Коджи Радикалу 24, и он предпочитает не называть себя рэпером (хотя иногда принимает и такую трактовку своей деятельности) и отзывается скорее на слово «артист». Это не ради красного словца: его музыка граничит с граймом, споукен-вордом и хип-хопом (стоит ли говорить, что он ненавидит жанровые теги), помимо музыки и текстов он занимается и визуальным сопровождением к ЕР, длина которых, к слову, больше иных альбомов. Радикал быстро становится заметной фигурой в британской музыке — но несколько выбивается из нее, потому что попросту непонятно, куда его причислять. Проблема идентификации для него частая тема — прошлогодняя ЕР «23Winters» была посвящен различиям поколений и корням, уходящим далеко в Гану, вышедший в начале месяца «In Gods Body» говорит о религии, отношениях и о том, как жить, если ты заработал за концерт 700 пенни. Все это — на фоне утопий, дистопий, мрачного недалекого будущего с одной стороны и не менее мрачного, но очень реального настоящего с другой: то есть времени расового вопроса и неудобных политических реплик. Британцы сравнивают его с Гилом Скотт-Хероном, Гайкой и Кендриком Ламаром — и не то чтобы сильно ошибаются в каждом из случаев. Вопреки всему вышесказанному по телефону со мной говорит нисколько не угрюмый человек, у которого явно все хорошо с чувством юмора — и про которого помимо информации из предыдущих интервью я успел узнать, что он проспал завтрак. Голос у Коджи довольно бодрый.
— Насколько я знаю, вы довольно рано начали писать. В каком возрасте это было?
— Я тогда был очень маленьким и не воспринимал это как что-то серьезное. Кажется, меня впервые опубликовали, когда мне было восемь или девять. Я не понимал, зачем мне это, думаю, только в колледже я начал воспринимать свою поэзию как-то иначе.
— Но почему поэзия казалась вам чем-то несерьезным?
— Я думал, что работа со словом — это не что-то, чем я готов заниматься всю свою жизнь. Довольно трудно, когда ты подросток, представить себе карьеру в этой области. Но я начал все чаще видеть примеры людей, которые пришли оттуда же, откуда и я, которые связали свою жизнь со словом и реагировали на жизнь вокруг так, как хотел и я сам. К нам в колледж приходил поэт Сонни Брейкс. Я помню, как он читал свои стихи, а я говорил в это время своему другу: я хочу заниматься этим, я хочу выступать с поэзией.
— А чем вы хотели заниматься до этого? Если поэзия была чем-то несерьезным, то чем была работа мечты?
— Я думаю, я бы стал снимать кино. Мне правда нравится режиссирование. Если у меня в будущем получится сделать что-то и в этой области, я буду счастлив.
— Да, любовь к кино заметна и по вашим клипам. Сможете назвать любимые фильмы?
— Конечно. «Бойцовский клуб», «На игле», что же еще… «Звери дикого юга» — потрясающий фильм, его мало кто видел, и вам всем стоит это исправить. Оу, еще мне понравилась первая часть «Нимфоманки», но вот вторая — это мусор, а не фильм. Она была просто ужасна.
— О боже, да, хоть кто-то это сказал! Интересно, что вы упомянули «На игле», а у Ирвина Уэлша буквально на днях был день рождения.
— Вау! Я и не знал, надо было отправить ему какой-нибудь подарок и сказать: «Спасибо за все». (Смеется.)
— У вас в поп-культуре есть свои герои, те, на кого вы равняетесь?
— Я восхищаюсь Жан-Мишелем Баския, это мой любимый артист. Его стиль, темы его работ, все это мне очень близко. И если стоит назвать кого-то из поэтов, то пусть это будет Бенджамин Зефанайя — мне кажется, из британцев это мой любимый. Но, думаю, самый главный мой вдохновитель — это André 3000. Я вырос, слушая очень много Outkast. Мне нравилось, как он рассказывает истории: скорее всего, он один из тех, благодаря кому я пишу. Некоторые люди влияют на тебя так сильно, что ты не можешь не начать что-то делать, для меня Андре — один из них.
