Мусор в инфополе или праздник визуальной дикости: кому нужно «Евровидение» в 2024 году?

«Каждый год финал майских праздников проходит под „Евровидение“: оно прорывается в ленту соцсетей, друзья зазывают на домашние просмотры и без устали обсуждают сперва полуфиналы, а затем — результаты. Аудитория „Евровидения“ — это миллионы„Евровидение“ традиционно собирает огромное количество людей у телевизоров. По статистике в этом году в Великобритании трансляцию конкурса смотрели 7 600 000 человек (доля рынка — 56,3%), в Испании — почти 4 900 000 (41,8%), а в Греции точное число людей пока не раскрывается, но известно, что финал „Евровидения“ забрал 68,6% телерынка вечером субботы. На момент публикации этого текста финал „Евровидения“ собрал больше 10 миллионов просмотров на YouTube. Во время прямого эфира полтора миллиона человек смотрели трансляцию одновременно — это новый рекорд конкурса. человек ежегодно.

Через пару месяцев о победителе никто не вспоминает, все возвращаются к обсуждению массовой музыки куда более заметной и яркой. Исключения случаются раз лет в десять: как с группой Måneskin, которая как осела в инфополе после победы в 2021 году, так в нем и осталась.

На выходных я впервые за много лет посмотрел „Евровидение“ от и до. Включал конкурс с установкой: „А что, если я просто душный и на самом деле меня ждет много прикольного?“ Я, может, и душный, но ничего прикольного в итоге не увидел. Это по-прежнему конкурс песен, преступно отставших от современной музыки.

Я слушаю песню-победительницу „The Code“ от Немо — и не могу избавиться от чувства, что весь этот апбит-поп с вкраплениями рэпа мы уже слышали. Лет 10 назад. Например, у Маклемора и Райана Льюиса в „Can’t Hold Us“. Окей, в „The Code“ привычный рэп-бит разбивает вполне себе европейский брейкбит, но в остальном, когда тебе вместо песни-победительницы „Евровидения“ хочется включить поросший мхом подзабытый хит из начала десятых, это не очень красит конкурс.

Слышал много комплиментов песне итальянки Ангелины Манго — но это ведь Розалия для бедных. Трек „La Noia“ буквально звучит как калька с музыки каталонской певицы. И оригинал ярче в разы».

«Еще одним фаворитом букмекеров был хорватский артист с милым псевдонимом Baby Lasagna. И его нейминг остался главным впечатлением от всего конкурса. Потому что его тяжеловатый поп-рок в духе группы „Скорпионс“ — ну боже мой, 2024 год на дворе, это невыносимо.

Выступление украинок Alyona Alyona и Jerry Heil вызвало чувство печали: обе в конце десятых делали яркую искусную музыку, в которой хотелось копаться и разбираться. А здесь — скучный базовый поп, лишенный энергии.

Примерно с такими эмоциями я слушал каждое выступление. В голове не укладывается, что в современном мире, где у нас благодаря любому стриминг-сервису есть неограниченное количество самой разной поп-музыки, люди раз в год погружаются в болото песен, которые отстали от современного поп-ландшафта хорошо, если только на десяток лет.

Интересно, как по-разному живет культ „Евровидения“ в разных странах. Беларусь и Россия уже несколько лет в конкурсе не участвуют, но это не помешало их жителям восторженно следить за всем, что происходило на прошлой неделе в Швеции. А есть, например, Великобритания, которая год за годом отправляет на конкурс плюс-минус ноунеймов, потому что как‑то не к лицу условной Дуа Липе презентовать новый хит на „Евровидении“. От британцев в этом году выступал Олли Александр — фронтмен чудесной группы Years & Years, который запускает сольную карьеру и пока и близко не претендует на масштабы ранних хитов группы».

«Единственный момент, когда скука все же отступает, случается на этапе голосования. Но это абсолютно не про музыку, а про спортивный интерес: кто тут все-таки вырвется вперед, правы ли букмекеры, а как проголосует та или иная страна на фоне всех геополитических событий последних лет?

Никто уже давно не делает вид, что „Евровидение“ — исключительно музыкальный конкурс. Он про соседство: если между близкими странами хорошие отношения, конечно, они обязательно отдадут высокие баллы своим бро по границе. Если ужасные — уже очень вряд ли. Он про ленту новостей, поэтому выступление Израиля сопровождалось свистом, а за кулисами участники ругались между собой и с работниками конкурса. Вот и все, что после него остается — мусор в инфополе.

„Евровидение“ это не про музыку. Потому что музыка — динамичная и вечно развивающаяся. А конкурс „Евровидение“ развивается только в качестве телекартинки и не дает нам ничего, кроме дополнительного повода собраться с друзьями. Но я рад видеть друзей и без этого. Зачем мне „Евровидение“?»

«Большинство людей, уверен, не в курсе 99% выпускаемой поп-музыки, разгребать ее — это удел гиков и журналистов. А вот „Евровидение“ — это такая выставка достижений поп-хозяйства, которая понятна рядовому человеку. Он не будет прицельно изучать, как там развиваются тренды и какие микрожанры куда эволюционируют. Раз в год тебе показывают веселое шоу, и ты на пару-тройку вечеров погружаешься в этот мир.

