«Решение принимаю я»: Кедр Ливанский — о мифологии, Летове и американском лейбле

В ИЖЛТ (Институт журналистики и литературного творчества. — Прим. ред.) я пошла после третьей проваленной попытки поступить в театральный. То есть не потому что хотела стать журналистом — у меня к этому нет способностей, — а потому что сдалась. Правда, в ИЖЛТ на тот момент был крутой состав преподавателей и предметы вроде «Истории русского дворянства», много литературы и культурологии. А я в каком‑то смысле искала просвещения, хотя четко понимала, что заниматься журналистикой после вуза не буду. Казалось, что кризису самоопределения не будет конца.

На последнем курсе нам читали цикл лекций про киноязык, и я поняла, что вообще не умею смотреть кино, в том смысле, что не вижу многих аспектов. А тут для меня открылся новый завораживающий мир. И, конечно, мне сразу захотелось снимать самой. Примерно в то же время открывалась Московская школа нового кино, куда мы с сокурсниками и поступили. Это были ребята, которые позднее сделали клуб «НИИ» и все, что с ним связано. Все мы и до этого занимались музыкой, только совсем другой: я играла в панк-группе (Hesburger. — Прим. ред.), Паша Buttechno — в Midnite Cobras, они фанатели от Sonic Youth и всякого шугейза.

К моменту поступления в киношколу мы начали заниматься электронной музыкой, постоянно тусили, джемили, придумывали что‑то вместе, но я долго не могла самостоятельно разобраться в Ableton и все время просила Пашу написать мне минуса. В итоге все оказалось не так сложно, он показал мне главные принципы работы программы за один вечер, и все понеслось.

Мне кажется, что раньше я всегда бежала от себя, боялась взять ответственность за то, что делаю. В киношколе приходилось отвечать не только за себя, но и за других, поэтому я все время сливалась. В музыке так не получается. И все-таки первые работы, в том числе те, что вошли в EP «Солнце января», были совсем интуитивные.

На «Ариадне» больше песенного материала, и мне не хотелось дробить его на какие‑то фазы, циклы. Напротив, была потребность как‑то зафиксировать пришедшее осознание, что, когда человек делает что‑то в творчестве (назовем это так, потому что я не могу назвать то, что делаю, искусством), он превращает в этот процесс всю свою жизнь, перестает разделять ее на какую‑то рутину, быт и собственно творчество. Через музыку можно исследовать свои опыт, знания, чувства и вообще все-все-все, и так она становится твоей жизнью. Сначала я не признавалась себе в этом, но когда поняла, то пришла и твердая уверенность, что музыка — это мое, самая близкая для меня форма самовыражения. С этого момента я стала подходить к работе более осознанно, что ли. Это не значит, что моя музыка стала математически выверенной или что‑то в таком духе, во многом в ней осталась та же интуитивность, что и в старых треках, но я стала намного лучше и глубже понимать творческие процессы.

В процессе создания музыки я никогда не анализирую смысл того, что делаю. Я доверяю себе и не задаю лишних вопросов, чтобы не сбиться с пути. А вот потом можно обернуться и разобраться, как и что ты делала, почему написала такой текст — это уже как сеанс психоанализа с самим собой. Но для этого должно пройти время. Так получилось и с «Ариадной»: когда я писала песни, то не думала о мифологии и о том, что описываю, по сути, женский архетип. Моя Ариадна познает жизнь и смерть, и я, творя эту музыку, как будто прохожу момент инициации вместе с ней.

Мне с юности нравились не сложные, структурированные, а максимально простые образы. Я рада, что это подсознательное стремление к простоте отразилось в песнях, в этом ведь и состоит магия музыки, и это самое клевое, что тебе может дать творческий процесс.

Мне кажется, сегодня интернет дает каждому возможность творить свой миф и свою реальность. Мы интегрируем свои мечты и представления о себе и мире в нашу сетевую жизнь. И тут не важно, врет ли пациент психоаналитику, потому что одно это его уже как‑то характеризует, а главное — он в это верит.