— Сейчас André 3000 с кем только не записывается — и у вас тоже много совместных работ. Когда вы что-то вместе с кем-то делаете — как вы понимаете: вот оно, все получается?
— Наверное, ничего не получается без какой-то совместной энергии. Мне очень сложно работать, если я не чувствую связи между мной и другим человеком. Я обожаю новые идеи, мне не очень хочется повторяться. Мне нравится думать, что когда сессия закончилась, то что бы мы ни записали, никто никогда не сможет услышать что-то подобное.
— Я знаю, что на этой неделе вы играли с местными музыкантами.
— Для меня это была практически идеальная сессия — мне кажется, нам удалось словить какой-то общий вайб. У них были отличные идеи, благодаря чему нам удалось сделать что-то вместе. И все-таки еще раз: это просто очень странно — приехать в Россию и записаться тут. Там, откуда я родом, вообще не очень любят путешествовать — и не очень могут. Так что мой приезд сюда — это просто мечта, которая стала явью. Но все-таки надо сказать, что в Лондоне я выступаю со своей группой, поэтому мне было не так уж непривычно играть с живыми музыкантами.
— Как при этом будет выглядеть ваш концерт?
— Я думаю, несколько песен я сыграю с сопровождением живых инструментов, но в остальном я и мой диджей будем справляться вдвоем. Но это будет фантастическое шоу! (Смеется.) Очень на то надеюсь. Скорее всего, я в основном буду играть новые песни.
— Кстати, о новых песнях: мне очень понравилось, как на новой ЕР вы столкнули вместе свои чувственность и прямолинейность, — получились такие песни не о любви, но о чем-то близком, и довольно честные.
— С самого начала, как я начал делать музыку, я понимал, что хочу в музыке выразить себя. Все, что я чувствую. Без какого-либо образа. Люди довольно сложные существа. Но музыка при этом — особенно такая, которую делаю я, — как будто бы должна быть простой. Многим кажется, что если ты говоришь о политике, то это должно звучать так, а если говоришь о любви, то должно звучать по-другому. Но когда я делаю какой-то проект, то я не хочу идти простым путем. «In Gods Body» я делал целый год — и пытался уместить в него все, чем я этот год жил. В британской политике, как вы знаете, много всего произошло — и благодаря этому появилось множество строчек на ЕР. Я много путешествовал — и это тоже помогло. Я влюбился, ничего не вышло — но благодаря этому я сделал отличную музыку. То, что я делаю, — это отражение моего опыта, я не хочу делать фокус на чем-то одном, пусть все идет сразу.
— Обычно я последний человек, который в интервью спросит музыканта о политике, но с вами этого явно не избежать: что происходит с людьми в Британии прямо сейчас? Что для них важно?
— Люди начинают все больше задумываться о классовости, особенно в южном Лондоне. Люди — чаще всего молодые — начинают объединяться. Если бы вы спросили меня-подростка, что я думаю о политике, я бы ответил, что меня это вообще никак не заботит. Но ты растешь — и узнаешь все больше о вещах, которые тебя окружают, которые меняют мир вокруг. Кажется, люди начинают все больше понимать, как много им надо осознать, чтобы что-то изменить в ближайшем будущем. Думаю, очень важно, что грайм вышел из зоны комфорта и стал в том числе политическим: для Америки и хип-хопа это обычное дело, но для грайма это в новинку. Самые большие звезды жанра начинают пробуждаться, выражать свою позицию. Раньше такого не было. Но это все про людей — за правительство я не вправе говорить. (Смеется.)
— В России довольно много аполитичных людей — может, есть что-то, что может это изменить?
— Я думаю, главное правило — не бояться. Самая важная вещь на пути к тому, чтобы перестать бояться, — образование. Именно оно помогает людям больше понимать, решать за себя. Думаю, это самый лучший инструмент для изменений. Даже когда я сажусь и говорю со своей племянницей — а ей восемь, — я стараюсь рассказать ей побольше о том, что происходит в мире. Думаю, эти разговоры — это лучшее, что я могу сделать.