Но почему все хотят погружаться именно в „Евровидение“, а не во что‑то еще? Потому что „Евровидение“ — это не просто песни, это все-таки конкурс, фактически песенный спорт. Если бы те же самые песни просто показали без состязания, их не стали бы смотреть так массово».

«Состязание как жанр работает в любом виде развлечений, а „Евровидение“ нашло отлично подходящую формулу в музыке.

Мне, как не фанату „Евровидения“, в этом году оно весьма зашло. Долгие годы мне не нравилось на конкурсе почти ничего, но что в 2023-м, что в 2024-м я смог выбрать аж по пять треков, которые мне понравились без каких‑либо скидок. Сложно сказать, меняется ли „Евровидение“ или я, но тем не менее с каждым годом оно будто по чуть-чуть становится интереснее. Но что больше всего меня удивило в этом году, так это победитель. На мой взгляд, за последние много лет на „Евровидении“ не было достойных первых номеров, а выигрывали скучные, серые песни. А здесь внезапно выстрелила Швейцария с потрясающим номером, который и вне конкурса слушался бы отлично. Замечательная драматургия, стильный драм-н-бейс и, конечно, суперская сценография. В общем, я, честно, потрясен, что такой трек выиграл. Но в то же время максимально жалко Великобританию, Австрию, Кипр и Испанию, которые остались незамеченными, несмотря на отличные песни».

«„Евровидение“ только кажется нам фрик-шоу, которое недостойно внимания широкой публики. Над ним принято смеяться и издеваться. Но все потом смотрят и обсуждают, кто лучше: швейцарцы или хорват, выбирают себе особенно приятную песню, которая, возможно, и до финала не дотянула (как я в прошлом году кайфовал от песни латвийцев Sudden Lights; не очень понятно, зачем этот трагичный инди-рок отправили на конкурс, но зато кто‑то его узнал, уже приятно). „Евровидение“ — как „Оскар“ или „Грэмми“ или выборы в другой стране: страшно интересно посмотреть, как там у них, поспорить, кто лучше.

Я долгое время смотрел „Евровидение“ с похожей оптикой: каждый год мы с друзьями садились поржать, а заодно выписывали себе пару-тройку имен, чтобы пополнить медиатеку. В последние годы я поменял мнение. „Евровидение“ — это не только фан.

„Евровидение“ — это выставка достижений европейского и отчасти постсоветского музыкального хозяйства. Это возможность посмотреть, что сейчас кажется базированной музыкой для базированных людей. Сейчас все хотят ностальгического европопа, брейкбита родом из начала нулевых (уверен, среди зрителей много тех, кто в то время впервые познавал музыкальный мир, отсюда и ностальгия), плюс вечная тяга к этнике (скажем, Эстония уже давно подходит к этому вопросу с максимальной серьезностью: она вкладывает очень много усилий, чтобы красиво поженить родной фолк и инородную электронику, поп-музыку, рок, метал, и у нее выходит), плюс неизбывный ориентализм (дистиллированные мелодии Балкан и Южного Кавказа для европейской публики), плюс яркий поп о любви без границ. Все это сделано лучшими продюсерами и сонграйтерами стран-участниц (ну или шведскими мастерами, которые давно оккупировали поп-Парнас). Вы можете беситься от хитов „Евровидения“, но вы запомните их надолго.

„Евровидение“ — это праздник визуальных дикостей, которые могут стать нормой. Шоу с домашними животными и кружевными балаклавами? Вот хорват Baby Lasagna (с таким именем, думал я, человек будет читать рэп — ошибся) с маршевым индастриалом. Европоп без трусов в формате Little Big из дискаунтера? Пожалуйста, вот вам финны Windows95Man. Готический постиндастриал с замогильными хрипом и атмосферой? Слушаем ирландцев Bamby Thug. И так далее. „Евровидение“ — это соревнование моушен-дизайнеров, оформителей сцен, скучающих гиков за компьютерами, костюмеров и гримеров. „Евровидение“ — это Met Gala, куда можно зайти с улицы и на которой неважно, какой у тебя раньше был послужной список. Образы с „Евровидения“ запоминаются раз и навсегда: от майки Димы Билана до платья Кончиты Вурст, все это легко теперь утекает в тикток и становится предметом обсуждений, копирований и споров.

„Евровидение“ — это симбиоз музыки и политики. Как бы конкурс ни избегал каких‑либо прямых заявлений (а для музыкантов это правило прописано отдельно), все споры, боли, открытые раны выходят тут на поверхность. Израильская исполнительница выступает под гудение части зала, ее допуск или недопуск обсуждают всю дорогу. Португальская исполнительница красит ногти, кажется, в цвета палестинского флага и говорит о мире. Нидерландский музыкант то ли ругается с израильтянкой, то ли спорит еще с кем‑то — и его дисквалифицируют за оскорбления. Так было всегда: к примеру, грузинские музыканты после августовской войны не поехали на „Евровидение“ в Россию, россияне — в Киев (сейчас россияне вообще на „Евровидение“ не ездят), армяне — в Баку.

Наконец, „Евровидение“ — это разговор о личном как о политическом: многие его герои подвергают сомнению существующие гендерные стереотипы, шатают устои и взламывают код — как швейцарцы Немо, победившие в Мальме».

«Вернемся к музыке. Я считаю это „Евровидение“ лучшим за долгое время. Слишком много песен хочется добавить в плейлист. Ниже семь моих фаворитов».