ее молодости СССР с Польшей были тесно связаны. Как бы то ни было, мама несколько дней меня пилила, уговаривала не ехать в Россию и обещала, что в Польше все будет хорошо. Я все-таки уехал и каждый раз, когда возвращался, должен ей доказывать, что здесь все не так, как представляют поляки. Главный стереотип был такой: в России всегда холодно, невозможно работать, невозможно учиться.

«Я бы соврал, если бы сказал, что люблю Москву всегда. Иногда я ее просто ненавижу, но это быстро проходит. Москва — город, в котором все происходит настолько быстро, что ты сам не знаешь, что с тобой случится в ближайшее время. Если задержаться, то он меняет тебя: ты становишься более гибким. Усталости от Москвы у меня пока нет. Это сложный вопрос: с одной стороны, мне нравится тут жить. Здесь много всего, но прежде всего, есть замечательные аэропорты — и я могу улететь в любой момент. Мои активные друзья с энтузиазмом работают, но вместе с тем много путешествуют. Вообще москвичи — люди большой мечты: вы очень смелые и всегда мечтаете по-крупному — иногда по глупости, иногда по наивности. В большинстве случаев именно это помогает вам достичь цели и участвовать в больших проектах.

Когда я работал на «Стрелке», я дал интервью сайту «Афише–Город». Когда я увидел опубликованную статью, то оказалось, что я много говорил о политике. Стало страшно. Практически сразу какие-то незнакомые люди стали появляться в моей френдленте и писать мне сообщения. А я всего-то назвал Москву giant baby — капризным ребенком. Я имел в виду, что городу нужно быть осторожнее: он может ударить, но при этом может ушибиться. Именно так в тот момент я воспринимал Москву».

«Все думают, что Москва возвращается в советские времена. А люди, которые приезжают сюда из Нидерландов или Испании, где я выросла, оказываются разочарованными: они видят, что Москва похожа на многие европейские города. Внешне Москва — абсолютно западный город. Я совсем недавно, но уже могу говорить: четыре года назад все было по-другому»

«Но поверхностные изменения не всегда приводят к изменения внутренним. Можно сказать, что часть Москвы изменения приветствуют, а другая часть борется с ними. Самый простой пример — «Зарядье», который открыли и тут же прикрыли, потому что вытоптали уйму растений.

Такие вот истории любят обсуждать московские экспаты, а еще пугать друг друга страшилками про экологию. Например, про бегуна, который фанатично следит за своим здоровьем, пришел к врачу, а доктор ему говорит, что нужно срочно бросить курить. А бегун, естественно, не курит! Но легкие у него абсолютно черные, потому что бегает он в Москве, где выхлопные газы стелются по земле»

«Разница между работой журналиста в Голландии и России огромна — настолько, что даже сравнивать неправильно. Меня часто спрашивают — боюсь ли я? Чувствую ли тут какое-либо давление? Я всегда отвечаю, что нет, и это чистая правда. Разница заключается в том, что ты изо дня в день делаешь на работе. Мы в редакции регулярно посылаем запросы на комментарии в министерства, но почти никогда не получаем от них ответы. Поэтому пользуемся анонимными источниками информации. Здесь как будто существует информационная стена: даже люди на улице, которым мы задаем вопрос о колбасе, не хотят называть свои имена.

Я наполовину голландка, а Голландия очень эмансипированная страна. В России иначе. И мужчины, и женщины здесь живут по давно заведенным правилам. В России как-то негласно принято, что, если ты дружишь с мужчиной, у тебя с ним обязательно какие-то отношения. При этом я все время слышу, что российские женщины очень довольны российскими мужчинами. Значит, у них все будет хорошо — я уверена».