— Из вышеупомянутого пробуждения логично идет то, что самой интересной музыкой момента кажется музыка действия: кроме вашей я могу вспомнить, например, Moor Mother или Gaika. Можете ли вы назвать еще кого-то?
— О, Gaika — это мой братан! Мне очень нравится Мик Дженкинс, он очень много вкладывает в свои тексты. Еще, конечно, Little Simz, она очень много делает для женщин в грайме и вообще британской музыке. Она потрясающая. Кого еще я слушаю? Дайте-ка подумать. (Задумывается на полминуты.) Оу, точно! Джесси Джеймс Соломон! Вы слышали о нем? Он хороший друг Реджи Сноу.
— А кто, по-вашему, сейчас лучше всего работает с текстом, делает самые важные заявления? Не обязательно музыкант, это может быть и поэт.
— Хм. Это довольно очевидный выбор, но это Кендрик. В рамках мейнстрим-хип-хопа он был одним из первых, кто вернул активизм в музыку.
— Я знаю, что вам нравятся Brockhampton.
— О да. Знаете, что именно мне в них нравится? Они как будто бы словарное значение слова «разнообразие», ставшее хип-хоп-группой. У них просто есть все, каждый ведет себя совершенно по-разному, и это очень круто. И, надо сказать, второй микстейп сильно лучше первого. Они оба хорошие, но это тот самый случай, когда тебе что-то нравится и тут выходит продолжение — и ты сразу понимаешь: черт, а первая часть не настолько крута, как ты думал!
— У Brockhampton, кажется, выверено вообще все — у них отличные обложки, клипы, про музыку и говорить не стоит. Вы сами следите за клипами, занимаетесь визуальной частью творчества — вам не кажется, что в наше время музыканту стоит быть в первую очередь междисциплинарным артистом, уметь делать не только музыку, но и заниматься всем тем, что вокруг нее?
— Да, сейчас музыкантам стоит все чаще задумываться, как преподнести то, что они делают. Многие думают: клипы, обложки — все это неважно. Но это же первое впечатление о тебе, уже при помощи этого слушатель может понять, чего ты стоишь, кто ты такой. Я думаю, что для меня важно соединить с музыкой искусство, потому что для меня так проще наладить общение с людьми. Иногда музыка помогает сказать больше, чем если бы я что-то говорил. Так же бывает и с визуальной частью. Да это попросту классно — не останавливаться на музыке. Но что уж там, все-таки каждому свое.
— Вы уже говорили, что вам удалось многое увидеть, путешествуя с живыми выступлениями по свету. Какие места были самыми интересными?
— Мне очень понравилось в Австралии и Новой Зеландии. Болгария была потрясающей — и это, конечно, одна из стран, о которой я и подумать не мог, что я там окажусь. И еще так много мест, где я хотел бы побывать, — пока я медленно прохожусь по списку того, что надо успеть сделать в жизни.
— Какие пункты уже вычеркнули?
— Я был в гольф-клубе в Вегасе. Я был в казино в Австралии. Я был в стрип-клубе в Новой Зеландии. Я был в православных храмах в России. Я должен сказать, что выглядят они просто потрясно: мне кажется, все тут не до конца понимают, как круто выглядит местная архитектура. Я как будто в фильме! Что еще было? Я выступал на фестивале в Париже, и там я впервые прыгнул в толпу — надо сказать, что это одно из лучших ощущений. Если у меня получится сделать это в России — будет еще круче. Обязательно напишите это, чтобы меня потом словили на концерте! (Смеется.)
— Хорошо! А какой самый важный пункт из списка вы еще не выполнили?
— Я очень хочу посетить Южную Африку. Но, думаю, я смогу попасть туда до конца года, так что осталось не так уж и много. Но есть кое-что важнее — я не просто хочу туда съездить, я хочу открыть там школу. На это потребуется куда больше времени, конечно, чем несколько месяцев, — но, надеюсь, я справлюсь.