Увлечение романтизмом появилось очень давно, еще со школьных уроков истории и литературы, и так получается, что это мировидение меня до сих пор не отпускает. Тут есть все: и человек, и его взаимодействие с миром, и тема прогресса. В общем, такое всеобъемлющее направление, работать с которым и развивать которое, как мне кажется, можно бесконечно. На «Ариадне» любовь к романтизму даже вылилась в то, что обложка альбома — прямая отсылка к работам художника Каспара Давида Фридриха.

При этом мне нравятся и авангард, и постиндустриальные веяния, но для меня они как игра в шахматы — подключаются другие уровни восприятия, а я пока все же нахожусь на сверхчувственном уровне взаимоотношения с действительностью. Это честно.

Эти три человека для меня не только и не столько про музыку и поэзию, сколько про культурный код. Например, Курехин пленил меня тем, как он играл с реальностью, и показал, как можно с ней взаимодействовать. Он же был первым глобальным троллем! Может, это в какой‑то степени было и его способом защиты от мира, но то, как он соединяет игру и жизнь, сплетает ложь с правдой (а ты совершенно не можешь понять, что есть что), это невероятно круто. Курехин дает тебе понять, что истины нет и что она творится буквально на твоих глазах. В этом смысле Курехин — постмодернист, конечно.

А вот Летов — абсолютный романтик, романтик-борец даже, он вечно сподвигает тебя на ответ вызовам мира. Слушаешь его и понимаешь, что «все летит в …», но тебе не страшно, напротив, интересно и весело — что будет дальше?

Ну а Пушкин — он творит каждое слово, придумывает, открывает мир. После Пушкина вся поэзия приобрела немного позерский оттенок, что не плохо, но оно есть. А у Пушкина заметен баланс: он как будто немного отстраненный летописец, трубадур, не слишком насилует тебя своим эго, дает явлениям раскрыться. Так, в его «Метели» ты чувствуешь метель, ветер, кони несутся. У того же Мандельштама ты чувствуешь Мандельштама, как он стоит у тебя за спиной.

В общем, на данный момент Пушкин для меня — ребенок, Летов — подросток, а Курехин — это такой игривый, но разочарованный человек.

В поэзии я люблю простоту. Чем проще текст, тем сильнее он цепляет. Кстати, единственная песня на «Ариадне», где текст спровоцировал музыку (обычно бывает наоборот: я пишу текст к уже готовому треку), — это «Русалка» Лермонтова. Был такой трешовый период в моей жизни, после которого я заперлась дома и пыталась как‑то вернуться к себе. Мне помогало чтение вслух: я вставала по утрам и читала вслух сборник поэзии XIX века. Это заставляло меня чувствовать себя хорошо, отпускало немного. И вот мне попалось это стихотворение, и оно навязало историю. Тут главное поймать это состояние и донести его, не потерять ничего по дороге.

Еще одно стихотворение, использованное на альбоме в качестве текста песни, — «Тигр» Уильяма Блейка, его читает Мартин Ньюэлл. Изначально я нашла какой‑то трек чуть ли не в «Вконтакте», где мужской голос читает это стихотворение, и поняла, что оно идеально ложится на написанную музыку (трек «ACDC/электричество». — Прим. ред.). Я хотела наложить трек поверх музыки, но мой лейбл 2MR посоветовал все же так не делать, чтобы не было проблем с правами. А мне было важно, чтобы голос был именно мужской и чтобы это был носитель языка. Тогда 2MR сказали, что могут попросить начитать текст Мартина Ньюэлла, чьи записи сейчас переиздает дружественный 2MR лейбл Captured Tracks, и Мартин довольно быстро согласился.

Когда я только начала взаимодействовать с лейблом, мне казалось, что они заберут мою свободу, что я буду делать что‑то, чего не хочу. Но со временем пришло осознание, что мне стало проще. Например, у меня появился букинг-агент, но он не диктует, где и когда мне выступать, а предлагает какие‑то варианты. Решение принимаю я. То же с интервью, промо, еще какими‑то вещами — я абсолютно свободна делать все так, как мне кажется правильным, а ребята только дают советы.

Видимо, у меня остался незакрытый гештальт с киношколы — снять короткий метр. Отчасти он был реализован на съемках «Ариадны», но скоро выйдет еще одно видео — на песню «Имя твое», — и это уже фактическая полноценная короткометражка с сюжетом, актерами, завершенной историей. Так что для себя я в каком‑то смысле сдала экзамен, пора двигаться дальше.